Работа должна приносить удовольствие. Женщине. А мужчине, в первую очередь, деньги. Удовольствие он будет получать, видя ублаженную физиономию жены. Это азы семейной жизни, если только женщина не увлекается чрезмерно феминизмом. Наталья не из таких. Ее вполне устраивает веками устоявшаяся традиция, когда муж в доме — настоящий мужчина, а не бесплатное приложение к женщине.

Парео само по себе создает иллюзию некоторой одетости. А уж если обращаться с ним умело, можно даже на пляже выглядеть весьма импозантно. Научиться завязывать его несколькими способами, подчас довольно замысловато, оказалось значительно проще, чем избавиться от лишних килограммов.

К бесконечному Натальиному сожалению, зеркал на природе не водилось. Пришлось довериться интуиции. Больше остальных вариантов ей шли парео-тога и парео-сарафан. Соорудив из просторного платка вполне симпатичный сарафанчик, она выбралась из палатки.

Дружников уже ждал ее. К сожалению, не один: за ними увязалась приставучая Вика. Никуда от нее не денешься. Не беда: Вика Наталье не соперница, пусть себе идет.

Только ступив на мокрый песок, Наталья сообразила, что попала в западню: парео оставить было решительно негде, разве что бросить его среди пляжа, будто мусор, где его или унесет порывом ветра, или приберет к рукам какой-нибудь умник или умница. Терять парео было жалко. Вещь пусть и не дорогая, но далеко не разовая. А главное — своя. Главное — очень нужная вещица в пляжный сезон.

Раньше такой проблемы у нее не возникало: загорать-купаться доводилось в обществе мужа, а это значило, что в их распоряжении было все необходимое, по меньшей мере специальные топчаны, где можно оставить сандалии и парео, где ждали хлопковые махровые полотенца, в которые так приятно закутаться после купания.

Что ж, еще одно неудобство — только и всего. Главное, чтобы количество неудобств не стало критическим, а уж одно Наталья выдержит. Вернее, еще одно.

Сняв парео, она намотала его на голову своеобразным тюрбаном: было частью одеяния, стало оригинальным украшением.

Вода лизала ступни. Прохладная. Наверное, Лёшка был прав, когда раскритиковал Викино предложение искупаться. Пожалуй, и в самом деле стоило бы подождать, когда море получше прогреется. Да только ждать этого пришлось бы долго, и все в неудобной позе на корявом бревне, когда деревенеет седалище, а главное, пояс джинсов врезается в самую душу. Нет уж, лучше искупаться в холодной воде.

Вика демонстрировала бесстрашие, первой вонзаясь в воды уютной бухточки. За ней нерешительно вышагивал Дружников. Впрочем, отсутствие решимости тут ни при чем, все дело в прицепе. Ему ведь приходилось тащить за руку Наталью, которая вскрикивала и взойкивала на каждом шагу — ледяная вода впивалась иглами в тело, и идея искупаться нравилась ей все меньше. Страшнее всего оказалось окунуться целиком, оставив сухой лишь голову с тюрбаном-парео: холод обжег тело, и тут же отозвался приятным теплом.

Лёшка стоял рядом, будто приклеенный. Высокий, вода доходила ему лишь до бедер, он смотрелся нелепо почти у берега.

— Лёха, айда на глубину, — крикнула Вика, оторвавшаяся от них метров на десять.

— Поплыли? — он вопросительно посмотрел на Наталью.

— Не, это без меня. Я плавать не умею.

Насчет "не умею" она нагло врала. Умела. Но… к собственному стыду, исключительно по-собачьи. То есть неловко и совсем недалеко, и чтоб непременно где-то близко под ногами было дно. Идеальный вариант для нее — детский "лягушатник". Но чем "плавать" там, лучше не плавать вообще. К тому же сейчас это ее неумение могло сыграть Наталье на руку: какой же кавалер откажется научить девушку плавать? Она, конечно, науку не осилит, зато у Лёшки будет очень хороший повод показать себя. Вернее, свои руки. Которые, Наталья точно это знает, уже давным-давно перестали быть бездарными. А Вика пусть себе плавает где хочет, пусть даже вообще не плавает, а плещется где-то совсем рядышком, и пусть завидует чужому счастью.

Может, когда-то Лёшка и был дураком, но давно исправился. По крайней мере, незамедлительно воспользовался случаем, и стал учить Наталью плавать. Учить ни учить, а качать ее на волнах, как маленькую. Бережно поддерживал ее, лежащую на воде: плыви, мол. Но сам, Наталья это точно знала, хотел, чтобы она навечно осталась в его руках.

Она и сама не собиралась сбегать. Барахтала руками, изображая из себя плывунью. Что есть мочи колотила по воде ногами. Чистое баловство: брызги во все стороны, Лёшка с ног до головы мокрый. И весело обоим. А какие уж там чувства испытывает Вика — это ее личное дело. Тем более что Вика уже давно уплыла куда-то на глубину.

На самом деле Наталье было не сказать что весело. Не об этом ли она мечтала? Не эти ли руки не давали ей покоя на протяжении бессчетных недель? Не они ли должны были отправить ее в аут первым же своим прикосновением? Это же о них она писала: вездесущие. Это они умудрялись одновременно быть всюду. Как и Лёшкины губы, давно уже не безжалостно-железные, хоть и по-прежнему узкие и прикрытые щеточкой ровных усов — они ведь тоже должны быть вездесущими.

Хорошо, допустим, насчет губ она погорячилась: не может же Лёшка на общественном пляже наброситься на нее, и зацеловать до смерти на глазах ребятишек и их родителей. Но рукам можно дать некоторую волю? Они ведь под водой, их никто не видит! Никто не заметит, как шаловливо они ласкают Натальино тело.

Но нет. Дружников был серьезен, как никогда. На лице — ни тени улыбки, одно сплошное напряжение. Будто не любимую женщину купает, а тяжелую работу работает. Никакого романтизма!

Довольно скоро это развлечение Наталье наскучило. Отерев тыльной стороной ладони соленые капли с губ, предложила:

— Иди поплавай, что ж тебе за удовольствие в таком купании.

— Не хочу. Еще поуспею.

Последнюю фразу следовало понимать так: "Наплаваюсь, когда ты уедешь".

Наталья хотела возразить, успокоить: "Никуда я больше не уеду, дурачок, не бойся. Я же вернулась навсегда — неужели ты не понял?!" Но что-то ее остановило. Что — и сама не поняла.

Из-за плеча Дружникова выглядывала одинокая скала. Скала, и скала, ничего особенного. Разве что не такая острая, как другие. Даже, пожалуй, совсем не острая, с округлой почти гладкой бульбой, нависавшей над морем. За эту бульбу и назвали скалу Поросенком. И бухта название получила соответствующее — тоже Поросенок.

Наталья давно это знала. И никогда это название ее не волновало. А теперь сердце дрогнуло. Поросенок. И совсем эта скала не похожа на Поросенка. А бульба ничем не напоминает поросячий пятачок. Неправильное название.

Совсем неправильное. Какое отношение имеет какая-то скала к ее Поросенку? Настоящий Поросенок маленький, смешливый, ужасно почемучистый, и немножко рычащий — совсем чуточку, а скоро от этой чуточки ничего не останется. Но пока он еще рычит — надо наслаждаться каждым рычащим мгновением. Ведь Поросята так быстро растут: только отвернись, и упустишь все самое важное.

Как она могла? Зачем отпустила Поросенка? Почему сама не поехала с Поросенком и с мамой? Природу не любит? Разве это оправдание? Это оправдание не помешало ей приехать на Мыс с посторонним мужиком, неумело изображающим из себя настоящего мужчину.

Поросенок… Как там ее маленький Поросенок? Наверняка трескает клубнику прямо с грядки, пользуясь тем, что бабушка не видит — та в это время должна варить обед на веранде. Скорее всего, зеленый борщ из всего, что окажется под рукой, даже свекольные листики туда побросает — от них и вкус необычный, и дополнительные витамины. "Ми-ми" — так называла витамины Светка, когда еще не умела нормально говорить. И рычать еще не умела.

Не объелась бы клубники. То, что немытую будет есть — не так страшно: мама еще с вечера на грядке ее промыла обильным поливом, она всегда так делает. А вот если съесть очень много клубники, может случиться несварение желудка — неполезно это Поросятам. И аллергия может развиться. Зачем Наталья отпустила дочку одну?!