В последний рабочий день, в аккурат накануне свадьбы, Любаша аж прослезилась. Мужички устроили ей торжественные проводы — с цветами, теплыми словами, и непременным конвертиком в знак благодарности и уважения. Ради такого случая "помывка" затянулась далеко за полночь — благодарные клиенты "кормились" впрок, не зная наверняка, что будет завтра. Расходились ближе к утру усталые, но довольные. Любаша пьяно рыдала на плече Елисеева, монотонно повторяя один и тот же риторический вопрос, прерываемый назойливой икотой:
— Как же вы теперь без меня, бедненькие? Ик, сиротинки вы мои, ик. Как же, ик…
Вовка презирал себя. Презирал свою слабость и нерешительность, абсолютную безвольность в таком наиважнейшем деле, как создание семьи. Любаша, конечно, славная девушка — добрая, честная, такая ласковая и преданная, но ведь он не любит ее. Ну пусть бы хоть чуть-чуть нравилась, тогда его женитьба на ней была бы хоть как-то оправдана. Но ведь даже говорить с ней ему не интересно! Как же он будет жить с ней в одном доме, спать в одной постели, вместе завтракать, вместе ужинать… Ведь ему был неприятен самый обыденный прием пищи вместе с нелюбимой женщиной, чего уж говорить о большем… А как же его жизненный принцип: "Ни одного поцелуя без любви"? Господи, как же все сложно…
Когда он шел к Голикам, чтобы вручить приглашение на свадьбу, он намеренно выбрал такое время, когда кто-то из Таниных родителей должен был быть дома. Ведь не пригласить на свадьбу Голиков он не мог — как никак, а уже пять лет они считаются близкими друзьями его семьи, а значит, обойти их вниманием в такой важный момент было бы крайне непочтительно. А остаться с Таней один на один в такой щекотливый момент он откровенно малодушничал. Ведь всего три дня назад, фактически сделав ей недвусмысленное предложение, предал, обманул ожидания бедной девочки. Ведь как она, бедняжка, ждала его звонка, а он, негодяй, не перезвонил через час, как обещал. По закону подлости, притащилась Любка и два часа он не мог выпроводить ненавистную невесту. Когда же, наконец, черт ее унес, Танин телефон молчал. А на следующий день вся Вовкина решимость рухнула. Как представил Любкины слезы, людские пересуды, так и не нашел в себе силы защищать свою любовь. Решил плыть по течению: пусть будет, что будет. А теперь он должен отнести это проклятое приглашение Голикам. Ну как же ему приглашать Таню на свадьбу с другой женщиной?! Абсурд, сплошной авангард, непонятный и неприятный Вовке-традиционалисту.
Руки-ноги дрожали, тряслись все поджилки, когда звонил в дверь Голиков. А что, если откроет Таня? Что он ей скажет, как протянет проклятое приглашение? Господи, бедная девочка! Как же она перенесет его предательство? Но нет, повезло — дверь открыла Ада Петровна. Хотя какое это везение? О каком вообще везении можно говорить в его положении? Разве кто-то или что-то может спасти его от женитьбы на нелюбимой девушке? Вопрос риторический…
Танечка, маленькая моя, родная моя! Какая же ты сильная! Ведь ни один мускул на лице не дрогнул. Прочитала приглашение и даже нашла в себе силы улыбнуться, еще и пошутила: мол, будет повод напиться. А что ж тебе еще остается, только напиться с горя, что любимый женится не на тебе.
Как хотелось Вовке упасть ниц перед любимой, молить о прощении, отказаться от женитьбы на Любке. Ах, если бы только это было возможно… Выплатить бы ей неустойку, да и дело с концом, но ведь не деловое соглашение собирался разорвать, моральное. А это в тысячу, в миллион раз сильнее делового. И деньгами тут не отделаешься…
Свадьбу Вовка помнил смутно. События этого дня смешались, перепутались, как разноцветные кусочки пазла. С самого утра, не приняв ни грамма спиртного, уже чувствовал себя пьяным. Все происходящее выглядело абсолютно нереальным, страшным абсурдным сном. Любка в шикарном белом платье и совершенно нелепой широкополой шляпе с вуалью, так не шедшей к ее, хоть и милому, но довольно деревенскому лицу, с самого утра вцепилась в него мертвой хваткой, словно чувствовала, что женишок-то не слишком надежен, того и гляди — сбежит из-под венца. Загс, шампанское, памятник героям гражданской войны, шампанское, Вечный огонь, шампанское… Как в детском калейдоскопе, стеклышки складывались в фантастические, пусть и красивые, но какие-то нереальные узоры. Его мутило от присутствия нелюбимой девушки, а он все улыбался чему-то…
Но самое страшное ожидало его вечером, когда молодые подъехали к ресторану, а там гости уже выстроились в своеобразный живой коридор, по которому и предстояло пройти молодоженам. Когда Дрибница увидел среди гостей Таню, он, как кисейная барышня, чуть не рухнул в обморок. С этой минуты взгляд его был прикован только к ней. Под нестройный хор пьяной толпы, почти непрерывно орущей "Горько!", он словно во сне целовал чужие, пресные губы, а, лишь оторвавшись от них, снова и снова смотрел на одну только гостью, будто и не было больше никого вокруг…
Зато Таня веселилась от души. Периодически ловя на себе скорбный взгляд жениха, корчила соответствующую ситуации кислую физиономию: мол, как же так, что ты наделал, и тут же, отвернувшись от него, улыбалась и кокетничала с соседом напротив. Сима, которую Таня притащила с собой, преодолев немалые препятствия ("Ой, я не пойду, меня никто не приглашал…"), сначала робела, каждую минуту ожидая от какого-нибудь особо бдительного родственника молодоженов грозного вопроса: "А ты кто такая? Что ты здесь делаешь?!", но постепенно успокоилась, расслабилась, и даже стала заинтересованно поглядывать в сторону Вовкиного свидетеля. Свидетель отличался плотной фактурой и немалым ростом, чем, по-видимому, и привлек Симино внимание.
Худой (конечно же, свидетелем был именно Коломиец) сначала не заметил в толпе гостей Симу. Да и где ему было ее заметить, ведь, несмотря на нестандартные, мягко говоря, размеры, женским вниманием он обделен не был. Обаятельный от природы, последнее время он пользовался повышенным спросом у лиц противоположного пола. Конечно, до Вовкиного благосостояния ему было ой как далеко, но, благодаря деловому таланту друга и он оказался на волне успеха, а девушки любят успешных мужчин.
Когда музыканты объявили белый танец, стеснительная от природы Сима вдруг плюнула на скромность и пригласила свидетеля. С фигурой она действительно имела кое-какие проблемы, зато с лицом был полный порядок. Вдобавок к симпатичной мордашке ее голову венчала шикарная копна длинных русых волос, гладких по всей длине и лишь на кончиках самым естественным образом укладывающихся наивно-милой волной. Неизвестно, сблизила ли их общность проблем, связанных с излишним весом, или же Витька клюнул на Симины шикарные волосы, но остаток вечера они танцевали только вдвоем.
Тане же найти себе постоянного партнера не удалось, и она танцевала то с одним кавалером, то с другим, а то, бывало, и оставалась сиротливо сидеть за столиком. В самый разгар вечера к Тане подошел Дрибница-старший. Пригласил танцевать, пораспрашивал о жизни, да вдруг уткнулся в плечо несостоявшейся невестке и расплакался, как младенец. Конечно, это не он плакал, это водка искала выхода, но излил он Тане все свои сожаления по поводу того, что не на ней женится Вовка, не она родит им с матерью внуков. Рассказал, как они были разочарованы, когда сын привез на смотрины не Таню, а невесть откуда взявшуюся Любу. В общем, расквасился дядя Коля не на шутку. Таня уж не знала, что ей с ним делать, как успокоить расчувствовавшегося мужика, да тётя Мила, видимо, находилась в состоянии боевой готовности, мужа из поля зрения не упускала и в нужную минуту подоспела на помощь. В отличие от супруга вела себя по отношению к Тане не более, чем как к дочери своих друзей, никоим образом не проявляя неудовольствия выбором сына.
Один раз Тане довелось танцевать с Сашкой Чудаковым. Танцуя с ней, он то и дело издевательски поглядывал на жениха. Вовка же молча наблюдал, как двоюродный брат нашептывает что-то на ушко партнерше, а та улыбается, кивает, активно соглашаясь с чем-то. Багровый от ревности и гнева, с ходящими желваками, Вовка вынужден был сидеть рядом с невестой, хотя ему так хотелось избить поганого родственничка по морде, по печени… А Люба все щебетала что-то, улыбаясь собственному счастью, все дергала новоявленного мужа: мол, пойдем танцевать. Да до танцев ли ему было…
