Графиня Эделинг увела меня к приятельнице своей, госпоже Вольцоген, приехавшей для свидания с нею из Иены. Там она поселилась с воспоминаниями о Шиллере, ее beau-frere, коего написала прекрасную биографию, в 2 частях, 1830 год. Она была дружна с Шиллером и с Гумбольдтами; с Александром и поныне в переписке. Недавно написала роман "Корнелия" - а ей 77 лет! Я нашел в ней необыкновенно умную женщину, не только начитанную, но погруженную в глубины философии Канта. Она хвалила мне лучшего его истолкователя Фриза и пригласила сегодня к себе, в Иену, чтобы познакомить с ним и с другими иенскими знаменитостями, с перепискою Шиллера, Гене, Гумбольдтов. Фриз - друг ее. Я заслушался ее разговора о Шиллере, который был ее другом. Сестра ее, жена Шиллера, не имела ее дарований. Я еду в Иену с графинею Эделинг - и опишу вам салон Вольцоген уже по возвращении или из Кисингена. Великая княгиня приказала отыскать для меня русские грамоты, списанные в Готе, и сегодня мне принесут их: и отсюда возвращусь я не без добычи для русской истории.
Полдень. Сию минуту видел каталог рукописям о России, в Готе хранящимся, из коих многие еще не переписаны для Аделунга. Надеюсь достать копии. В библиотеке видел грамоты французского республиканского правительства, подписанные Дантоном, Шиллеру, переименованному в m. Gille, и прелестное письмо Виланда 1776 года Фр. Якоби о первом его свидании с Гете, в Веймаре. Все для меня и, следовательно, для нас переписывается. Великая княгиня опять приглашала в Бельведер; а в 8 часов вечера я уже буду пить чай у Вольцоген в Иене, с графинею Эделинг и Fries, коего сейчас видел вторую и последнюю часть "Истории философии", весьма выхваляемой.
Веймар. Августа 12/июля 31, 1840. Вчера, вероятно, отправился к вам пакет с письмами, кои третьего дня приготовил я, перед отъездом моим в Иену с графиней Эделинг. Я обедал в Бельведере. Возвратившись в Веймар, я перешел в коляску графини Эделинг, и к 8 часам вечера мы были уже в Иене; заказали комнаты в "Солнце" и поехали пить чай к г-же фон Вольцоген, о которой я уже писал вам. Профессор Фриз, философ и математик, издавший на сих днях вторую и последнюю часть философии, о коей журналы отзываются с величайшею похвалою, не мог притти на вечер, и мы провели его втроем. Г-жа Вольцоген сама писательница и провела век свой в самой искренней дружбе с Шиллером, с другом его Дальбергом, с Гумбольдтами и со всеми знаменитостями прежнего Веймара. В Париже и здесь знавала она г-жу Сталь; была с нею в переписке - и теперь, над прахом друзей, на том же самом пепелище, где некогда провела несколько лет с Шиллером, в самые поэтические годы его жизни, она живет воспоминаниями, схоронив единственного сына, в совершенных летах, который принял из рук ее ружье, чтобы - умышленно или неумышленно, знает один бог, - застрелиться им. Она говорит о Шиллере и по сию пору с каким-то тихим энтузиазмом, рассказывает подробности его здешней жизни поэтической и семейной; указала мне из окна гору, к которой обращены стихи Шиллера:
Sey mir gegrusst mein Berg…
И обещала подарить аутограф Шиллера. Его покровитель и друг, Дальберг, до самой кончины своей был и ее другом, завещал ей написать его биографию из материалов, им оставленных, и по собственным воспоминаниям. Кончив недавно роман, г-жа Вольцоген (почти 80 лет) принимается писать жизнь друга или его апологию для Германии. Она живет теперь в совершенном одиночестве; детей Шиллера, ее племянников, здесь нет (один из них умирает от куренья и горячих напитков, у другого два Сына, внучата поэта). Один раз в неделю собирает она у себя некоторых из здешних ученых; но чаще других видит Фриза; занимается с ней астрономией); показала и расхвалила нам его "Популярную астрономию"; читает Канта, Шеллинга: в дряхлом теле душа ее живет полною духовною жизнию и беседует с гениями всех веков и народов. Профессор Ган читает ей иногда Софокла, Эврипида и - немецкие легенды. Но всего больше душа и сердце ее заняты памятию о Шиллере. В 10 часов мы расстались.
На другой день, в 6 часов утра, я был уже на лекции профессора философии Шейдлера. Он читает педагогику; в этот час проходил системы Локка, Руссо и диктовал _главные начала_ своей науки слушателям. Я заметил какую-то странную перемену в его голосе; иногда он необыкновенно возвышал его, иногда говорил тихо. После мне сказали, что Шейдлер совершенно глух и не слышит самого себя. От Шейдлера пошел я на лекцию молодого богослова Штикеля. Он объяснял пророка Исайю, по еврейскому тексту. Я заметил в своей записной книжке те места, кои, в объяснениях и в импровизированном переводе его, мне особенно понравились, и поверю их на досуге с славянским текстом. Поспешаю довести до сведения русских богословов слышанное от Штикеля: английский профессор в Оксфорде (кажется, Ниль) открыл новое сочинение Евсевия. Содержание оного здесь еще неизвестно. От 8 до 9 часов должен был я слушать Газе; но он не читал сегодня. Студенты очень хвалят его лекции. По мнениям, по системе своей, он приближается к Шлейермахеру; но не смело, не безусловно его придерживается.
Я воспользовался часовым досугом своим и зашел к профессору Фризу, коего предварила обо мне г-жа Вольцоген. Он познакомил меня с своею литературною и академическою деятельностию, которая начинается в эпоху Канта и Рейнгольда, продолжается в бурное время так называемых демагогических затей университетских, от коих страдал в 1817-1819 годах и Фриз, оставив под спудом одну часть (политику и права) своего философического полного курса, расставшись на время с философской кафедрой для преподавания математики. Ныне он занимает обе кафедры и в истории философии передает сущность всех систем, от древнейших времен до Гегеля, не включая, однако ж, в книгу свою гегелианцев. Он горюет по сыне, блуждающем где-то на Востоке… Фриз отличается каким-то детским простосердечием и глубокомыслием: дитя-математик и психолог; такие явления менее редки в Германии. Профессор, в уединенном немецком, не столичном университете - затворник бенедиктинец в келье. В 1833 году вышло второе издание его "Populare Vorlesungen iiber die Sternkunde", с таблицами и картами, в Гейдельберге. Книга сия посвящена г-же Вольцоген.
От Фриза пошел я к президенту Верхнего апелляционного суда, фон Зигезаку, с коим познакомила меня давно уже великая княгиня. Он был с ее высочеством в Петербурге и теперь занимает здесь первое место в высшем судебном трибунале, для всех саксонских владений учрежденном, т. е. для Веймарского, Готского, Альтенбургского, Рейского и Мейнингенского княжеств. Человек радушный и образованный, чиновник деятельный, неутомимый. Он познакомил меня с иенскою ученою литературою и с ее главнейшими представителями; но более всего я ему обязан за книгу профессора Шейдлера "Paranesen fur Studierende. Zur Methodik des akademischen Studiums", в сем году вышедшую в Иене. Она служит пополнением "Годегигики", того же автора, в прошедшем году изданной. Сии "Paranesen" состоят из введения к оным самого Шейдлера и из рассуждений разных авторов о предмете академического воспитания и учения. Некоторые из них принадлежат давно известным мыслителям, корифеям философии и учености немецкой, например: Фихте, Стефенсу, Титману и т. д. Я обрадовался статье, взятой из Гершеля. Полагаю, что это перевод его книги о пользе естественных наук вообще, о которой давно я говорил во Франции, Германии и России, желая, чтобы скорее она переведена была с английского. Sir James Makintosh сказал о ней, что после "Органона" Бэкона не было книги в сем роде, примечательнее Гершелевой. Брум и Галлам, за обедом у коего я это сам слышал, согласились с его мнением. Поспешите приобресть книгу Шейдлера "Паренезы" и его же "Годегетику" или путеводительницу (голос - путь). Не знаю, послушаются ли моих советов, воспользуются ли моими указаниями, но в них единственная польза моих литературных набегов в ученой области Германии, Франции, Англии - почти всей Европы. Своим я беден, я желал бы обогатить своих чужим добром; в этом искреннем, постоянном, сильном желании русского сердца все мое утешение, все мое оправдание! Я часто припоминаю себе слова моего наставника Шлейермахера, кои желал бы подписать под его памятником после евангельских:
