Эдди Кэрролла не удивило, что Нунана сместили с должности после публикации "Мальчика с пуговицами". Рассказ был построен на образах женской деградации, героиня выписана так, словно она сама стремится к дурному с ней обращению в эмоциональном, сексуальном и духовном плане. Это было нехорошо… однако Джойс Кэрол Оутс писала подобные рассказы для журналов вроде "Дайджеста подлинной литературы Севера" и получала за них премии. По-на-стоящему непростительным литературным грехом здесь был шокирующий финал.
Кэрролл понимал, к чему все идет, — ему было сложно не понять это после того, как он прочел едва ли не десять тысяч "ужастиков" и рассказов о сверхъестественном, — но ему все равно понравилось. Правда, среди литературного сообщества шокирующий финал (не важно, насколько хорошо исполненный) был или признаком инфантилизма, или коммерческим ходом, достойным плохой телепостановки. Читателями же "Дайджеста", как он представлял, были ученые мужи средних лет, люди, которые изучали Гренделя и Эзру Паунда и мечтали в один прекрасный день продать стишок в "Нью-Йоркер". Для них натолкнуться на шокирующий финал в рассказе было сродни тому, чтобы услышать, как балерина шумно выпустит газы во время представления "Лебединого озера", — faux pas[62] настолько чудовищный, что он почти граничил с весельем. Преподаватель Гарольд Нунан либо еще слишком мало просидел в башне из слоновой кости, либо подсознательно надеялся, что кто-нибудь однажды отправит его в отставку. Хотя финал был скорее в духе Джона Карпентера, чем Джона Апдайка, Кэрролл не встречал в сборниках рассказов ничего подобного, во всяком случае за последнее время. На двадцати пяти страницах разворачивалась совершенно натуралистическая история женщины, которую раз за разом понемногу разрушает чувство вины за то, что она осталась в живых. Это чувство усиливалось и из-за мучительных отношений в семье, паршивой работы, борьбы за выживание. Кэрролл уже позабыл, как это — описывать повседневную жизнь в небольшом рассказе. Большинство авторов литературы ужасов не утруждали себя чем-нибудь, кроме изображения дымящегося мяса.
Он поймал себя на том, что мечется по кабинету, слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте, держа в руке раскрытый на "Мальчике с пуговицами" журнал. Он заметил свое отражение в оконном стекле за кушеткой, увидел, что улыбается почти неприлично, как будто только что услышал особенно удачный непристойный анекдот.
Кэрроллу было одиннадцать, когда он увидел в орегонском театре "Призраков". Он пришел на представление с кузенами, но, когда огни погасли и тьма поглотила его товарищей, Кэрролл ощутил себя совершенно одиноким, запертым в тесном шкафу, полном его собственных скелетов. По временам ему приходилось собирать в кулак всю свою волю, чтобы не закрыть глаза, однако его внутренности нервно и болезненно сжимались от удовольствия. Когда свет наконец загорелся, его нервные окончания звенели, как будто он на мгновение взялся за находящийся под напряжением медный провод. Это ощущение он намеренно развивал в себе.
Позже, когда он уже был профессионалом и занимался своей работой, ощущение сделалось более приглушенным, не ушло, но оставалось на расстоянии, скорее воспоминание о переживании, чем само переживание. А в последнее время даже это воспоминание улетучилось, и на его место пришла мертвящая амнезия, онемелое отупение, с каким он смотрел на горы журналов, громоздящиеся на кофейном столике. Но теперь, теперь его охватил страх, только это был не тот страх.
Этот страх, хотя Эдди находился у себя в кабинете, освободившись от объятий "Мальчика с пуговицами"… это был тот самый изначальный страх. Он зазвонил в тот самый внутренний колокол и заставил его загудеть. Эдди не мог успокоиться, он не привык к подобной роскоши. Он попытался вспомнить, когда, если такое вообще было, он публиковал в последний раз произведение, которое нравилось бы ему так сильно, как "Мальчик". Он подошел к стеллажу и вытащил первый выпуск "Бест нью хоррор" (до сих пор его любимый), чтобы выяснить, что же волновало его в те времена. Но, отыскивая оглавление, он натолкнулся на посвящение, выпуск был посвящен его, тогда еще не бывшей, жене Элизабет. "Той, которая помогла мне найти путь в темноте", — написал тогда он в головокружительном припадке страсти. Теперь, глядя на это посвящение, он чувствовал, как по рукам бегут мурашки.
Элизабет ушла от него, когда он обнаружил, что она уже больше года спит с его банкиром. Она переехала жить к матери и забрала с собой Трейси.
"Я даже рада, что ты нас застукал, — сказала она, говоря с ним по телефону спустя несколько недель после исчезновения из его жизни. — Что все это осталось в прошлом".
"Ваша связь?" — спросил он, соображая, не собирается ли она сказать, что с романом покончено.
"Нет, — ответила Лиззи. — Я имею в виду все эти дерьмовые "ужасы", всех тех людей, которые вечно к тебе ходят, авторов "ужастиков". Эти потеющие мелкие извращенцы, у которых наступает эрекция при виде трупа. Это самое лучшее в том, что случилось. Я даже думаю, может, теперь у Трейси будет нормальное детство. Может быть, и я наконец смогу пожить среди обычных здоровых людей".
То, что она спит с другим, было достаточно плохо, но то, что она вот так открыто попрекала его именем Трейси, заставляло его задыхаться от ненависти даже теперь. Кэрролл засунул том обратно на полку и отправился на кухню обедать, его нескончаемое волнение наконец-то улеглось. Он искал способ израсходовать эту бесполезную рассеивающую внимание энергию. И старушка Лиззи не подвела и на этот раз, даже находясь в сорока милях от него в постели другого мужчины.
После обеда он послал Гарольду Нунану письмо по электронной почте, спрашивая координаты Кипру. Нунан ответил ему меньше чем через час, он был рад узнать, что Кэрролл хочет опубликовать "Мальчика с пуговицами" в своем "Бест нью хоррор". Электронного адреса Питера Килру у него не было, зато был обычный адрес и еще номер телефона.
Однако то письмо, которое написал Кэрролл, пришло обратно с пометкой "Вернуть отправителю", а когда он позвонил по телефону, ему ответил голос робота, сообщивший, что этот номер отключен. Кэрролл позвонил Гарольду Нунану в университет Катадин.
— Не буду утверждать, будто потрясен, — сказал Нунан, он говорил быстро и негромко, охваченный смущением. — У меня сложилось впечатление, что это временный адрес. Думаю, он время от времени устраивается на какую-нибудь работу, чтобы оплачивать счета. Наверное, лучше всего позвонить Мортону Бойду из отдела персонала. Кажется, у них там должны быть сведения о нем.
— А когда вы видели его в последний раз?
— Я заезжал к нему в марте прошлого года. Приехал к нему на квартиру сразу после выхода "Мальчика с пуговицами", когда все кругом просто клокотали от ярости. Говорили, что текст пронизан женоненавистническими настроениями, говорили, что необходимо принести публичные извинения, и прочую чепуху. Я хотел, чтобы он знал о происходящем. Наверное, я надеялся, что он каким-ни-будь образом ответит им, напишет статью в защиту своего произведения в студенческой газете или что-нибудь в этом роде… но он ничего не предпринял. Сказал, что это не произведет впечатления. На самом деле это был очень странный визит. И сам он очень странный парень. Дело не только в его рассказах. В нем самом.
— Что вы имеете в виду?
Нунан засмеялся:
— Я не вполне уверен. Как бы это сказать? Знаете, как бывает, когда у вас сильный жар, вы стараетесь смотреть на что-нибудь совершенно обыденное, например на лампу на письменном столе, и она кажется совершенно неестественной? Как будто она тает или вот-вот уплывет куда-то? Вот и встречи с Питером Килру оставляют похожее чувство. Не знаю почему. Может быть, потому, что он так заостряет внимание на столь неприятных явлениях.
Кэрролл еще не успел связаться с ним, но все равно уже симпатизировал Килру.
