… Звонок раздался в начале одиннадцатого. Тамара уже вовсю волновалась — что-то задерживаются, не случилось ли чего?
— Капитан Могловец беспокоит. Это квартира Сушковых?
* * *
Они уже почти въехали в город, когда со встречной полосы на миниатюрную Тойоту наехал тяжелый КамАЗ, практически подмяв под себя "японку". Как позже выяснило следствие, трое пьяных солдат "самовольно оставили часть, захватив транспортное средство". Валентина Ивановна погибла мгновенно. Александр Михайлович и Надя были живы, но в крайне тяжелом состоянии, оба без сознания.
Обезумевшая Тамара металась по квартире — что делать, куда бежать, кому помогать в первую очередь?! Дома — больной ребенок с температурой 39,2 °C, в больнице — сестра и отец в крайне тяжелом состоянии. Бежать в больницу — а как же Юрочка?! Бросить больного ребенка одного дома, ночью?! А как же Надька, отец, а вдруг понадобится кровь для переливания или еще что-нибудь. А мать? Ей уже ничем не поможешь, но нужно заниматься организацией похорон… В голове билась одна мысль, доводя до сумасшествия: "Это я виновата, это я во всем виновата… Я их так ненавидела, это я хотела, чтобы их больше не было… Это я виновата…".
Спасибо Ирочке Безродных — без лишних слов прибежала к Тамаре, осталась на ночь с Юрочкой. Сашка, не дожидаясь просьбы, сам вызвался поехать с Томой в больницу, поддерживая ее в трудный час.
Отцу врачи вынесли приговор: обречен, протянет возможно неделю-другую, но фактически он уже мертв — мозг умер, а сердце пока еще работает, перекачивает кровь. Его смерть — лишь вопрос времени, смиритесь…
На выздоровление Нади была слабая надежда. Очень слабая, но была! Тяжелая черепно-мозговая травма, разрыв селезенки и правой почки, многочисленные переломы, в том числе ребер, одно из которых пробило правое легкое…
На чью-то помощь рассчитывать не приходилось. Только Ирочка да Сашка Безродных были рядом в эти тяжелые дни. Ира забрала Юру к себе, не побоявшись заразить Светку, выхаживала болезного, выпаивала травками. Сашка занялся организацией похорон Валентины Ивановны, поминками. Понадобился материн паспорт и Тамаре пришлось влезть в заветную шкатулку, которую мать строго-настрого запрещала открывать.
Ключик от шкатулки найти не удалось — где мать его прятала, теперь уж не узнает никто… Пришлось взломать. Паспорт лежал почти сверху, на тоненькой стопочке старых писем, обхваченных обыкновенной резинкой. Тома долго колебалась, читать ли — воспитана была со строжайшим запретом: чужие письма читать нельзя! Но письма не чужие, материны, а ее уже нет в живых, может, эти письма — своеобразное наследство? Ведь для чего-то же она их хранила?! И любопытство взяло верх…
"… Валечка моя, Валюшка, безумно скучаю по тебе. Только об одном прошу — дождись! Всю жизнь на руках носить буду, озолочу, в меха одену, ласточка моя ненаглядная, голубка моя сизокрылая! Скоро приеду в отпуск, все десять суток буду держать тебя за руку, не отпущу ни на мгновение…"
"… Люблю тебя, голубка, сладкая моя девочка! Сладкая, ах, какая сладкая! Каждую ночь вижу тебя во сне, слышу твой голос, чувствую запах несравненного твоего тела. Только дождись, обязательно дождись меня, жена моя! Ты ведь теперь жена моя, так ведь? Не перед людьми пока, но перед Богом. Ты теперь моя женщина…"
Читая эти строки, Тамаре сделалось дурно. Что это, ведь это — один в один слова Влада, это его излюбленные выражения, откуда они здесь, в этом старом письме ее матери от солдата Сергея Осипчука? Что это за солдат и почему мать хранила его письма все эти годы?
Еще в нескольких письмах содержалась все та же любовная чепуха: "любовь-морковь" и прочее. Зато последнее письмо резко отличалось по содержанию от остальных, хоть и было написано тем же почерком:
"… Разве могу я быть уверен, что этот ребенок — мой? С той же легкостью, как мне, ты могла отдаться кому угодно. Откуда я знаю, может, ты только и делаешь, что коротаешь время в ожидании меня в чужих постелях? Да, мне действительно было хорошо с тобой, но скольким еще ты дарила свое восхитительное тело? И ты что же, действительно думала, что я, Сергей Осипчук, сын того самого Осипчука, могу позволить себе жениться на шлюшке с неизвестно чьим выблядком?!! Ты очень ошибаешься, дорогая, поищи дурака в другом месте. А я могу лишь порекомендовать тебе забыть мой адрес и само имя мое. И, кстати, даже не вздумай обращаться к моим родителям или писать в часть, иначе я ославлю тебя на всю округу. Угадай, кому быстрее поверят — сыну Осипчука или продажной шлюхе? Нам было хорошо вместе, вот и давай расстанемся по-хорошему. Прощай. Сергей.
P.S. Счастливо разродиться!"
Дыхание перехватило. Так вот оно что! Вот откуда материны излюбленные словечки: тут тебе и шлюха продажная, и все тот же выблядок… Только в письме все это относилось к матери — это она шлюха, это ее ребенок… И этот ребенок — Тамара, дата на письме ясно указывала на это — Тома родилась через пять месяцев после написания этого письма. Значит, Тамарин отец — вовсе не Александр Михайлович Сушков, а Сергей Осипчук с неизвестным отчеством, но, судя по всему, довольно именитым в то время отцом…
Руки судорожно перебирали документы в поисках подтверждения истины. Вот свидетельство о браке Харитоновой Валентины Ивановны с Сушковым Александром Михайловичем, дата — на полтора года позже Тамариного рождения. Вот свидетельство о ее рождении: мать — Сушкова Валентина Ивановна, отец — Сушков Александр Михайлович. Как же так, что-то не сходится… А, вот оно — дата выдачи свидетельства — все на те же полтора года позже ее рождения. Сушков ее удочерил!
Слез не было. Не было вообще ничего. Даже никаких мыслей в голове — одна пустота… Тамара не была в состоянии думать даже о том, что мать умерла и документы понадобились именно для ее похорон. Что отец тоже фактически мертв, а Надюшка лежит в реанимации в состоянии комы. Что больной Юрочка сейчас у Безродных и уже целых два дня не видел маму…
Когда Тамара, наконец, вышла из состояния прострации, все сразу встало на свои места. Теперь все было понятно. Матери пришлось очень нелегко после предательства любимого человека, да еще и "в интересном положении". А если еще учесть тот факт, что все это происходило не сейчас, когда люди настроены более лояльно к матерям-одиночкам, все очень логично раскладывалось по полочкам. Она с трудом пережила всеобщее презрение и унижение, наверняка ей досталось от своих родителей по самое некуда, возможно, они даже выгнали ее из дома. Потом появился Сушков, осчастливил, облагодетельствовал — как же, подобрал падшую женщину, да еще и байстрючку ее удочерил! Вот откуда ее вечный недовольный тон, бесконечные призывы вести себя скромнее, разглагольствования о грехе, о мужской подлости. Она хотела, чтобы дочери избежали ее участи, не познали горечи оскорблений и унижений… Но какими варварскими методами! Желая детям добра, сама оскорбляла и унижала их с раннего детства, не дожидаясь повода. А уж после его появления… Теперь Тамара понимала, откуда взялась материна оголтелая ненависть к распутнице-дочери.
Вспомнилось, как несколько лет назад однажды отец явился вечером домой с бутылкой шампанского и — виданное ли дело! — с цветами и с порога поздравил жену:
— Дорогая, а ведь у нас сегодня двадцать лет со дня свадьбы! — и потянулся губами к супруге. Та отчего-то дернулась, странно повела глазами на детей и ответила недовольным тоном:
— Совсем спятил, старый! Двадцать лет было два года назад, сам подумай — Томке-то уже двадцать один!
Отец стушевался, редкое благодушное настроение тут же ухнуло в небытие. Тогда Тамара не придала этому эпизоду значения — ну подумаешь, отец ошибся, с них, мужиков, станется! Теперь же все выглядело в другом свете.
В памяти всплывали мелкие детские обиды. Никогда отец не был ласков с Тамарой. Он и на Надю-то внимания почти не обращал, но, по крайней мере, не обижал ее так, как старшую дочь. Никогда не брал на руки, не говорил ласковых слов… Тамаре доставались от него только тычки да затрещины, да необъяснимая и совершенно неоправданная грубость, граничащая с откровенным хамством. Теперь понятно, откуда ноги росли. Он ненавидел ее люто с самого начала, когда жениться пришлось (уж незнамо по каким причинам) на опозоренной женщине с незаконнорожденным ребенком. Как порядочный мужчина, "довесок" он удочерил, но всю жизнь не мог простить падчерице ее появление на свет! А уж когда Тамара и сама "принесла в подоле", он и вовсе готов был убить ее: опозорила, паскуда, второй раз!
