— Витюша, ты меня прости, наверное, я лезу не в свое дело… А что у вас с Симой за отношения? Вы уже четыре года ни вместе, ни врозь. Она ездит к тебе в такую даль с настойчивостью, достойной лучшего применения, но, насколько я знаю, вы ни разу не встречались на ее территории, ну или хотя бы где-нибудь на нейтральной. Скажи, это не слишком бестактный вопрос? Если я переступаю правила хорошего тона, можешь на него не отвечать. Просто мне очень нужно знать, что между вами происходит. Поверь, Витя, это не праздный вопрос, — и глазенки в сторону, в сторону, и вниз: ах, я такая стеснительная, такая вся скромная.
Худой подошел поближе, взял Таню за руку, вернее, за самые кончики пальцев, попытался было заглянуть в глаза, да куда там — они прочно уставились в пол, словно парализованные от непомерного стыда.
— Да ничего у меня с Симой нет. Просто Дрибница попросил тогда, на вашей свадьбе, охмурить ее, чтобы она не помешала его планам. Разве я мог ему отказать? Ты же знаешь, он мой лучший, да пожалуй, что и единственный, друг, — и тут же поправился, словно испугавшись, что обидел Таню неловким словом: — Кроме тебя, конечно…
Таня кивнула, мол, конечно, само собой…
— И что, ты ее ни капельки-ни капельки не любишь? — спросила максимально наивно, по-детски, а сама аж зарделась от такой бестактности, по-прежнему не смея поднять глаза на собеседника.
Худой улыбнулся и едва заметно покачал головой:
— Нет, не люблю, — и уже смелее сгреб в охапку обе Танины ладошки, не переставая ласково теребить их.
Взгляд его осмелел, смотрел на Таню вызывающе и даже несколько требовательно. Однако Таня по-прежнему игралась в пионерку, тщательно отводя от него взгляд. Худой придвинулся к Тане почти вплотную и продолжил, поднеся ее руки почти к самым своим губам, почти целуя их при каждом слове:
— Не люблю… Я другую люблю. Давно и безнадежно. Потому что она жена моего лучшего друга. Я знаю, что она никогда не ответит мне взаимностью, но ничего не могу с собой поделать. Я ни на что не надеюсь, ничего не требую от нее, просто тихонько любуюсь ею со стороны и радуюсь тому, что могу видеть ее каждый день…
Таня спросила едва слышно, по-прежнему изображая невероятную, просто фантастическую скромницу, едва не терявшую сознание:
— Витюша, а как же Сима? — а сама, словно нечаянно покачнувшись, чуть подалась к собеседнику, практически упав в его объятия.
Такого финта Худой пропустить не мог. Он стремительно крепко обнял Таню, прижал сначала к мощной груди, вздохнул неожиданному счастью, наслаждаясь едва ощутимым запахом ромашки от ее волос, потом приподнял ее лицо, полюбовался им мгновение и впился в ее губы мощным, хозяйским поцелуем. Таня немножко подемонстрировала стремление вырваться из его объятий, мол, я верна жена, лежу, молчу, но успокоилась чуточку раньше положенного, опять же демонстрируя свое неравнодушие к целующему, и успокоилась в его объятьях с видимым наслаждением. Целовал Худой страстно и сладко, и, не стань Таня бесчувственным чурбаном в результате происшедшего, она, пожалуй, действительно могла бы наслаждаться. Но ею все еще владела месть, а потому каждое слово, каждый взгляд, вздох, движение, взмах ресниц — все было подчинено одному — мести.
— Нет, Витенька, что ты, — едва только Худой выпустил на свободу ее губы, произнесла Таня. — Как можно? Ты же лучший друг моего мужа! А Сима — моя лучшая подруга. Так нельзя, Витенька, так нельзя…
А сама, содрогнувшись мысленно от такой наглой лжи, что Сима — ее лучшая подруга, прижалась к Худому, как к родному:
— Нет, Витюша, нельзя нам быть вместе, нельзя, Витенька…
Худой начал вскипать от блестящей перспективы: стал осыпать Танино лицо поцелуями, постепенно опускаясь ниже, к нежной белой шейке, к распахнутому вороту шелковой блузки, а руки жадно шарили в поисках пуговиц. Но не этого добивалась Таня, не это было ей нужно. Она легонько оттолкнула Худого, совсем чуть-чуть, чтобы не позволить ему больше положенного, но и не отпугнуть своей холодностью:
— Нет, Витенька, что ты, что ты, милый, нельзя… Как же Сима, как же Дрибница…
Худой все тянулся и тянулся к ней, ни слова не говоря. Но Тане-то нужны были именно слова!
— А Сима, а как же Сима? Витюша, опомнись, дорогой! Как же Сима?
— Да пошла она, твоя Сима, — рявкнул Худой и опять нахально сгреб Таню в охапку.
На сей раз она даже не сопротивлялась. Спокойно выдержала его поцелуй, даже подыграла ему немножко, изображая страсть, и позволила расстегнуть пару пуговичек, после чего вновь вернулась к теме:
— Нет, Витенька, нет, я так не могу. Как же я потом Симе буду в глаза смотреть?
Худой хмыкнул:
— Приблизительно так же, как и я Дрибнице.
— Кстати о Дрибнице. И как ты будешь смотреть ему в глаза?
— Не знаю, — Худой помялся. — Он мне, конечно, друг, но я же не виноват, что тоже люблю тебя. К тому же, как вспомню, как он с тобой обращался, убить его готов!
— Так почему же не убил? Чего ждал? Пока он убьет меня? Ты же был рядом, ты все видел, ты мог мне помочь! Почему ты не защитил меня, когда я нуждалась в помощи?
Худой скис:
— Прости, я смалодушничал. Я же не знал тогда, что я для тебя — не пустое место…
— А что это меняет, если ты меня любил? Неужели тебе было наплевать на то, что он избивал меня практически на твоих глазах?
Худой молчал, отведя взгляд от Тани. Ей так хотелось плюнуть в его квадратную физиономию, заехать ему между ног, там, где сильно натянулись, чуть не лопаясь, брюки. Но она взяла себя в руки: нет, не сейчас, еще не время. Вновь прижалась к нему:
— Что же делать, Вить? Допустим, Дрибница заслужил предательства. Но как быть с Симой? Она-то в чем виновата, за что ее наказывать?
Худой оживился. Конечно, обсуждать Симу проще, чем его невмешательство в Танины беды.
— Да перестань ты думать о Симе! Много она о тебе думала, когда тебе нужна была ее помощь? Ты свадьбу свою вспомни, как ты просила ее помочь. Да и вообще пошла она, куда поодаль! Достала, липучка! Я ж от нее четыре года отделаться не могу, пристала, как банный лист к заднице. "Когда женишься, когда женишься"! Да никогда! На кой хрен мне эта беременная обезьяна?! Нет, правда, с ней было довольно удобно — не надо баб снимать, не надо тратиться, не надо время терять на дорогу. Сама приедет, сама обслужит, да еще спасибо скажет. Извини, конечно, за откровенность, тебе, наверное, неприятно это слушать, я понимаю… Но, знаешь, иметь такую подругу — это и врагов не надо! Так что за Симу не переживай, я давно хотел отправить ее в отставку.
И Худой снова потянулся к Тане. Она еще раз подыграла ему, поохала немножко в его объятиях, поизображала крайнюю степень влюбленности, а потом отодвинулась тихонько в сторонку:
— Прости, Витюша, я не могу так сразу. Я еще не готова…
На полке среди папок с документами подмигивала красная лампочка видеокамеры, сигнализируя о том, что все происходящее внимательнейшим образом отслеживается.
***
Таня давно нашла Патыча. Он работал на второй подаренной ей станции техобслуживания. Просматривая список работников, Таня обратила внимание на знакомую фамилию — Карпов. Но Карповых в России, пожалуй, не меньше, чем Петровых да Ивановых. Однако рядом с распространенной фамилией стояли еще и знакомые инициалы — А.П., и Танино сердечко застонало от сладких воспоминаний и надежды. Конечно, А.П. вовсе не обязано было обозначать Алексей Пантелеевич, это запросто мог оказаться какой-нибудь Александр Павлович, или, допустим, Анатолий Петрович. Но Тане так хотелось, чтобы это был не кто-то другой, а именно Алексей Пантелеевич, ее Лешка, Лешик, ее дорогая пропажа, так прыгало и скакало в сердечной сумке ее израненное сердечко, что она не допускала даже мысли о том, что это банальный Лешкин однофамилец. Нет же, это непременно должен быть Лешка! Правда, из-за своей непозволительной легкомысленности она так и не удосужилась в свое время выяснить место его работы, но от него так красноречиво всегда попахивало не то бензином, не то машинным маслом — в общем, и без слов было достаточно понятно, что работает он с железом, чем и отпугнул Таню дополнительно к отсутствию образования. Ведь не о таком муже она мечтала с детства, чтоб в грязи ковырялся. Хотелось чистенького, воспитанного, образованного, да желательно еще и материально обеспеченного. Вот и имеет теперь в мужьях Дрибницу…
