30 августа Керенскому пришлось уволить Савинкова, которого через несколько дней исключили даже из всеобъемлющей партии эсеров. Но на должность генерал-губернатора тут же назначен был политически равноценный Савинкову Пальчинский, который начал с того, что закрыл газету большевиков. Исполнительные комитеты протестовали. «Известия» назвали этот акт "грубой провокацией". Пальчинского пришлось убрать через 3 дня. Как мало Керенский собирался вообще менять курс своей политики, показывает тот факт, что уже 31-го он формировал новое правительство с участием кадетов. Даже эсеры не могли пойти на это: они пригрозили отозвать своих представителей. Новый рецепт власти найден был Церетели: "Сохранить идею коалиции и отмести все элементы, которые тяжелым грузом повисли на правительстве". "Идея коалиции окрепла, — подпевал Скобелев, — но в составе правительства не может быть места той партии, которая была связана с заговором Корнилова". Керенский с этим ограничением не соглашался и по-своему был прав.

Коалиция с буржуазией, но с исключением руководящей буржуазной партии, была явной бессмыслицей. На это указал Каменев, который на объединенном заседании исполнительных комитетов, в свойственном ему тоне увещания, делал выводы из свежих событий. "Вы хотите нас бросить на еще более опасный путь коалиции с безответственными группами. Но вы забыли о коалиции, собранной и укрепленной грозными событиями минувших дней, — о коалиции между революционным пролетариатом, крестьянством и революционной армией". Большевистский оратор напомнил слова, сказанные Троцким 26 мая в защиту кронштадтцев от обвинений Церетели: "Когда контрреволюционный генерал попытается накинуть на шею революции петлю, кадеты будут намыливать веревку, а кронштадтские матросы явятся, чтобы бороться и умирать вместе с нами". Напоминание попадало не в бровь, а в глаз. На разглагольствования об "единстве демократии" и о "честной коалиции" Каменев отвечал: "Единство демократии зависит от того, пойдете ли вы или не пойдете в коалицию с Выборгским районом. Всякая другая коалиция бесчестна". Речь Каменева произвела несомненное впечатление, которое Суханов регистрирует в словах: "Очень умно и тактично говорил Каменев". Но дальше впечатления дело не пошло. Пути обеих сторон были предопределены.

Разрыв соглашателей с кадетами в сущности с самого начала имел чисто показной характер. Либеральные корниловцы сами понимали, что им в ближайшие дни лучше держаться в тени. За кулисами решено было, по явному соглашению с кадетами, создать правительство, в такой степени возвышающееся над всеми реальными силами нации, чтобы его временный характер не вызывал ни у кого сомнения. Кроме Керенского пятичленная директория включала министра иностранных дел Терещенко, который уже стал несменяемым, благодаря связи с дипломатией Антанты; московского командующего округом Верховского, поспешно произведенного для этой цели из полковников в генералы; адмирала Вердеревского, поспешно освобожденного для этой цели из тюрьмы; наконец, сомнительного меньшевика Никитина, которого его партия признала вскоре достаточно созревшим для исключения из ее рядов.

Победив Корнилова чужими руками, Керенский, казалось, заботился только о том, чтобы провести в жизнь его программу. Корнилов хотел соединить власть верховного главнокомандующего с властью главы правительства. Керенский это осуществил. Корнилов намеревался единоличную диктатуру прикрыть пятичленной директорией. Керенский это выполнил. Чернова, отставки которого требовала буржуазия, Керенский выставил из Зимнего дворца. Генерала Алексеева, героя кадетской партии и ее кандидата на пост министра-президента, он назначил начальником штаба ставки, т. е. фактическим главою армии. В приказе по армии и флоту Керенский требовал прекращения политической борьбы в войсках, т. е. восстановления исходного положения. Из своего подполья Ленин характеризовал положение на верхушке со свойственной ему предельной простотой: "Керенский — корниловец, рассорившийся с Корниловым случайно и продолжающий быть в интимнейшем союзе с другими корниловцами". Одна беда: победа над контрреволюцией одержана гораздо более глубокая, чем нужно было для личных планов Керенского.

Директория поспешила освободить из тюрьмы бывшего военного министра Гучкова, считавшегося одним из вдохновителей заговора. На кадетских вдохновителей юстиция вообще не поднимала руки. Держать дальше большевиков под замком становилось, при этих условиях, все труднее. Правительство нашло выход: не снимая обвинения, выпускать большевиков под залог. Петроградский совет профессиональных союзов взял на себя "честь внести залог за достойного вождя революционного пролетариата": 4 сентября Троцкий был освобожден под скромный, в сущности фиктивный, залог в 3000 рублей. В своей "Истории русской смуты" генерал Деникин пишет патетически: "1 сентября был подвергнут аресту генерал Корнилов, а 4 сентября тем же Временным правительством отпущен на свободу Бронштейн-Троцкий. Эти две даты должны быть памятны России". Освобождение большевиков на поруки продолжалось в течение ближайших дней. Выпускаемые из тюрем не теряли времени даром: массы ждали и звали, партии нужны были люди.

В день освобождения Троцкого Керенский издал приказ, в котором, признавая, что комитеты оказали "весьма существенную помощь правительственной власти", повелевал этим комитетам прекратить дальнейшую деятельность. Даже «Известия» признали, что автор приказа обнаружил "довольно слабое понимание" обстановки. Межрайонное совещание советов в Петрограде постановило: "Революционных организаций по борьбе с контрреволюцией не распускать". Напор снизу был так силен, что соглашательский Военно-революционный комитет решил не признавать распоряжения Керенского и призвал свои местные органы "ввиду продолжающегося тревожного состояния работать с прежней энергией и выдержкой". Керенский смолчал: ничего другого и не оставалось.

Всемогущему главе директории приходилось на каждом шагу убеждаться, что обстановка изменилась, что сопротивление возросло и что приходится кое-что менять, по крайней мере на словах. 7 сентября Верховский заявил для печати, что программа оздоровления армии, выработанная до корниловского мятежа, в настоящий момент должна быть отвергнута, ибо "при данном психологическом состоянии армии" она привела бы лишь к еще большему разложению ее. В ознаменование новой эры военный министр выступил перед Исполнительным комитетом. Пусть не беспокоятся: генерал Алексеев уйдет и вместе с ним уйдут все, кто так или иначе примыкал к корниловскому восстанию. Здоровые начала армии нужно прививать "не пулеметами и нагайками, а путем внушения идей права, справедливости и строгой дисциплины". Это совсем пахло весенними днями революции. Но на дворе стоял сентябрь, надвигалась осень. Алексеев был через несколько дней действительно смещен, и его место занял генерал Духонин: преимущество этого генерала состояло в том, что его не знали.

В возмещение за уступки военный и морской министры требовали от Исполнительного комитета немедленной помощи: офицеры ходят под дамокловым мечом, хуже всего дело обстоит в Балтийском флоте, нужно утихомирить матросов. После долгих прений решено было, как всегда, послать во флот делегацию, причем соглашатели настаивали на том, чтобы в нее вошли большевики, и прежде всего Троцкий: только при этом условии делегация может рассчитывать на успех. "Мы решительно отвергаем, — возразил Троцкий, — ту форму сотрудничества с правительством, которую защищал Церетели… Правительство ведет в корне ложную, противонародную и бесконтрольную политику; а когда эта политика упирается в тупик или приводит к катастрофе, на революционные организации возлагается черная работа по улажению неизбежных последствий… Одной из задач этой делегации, как вы формулируете, является расследование в составе гарнизонов "темных сил", то есть провокаторов и шпионов… Неужели вы забыли, что я сам привлекаюсь по 108 статье?.. В борьбе с самосудами мы идем своими путями… не рука об руку с прокурором и контрразведчикам, а как революционная партия, которая убеждает, организует и воспитывает".