Времени хронически не хватало. Институт-то бросать Вовка не собирался, а как успеть и в Японию пять раз в месяц смотаться, и машины растаможить, и на продажу выставить, да при этом еще и учебу не запустить? А планов у Дрибницы — громадье, ему уже мало одного высшего образования. Вернее, он, еще не закончив обучение по курсу радиоэлектроники, уже лучше любого преподавателя разбирался в этом деле. И учиться стало неинтересно, его уже захватило новое направление. Сейчас ему крайне необходимо было юридическое образование, ведь, как бы ни доверял он своему юристу, но себе бы он доверял значительно больше. Ведь только он сам никогда не предаст себя, не обманет. Значит, сам должен уметь разбираться во всех тонкостях бизнеса, вплоть до юридических закавык. Но не бросать же институт, ведь еще какой-нибудь годик потерпеть, и диплом в кармане. А уж потом он непременно поступит на юрфак!
А времени действительно ни на что не хватало. Даже на мечту. Ведь сколько лет он мечтал, как, купив машину, на следующий же день встретит на ней Таню и пригласит покататься по вечернему городу. Город у них красивый, живописно раскинувшийся на сопках, и такой восторг охватывает, когда стоишь на самой высокой точке города, на специально для этой цели оборудованной смотровой площадке, и смотришь вниз, на город, уютно расположившийся у самых твоих ног. Вовка не был уверен, что такой же трепет испытывают коренные жители города. Но он, большую часть жизни проживший в Тмутаракани, задыхался от восторга, глядя на освещенный яркими огнями город, словно невидимый волшебник-весельчак шутя бросил пригоршню самоцветов и забавляется теперь игрой граней каждого камешка. Сердце сжималось от такой красоты и перехватывало дыхание оттого, что теперь это ЕГО город, он уже не чужой здесь, не приезжий. Он, Вовка Дрибница, у себя дома! И вся эта красота, весь блеск ночных огней, далекий гул моря и резкий вскрик чайки, потревоженной кем-то во сне — это все его, Вовкино! И самой большой, самой взлелеянной его мечтой было привести на эту смотровую площадку Таню и вместе с нею до утра восхищаться красотой любимого города…
Но время, время, время… Где его взять? Оно бежало, неслось мимо Вовки семимильными шагами, галопируя необъезженным скакуном. Мимо, мимо, мимо… Бизнес — жестокая штука. Занявшись им, назвавшись бизнесменом, человек уже не принадлежит себе. Вся жизнь — гонка, бег с препятствиями. Один забег длиною в жизнь. И некогда остановиться, некогда оглянуться. И нет времени по-мальчишески поджидать любимую часами.
… Вова все же вырвался к Тане. Не на следующий день после приобретения машины, как мечталось. И не через неделю. И даже не через месяц. Лишь через полгода он встретил Таню, как бы случайно, неподалеку от ее дома. Остановился, вышел из машины. Ожидал восхищенного взгляда, но она посмотрела лишь слегка удивленно, чуть приподняв очаровательные, словно нарисованные на картинке, изогнутые бровки:
— Твоя?
Вовка не без гордости кивнул:
— Моя. Садись, покатаю.
Таня только хмыкнула:
— Что я, машину ни разу не видела, что ли? Мальчишек вон покатай лучше, им понравится, — кивнула небрежно в сторону стайки пятилетних пацанов, безжалостно гоняющих несчастную дворовую кошку, а сама, не обращая больше ни малейшего внимания ни на Вову, ни на его машину, царственной походкой проплыла в парадное.
Ничего-то у Вовки не получается! Почему так? Ведь он далеко не дурак, вон, какой бизнес закрутил! Ему всего-то двадцать один год, а у него уже не только машина, но и денег до фига. Вернее, не то, чтобы до фига, но есть немного… Правда, их ему тоже, как и времени, хронически не хватает. Даже смешно, ей богу! Ведь ворочает уже не тысячами — десятками тысяч! Даже, возможно, и немного больше. И, заметьте, не рублей. А все равно не хватает. С наличными у него вечная проблема. Ведь все заработанное постоянно вкладывается в дело, а на жизнь, как всегда, остаются жалкие крохи. Он даже и посчитать толком не может, какой суммой обладает, так, лишь приблизительные подсчеты… Но дело-то его растет, развивается! А в личной жизни — полный швах.
Вернее, это он считал, что швах. Окружающие считали иначе. С некоторых пор вокруг Дрибницы стали роиться девушки. Некоторые просто скромно строили глазки. Другие же предельно откровенно вели на него охоту. Еще бы! Ведь, поступив в институт фактически неимущим деревенским пареньком, Вовка всего за пару-тройку лет крепко стал на ноги. И пусть у него еще нет своей квартиры и он по-прежнему живет у Чудаковых, но девушки-охотницы уже чувствовали явный запах благополучия, манивший пуще меда.
***
Какой замечательный возраст — семнадцать лет! Вроде бы уже и взрослая, почти самостоятельная. Но в этом-то "почти" и кроется вся прелесть — ведь все-таки не совсем еще самостоятельная, ни за что отвечать еще не надо. Живи в свое удовольствие и тихо радуйся. И Таня радовалась.
Она сильно изменилась за последний год. Еще совсем недавно она была гадким утенком, большеротым лягушонком, вихрастым воробышком. Теперь же, буквально за несколько месяцев, черты сгладились, неведомым образом превратив самое заурядное, мало чем привлекательное, самое обыденное лицо в скромный, неяркий шедевр незримого мастера. Красота ее была не броской, а спокойной, какой-то плавной, из той категории, что только расцветает с возрастом, а не увядает за несколько лет, сгорев яркой, фантастической звездочкой и оставив после себя лишь жалкое пепелище. Слишком большие губы самым замечательным и непостижимым образом превратились вдруг в чувственный, волнующий рот. Но детская припухлость не исчезла, добавляя шарма и очарования Таниному облику. Нежная, как персик, кожа, потрясающие бархатные глаза густого оливково-зеленого цвета, слегка затененные пушистыми мягкими ресницами. Откуда взялась вся эта роскошь?! Вечно взъерошенную мальчишескую стрижку сменили длинные соломенного цвета волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам. А ноги, смешные голенастые ноги, еще совсем недавно придававшие обладательнице сего "чуда" вид болотной цапельки, отчего-то вдруг приобрели утонченную плавность изгиба, унося наблюдателя мужского пола в страну грез…
Иногда Таня стала ловить на себе восхищенные взгляды парней. Иногда это радовало, иногда, когда в спину неслись скабрезные, грязные замечания по поводу того, как приятно было бы провести с ней часок-другой наедине, оскорбляло и возмущало. Она еще не привыкла к своей красоте и часто подолгу крутилась у зеркала, разглядывая себя. Мимолетным взглядом она улавливала вполне симпатичное отражение, но, вглядываясь пристальнее, видела все того же лягушонка. Вот только сходство с воробышком кануло в лету.
Несмотря на разительные перемены во внешности, в личной жизни особых перемен не наблюдалось. Разве что исчез куда-то Патыч. Не то, чтобы совсем, просто стал появляться гораздо реже. Впрочем, это обстоятельство Таню нисколько не огорчало. Скорее, его частые визиты ее раздражали. Но, с другой стороны, когда он исчезал надолго, она даже начинала нервничать. Не то, чтобы скучала за ним, а просто не любила, когда менялся привычный уклад жизни. А, что ни говори, к Патычу она привыкла, как и к его бесконечным признаниям в любви, и домогательствам, так ничем пока и не завершившимся. Но порой ей так не хватало его умелых ласк, медовых поцелуев и таких нежных, пьянящих прикосновений самыми кончиками пальцев, словно невзначай скользивших иногда вдоль позвоночника. От этих прикосновений Танина спина выгибалась сама собою, по телу пробегала волнующая дрожь и собиралась в кучку где-то в самом низу живота, набухая внутри горячим клубком и так хотелось чего-то еще непознанного, неизведанного… То Патыч надоедал ей, то, совсем изредка, но все же она начинала скучать за ним. Не от любви, нет — особо теплых чувств к нему Таня не испытывала. А скучала… ну, наверное, от одиночества. Да-да, несмотря на потрясающие перемены во внешности, Таня была совершенно одинока. Все восхищенные взгляды, устремленные на новоявленную красавицу, так и оставались лишь взглядами. Непонятно, то ли она была еще недостаточно красива, то ли парни боялись приближаться к ней, будучи абсолютно уверенными, что уж у такой-то красотки непременно должен быть сердечный друг, и им тут ничего не светит. Но, так или иначе, а была Таня во всей своей красе одна, как перст.
