— Вот как?
— Да. Вы сказали, что видели этих больных жителей Инсмута "на всех стадиях вырождения". И мне хотелось бы знать…
— Хотелось бы знать, каковы эти стадии? — подхватил старик и продолжил: — Ну, есть стадии и есть состояния. Все обычно определяется с самого начала. Порча может проявиться с рождения, а может сказаться значительно позже. У одних "инсмутская внешность" практически не проявляется, а другие с ней рождаются.
— Как Джеф?
— Да, как он. — Джемисон кивнул. — В значительной степени это зависит от доли инсмутской крови в родителях… или, очевидно, хотя бы в одном из них. Или от линии предков.
И тут, как будто невпопад, не раздумывая, Энни сказала:
— Я знаю, что Джеф — мой брат по отцу. Потому мама и позволяет нам дружить. Она чувствует себя виноватой из-за отца… за него, я хочу сказать. И она считает Джефа родственником. Ну, в некотором роде.
— А ты? Что ты о нем думаешь?
— Вы спрашиваете, отношусь ли я к нему как к брату? — Девочка нерешительно покачала головой. — Вообще-то не знаю. Наверное, отчасти так. Я не считаю его отталкивающим, если вы об этом.
— Нет, конечно нет, и я тоже не считаю! — торопливо ответил старик. — Будучи врачом, я привык принимать многие отклонения от нормы, даже те, что отталкивают других людей.
— Отклонения от нормы? — Энни склонила голову набок, взглянув на Джемисона с любопытством, а может быть, и с вызовом.
— Скажем, отличия, — поправился он.
Помолчав минуту, она попросила:
— Продолжайте. Расскажите мне о них, о стадиях и состояниях.
— Одни, как я уже говорил, рождаются с такой внешностью, — отвечал Джемисон, — а у других она развивается постепенно. Некоторые сохраняют в целом — в основном — нормальный вид. Даже сейчас в Инсмуте таких хватает. Еще всегда есть горсточка тех, кто сохраняет приемлемый… ну, скажем, человеческий вид долгие годы и изменяется только под конец, но тогда превращение происходит очень быстро. В госпитале, где я работал, кое-кто из генетиков — они сами были инсмутцами — пытался изменить несколько генов своих пациентов, надеясь если не полностью предотвратить перерождение, то хотя бы продлить пребывание в человеческом облике у тех, кто, вероятно, подвержен изменениям.
— Человеческий облик, перерождение, генетика… — Энни задумчиво кивала. — Но эти слова и ваши объяснения говорят вовсе не о болезни, а о превращении — да, вы сами сказали это слово! Как куколка превращается в бабочку или головастик в лягушку. Только вместо головастика… — Тут она осеклась и, нахмурившись, откинулась в кресле. — Все это очень загадочно, но думаю, что ответы где-то рядом, и я, кажется, начинаю понимать. — И, выпрямившись так, что натянулся ремень безопасности, она воскликнула: — Смотрите-ка, мы уже подъезжаем к дому! — Девочка повернулась, сбоку уставившись на Джемисона. — Мы уже в деревне, а у меня есть еще вопросы — всего один-два, не больше.
Старик послушно снизил скорость, оставляя ей время на разговор, и поторопил:
— Тогда спрашивай.
— Этот культ Дагона, — проговорила она. — Культ инсмутского Тайного ордена — он все еще существует? То есть ему и теперь поклоняются? И если так, что, если кто-то их вида или крови не захочет оставаться одним из них, если он станет отступником… сбежит? Я знаю, мама вас об этом уже спрашивала, но вы ей, в сущности, не ответили.
— Думаю… — проговорил Джемисон, останавливая машину перед домом Джилли, — думаю, такой предполагаемый отступник навлек бы на себя большую беду. Что бы он стал делать, если бы… или когда его настигли бы изменения? Некому было бы помочь ему — я имею в виду, что рядом не оказалось бы никого из его рода.
Мать Энни вышла на крыльцо и остановилась там, бледная и неуверенная. Но Энни, выбираясь из машины, не сводила проницательного взгляда со старика — и Джемисон видел, как все складывается у нее в голове, и не сомневался, что девочка действительно знает больше, чем думает ее мать.
На вторую неделю мая события стали разворачиваться быстрее. Первые туристы и отдыхающие прибыли в деревню и остановились в двух-трех дешевых пансионах: эти горожане каждый день выбирались на пляж, хоть и ворчали на не установившуюся до сих пор погоду.
В окулярах бинокля Джемисона появлялся порой и Том Фостер со своим уродливым воспитанником, и часто они, казалось, спорили, вернее, младший вырывался, а старший тащил его за собой, укоризненно качая головой и настойчиво показывая в ту сторону, откуда они пришли. Несмотря на слабость в последнее время, в несчастном мальчике еще осталось достаточно сил, чтобы упрямо тащиться дальше, оставив приемного отца отдуваться и браниться ему вслед. А если парень появлялся один — дергаясь, как неуклюжее пугало на песке под ветром с океана, рвавшем редкие пряди грубых волос, еще державшихся у него на макушке, — он неизменно обращал взгляд на неспокойную воду, словно завороженный морскими просторами…
Это случилось довольно теплым воскресным днем. Тремэйны, Джемисон и Энни Байт оказались на берегу вместе или, точнее сказать, одновременно. Как и молодой Джеф.
Старик держался за полосой дюн, где было легче идти, и направлялся к дому Джилли Байт, мимо Тремэйнов. Те вышли подышать воздухом и оказались на две сотни ярдов впереди Джемисона, поэтому пока что не замечали его. А Энни виднелась вдалеке маленьким пятнышком: она устроилась с книгой в излюбленной ложбинке, под поросшей травой дюной, ярдах в ста от дома матери. Сегодня она вынужденно держалась поближе к дому, по той простой причине, что Джилли уже несколько дней как слегла в постель. Она страдала физической и умственной слабостью, а может быть, переживала нервный срыв.
На пляже почти не было отдыхающих, и уж совсем немногие надели купальные костюмы и решились первый раз окунуться. Но ближе всех к воде был Джеф, который шел от деревни, обходя расположившиеся на песке семейства. Джемисон захватил с собой бинокль. Старик навел резкость и поймал себя на том, что прискорбный вид юноши слегка огорчает его.
Тот теперь то и дело спотыкался; отвислые губы широко раскрылись, а вздувшийся подбородок отвис на грудь. Даже с такого расстояния видно было, что его глаза затянуты пленкой, а чешуйчатая кожа стала совсем серой. Он жадно хватал ртом воздух, и тяжелые плечи поднимались и опускались в такт дыханию.
На глазах у старика эта странная фигура сорвала с себя бесформенную куртку и отбросила ее в сторону. Потом парень шагнул еще ближе к полоске сырого песка у края прибоя. Здесь плескались детишки, подпрыгивали, смеясь, в мелких волнах. Заметив Джефа, они прервали игру и посторонились, попятились от него, а затем бросились бежать.
Предчувствуя, что должно случиться, Джемисон прибавил шагу. И Тремэйны тоже пошли быстрее, сворачивая на рыхлый песок пляжа. Они находились ближе к юноше, так что могли лучше заметить его поведение и состояние, и они, как видно, тоже почувствовали в воздухе нечто странное.
Джемисон, словно забыв о возрасте и старческой слабости, зашагал еще быстрее: ему хотелось оказаться как можно ближе к разворачивающейся сцене. Он приостановился, лишь услышав крик — странный, булькающий вой, — и тут же заспешил дальше, поднялся на дюну по отпечаткам ног, оставленных Тремэйнами. Отсюда, с возвышенности, с расстояния не больше полутора сотен ярдов, ему было видно все.
Энни, заслышав жуткий вой, вскочила на ноги и выбежала на гребень дюны, откуда виднелся берег. А ее брат по отцу стоял по колено в воде, срывал с себя рубаху и драные брюки и издавал те же невыносимые для нервов звуки: выл, шипел и визжал на море!
Энни бросилась к нему по берегу, Тремэйны помчались следом, и Джемисон, чтобы не отстать, пустился бегом. Он смутно отметил, что Джилли появилась на заднем крыльце и стоит там, пошатываясь, в одном халате. Она побелела как привидение, нетвердо держалась одной рукой за перила, а другую прижимала к губам.
Энни уже бежала по воде к обезумевшему — или страдающему — мальчику. Джон Тремэйн сбросил ботинки, попробовал воду, зачем-то закатал обшлага брюк и с плеском побрел за ними. Между тем Джемисон, пыхтя и отдуваясь, приблизился к месту событий.
