Я вышел из здания аэровокзала и сразу почувствовал на своем лице влажное дуновение. Пока на остановке я ждал катер до Венеции вместе с группой бизнесменов, молодой четой и пожилым венецианцем в элегантном костюме, меня не покидало ощущение, что я двигаюсь навстречу своему будущему, которое уже было предначертано для меня. Я вспомнил, что в детстве мне всегда казалось, что я особенный, не такой, как все. Я знал, что однажды я прославлюсь. Теперь, пожалуй, недолго осталось ждать, когда я привлеку к себе такое внимание, какого заслуживаю, — внимание, в котором до сих пор мне было отказано. Это лишь дело времени.

Мы погрузились в катер и поплыли. На лагуну опустился густой туман, сквозь пелену которого трудно было что-либо разглядеть. Но у меня, как и у Крейса, теперь было свое представление о Венеции — образ, заменявший мне реальный город. Мне больше не требовалось смотреть на настоящие площади, мосты и каналы. И, как говорил Крейс, реальная Венеция пусть лучше существует для тех несчастных, которые лишены воображения и способны видеть только глазами.

На середине лагуны я достал из рюкзака полиэтиленовый пакет, который надевал на голову Лавинии. В нем лежал камень, которым я ее убил. Я крепко связал концы пакета и, удостоверившись, что за мной никто не наблюдает, выбросил пакет за борт. Едва пакет с камнем скрылся под водой, я испытал ободряющее чувство удовлетворения, завершенности. Лавиния была устранена с моего пути, мне больше никогда не придется думать о ней.

Катер приблизился к Арсеналу. Туман был настолько густой, что береговую полосу различить было невозможно: вода сливалась с сушей. На этой остановке вышел только я, остальные пассажиры направлялись к площади Сан-Марко. Я остановился на набережной и прислушался. Урчание катера постепенно затихло в тумане, где-то вдалеке звонили колокола. Я поднял воротник куртки и пошел по набережной, которая казалась пустой — не считая голубей, случайно залетевших сюда с Сан-Марко, — пока навстречу из тумана не выступили два силуэта. Я хотел достать из сумки путеводитель и посмотреть карту, но тогда мне в глаза опять сразу бросился бы знак вопроса, а для меня это было невыносимо, поэтому я продолжал идти в направлении Сан-Марко. Я знал, что рано или поздно я сверну направо и окажусь в одном из переулков, которые ведут в Кастелло. В результате я так и сделал: свернул на одну из улочек и зашагал по ней, потом пересек маленькую площадь, прошел по мосту, перекинутому через небольшой канал. Вода, казалось, что-то шепчет мне, передает некое зашифрованное послание, смысла которого я так и не сумел разгадать. Порой я не видел дальше трех-четырех шагов перед собой, туман будто поглощал все шумы вокруг. И каково же было мое удивление, когда кто-нибудь неожиданно выступал из плотного светонепроницаемого облака. Создавалось впечатление, что и жители, и гости Венеции превратились в призраки, которым суждено вечно бродить по бесцветному водянистому городу.

Я миновал еще один мост, чуть меньше предыдущего, и зашагал по улочке, которая, я был уверен, выведет меня к церкви Сан-Дзаккариа, откуда я мог без труда найти дорогу к палаццо Крейса. По мере приближения к концу этой улочки я чувствовал, как у меня от страха на затылке начинают шевелится волосы.

Я слышал хлопанье крыльев летящего надо мной голубя, но его самого не видел. Я протянул руку в туман, но не ощутил ничего, кроме влажного воздуха. Мне показалось, будто я слышу за спиной чье-то дыхание, но, обернувшись, я никого не увидел. Когда я дошел до конца улочки, передо мной выросла покрытая мхом кирпичная стена. Это был тупик. Я вернулся к небольшому мостику и пошел по соседней улице, которая, в конце концов, вывела меня к заднему фасаду церкви Сан-Дзаккариа. К тому времени, когда я добрался до площади Санта-Мария Формоза, туман начал немного рассеиваться.

Возле палаццо Пеллико я достал из кармана ключи, перешел по мостику, отделявшему дом Крейса от всего остального города. Высеченный в мраморе дракон смотрел на меня так, будто выносил приговор. Я повернул ключ в замке и толкнул массивную дверь. Клочья тумана, извиваясь, словно угри, начали расползаться по двору. Я окликнул Крейса, тот не отозвался. Касаясь рукой холодных ажурных металлических перил, я поднялся по лестнице и отпер дверь, ведущую в портего. Опять окликнул Крейса и опять не получил ответа. Очевидно, старик спал. В палаццо было темно. Я включил в холле свет.

На полу среди осколков стекла лежала в раме лицевой стороной вниз одна из картин. Я сразу понял: случилось что-то плохое. Наступая на хрустящие под ногами стекла, я подбежал к упавшей картине, нагнулся, пытаясь понять, что произошло. Убрал с картины пару осколков и перевернул ее. Это была гравюра из книги Франческо де Лодовичи «Триумф Карла». Я положил ксилографию и осколки возле стены и помчался по портего к коридору, который вел в спальню Крейса.

— Гордон? Гордон? Что с вами?

Не стучась, я влетел в его спальню. Полностью одетый, он лежал на кровати спиной ко мне и не шевелился.

— Гордон?

Я подошел к нему и, помедлив, легко тронул его за плечо.

— Что… — Крейс повернулся, открыл глаза.

Еще не совсем проснувшись, он замахал руками, отбиваясь от невидимого врага, так что на мгновение напомнил мне плененную птицу со связанными крыльями, отчаянно пытающуюся вырваться на свободу.

— Адам! — воскликнул он. — Слава богу, это вы.

— Что случилось? У вас все хорошо?

— Я думал, он вернулся… это было ужасно. — Крейс сел на кровати. Его лицо покрывала желтовато-седая щетина, похожая на железные опилки, — видимо, он не брился несколько дней.

— Что? Кто?

— Он. Юноша, что был здесь до вас.

— Что… то есть тот, что работал у вас?

— Да, ваш предшественник, — сказал Крейс, захлебываясь словами. — У него был дубликат ключей. Он счел, что его уволили несправедливо, без причины. Решил, что он заслуживает компенсации за свои труды, и прокрался сюда прошлой ночью. Слава богу, что у меня была бессонница. Я метался, ворочался в кровати, пошел в ванную за снотворным и…

— Гордон… помедленнее, не торопитесь.

Он сделал глубокий вдох.

— …и вдруг услышал шум в портего. Честно вам скажу — я испугался до смерти. Пытался убедить себя, что это кошка каким-то образом залезла через окно. А потом услышал, как со стены снимают одну из гравюр. Я больше не мог оставаться на месте. Отправился в кабинет, взял из урны пистолет, вышел в портего и увидел, как он… он снимает Франческо де Лодовичи.

— И что было потом?

— Я потребовал, чтобы он повесил гравюру на место. Направил на него пистолет, сказал, что выстрелю. Но, конечно, этого я сделать не мог: дрожал весь с ног до головы. Он выбил оружие у меня из руки, а потом, гаденыш, набросился на меня с бранью, стал обвинять бог знает в чем. О Адам, это было ужасно.

— Что ему было нужно?

— Было совершенно ясно, что мне не удастся избавиться от него. А я не хотел, чтобы он забрал одно из моих любимых произведений… вы же понимаете, да?.. И я предложил ему денег.

— Почему вы не вызвали карабинеров?

— Нет, я не хотел вмешивать полицию. Об этом даже речи быть не могло.

— Надеюсь, вы не дали ему денег?

— Другого выхода не было: либо деньги, либо Франческо де Лодовичи. Поэтому я предложил ему пятьсот евро, сказал, чтобы он забирал их и шел ко всем чертям.

— Но его это не удовлетворило? — Я подумал про гравюру на полу в портего.

— Да, по-видимому. Я принес деньги, дал их ему и вздохнул с облегчением, думая, что все кончено. Он пошел прочь, но потом вдруг опять взбесился. Схватил меня за пиджак, прижал к стене. Я почувствовал, как под моей головой хрустнуло стекло на гравюре. Он сказал, чтобы я не размахивал оружием, так и убить кого-нибудь недолго. Потом швырнул меня на пол, заодно сорвав со стены и гравюру. Бросил мне ключи и ушел.

Крейс закончил свой рассказ и тихо заплакал. Когда он поднял свои тощие костлявые руки и ладонями закрыл лицо, я заметил на его коже порезы и на лацкане кремового пиджака — мелкие темные крапинки.