– «Гоша, Гоша…» Ты что-нибудь, кроме ребенка, видишь? – рассердилась жена.
– Если честно, нет, – улыбнулся Александр Маркович.
Жена вздохнула.
– Понимаешь, мы решили уехать, – сказала она, – сейчас многие уезжают. Сначала в Израиль, а там посмотрим – в Америку или в Германию… Ты же знаешь, тут перспектив никаких. Нам нужно сесть и все обсудить. Всем троим.
Разговор наметили на следующий вечер.
Александр Маркович не спал всю ночь. Он буквально сходил с ума. Он не знал, как уговорить жену оставить ему Гошу, а представить свою жизнь без сына не мог. Если развод – это еще полбеды. Александр Маркович был уверен – ничего не изменится. Жена просто не уедет к другому мужчине с ребенком. Но отъезд за границу – совсем другое. Это не на гастроли в другой город на месяц уехать. Это на всю жизнь. В таких случаях детей забирают. Александр Маркович не мог сомкнуть глаз. Зато Гоша впервые за неделю спал спокойно. Александр Маркович стоял около кроватки и чувствовал, как внутри начинается паника.
Он пошел на кухню и закурил. Не курил десять лет, а тут не выдержал. В голове крутились разные мысли. Сначала он решил подговорить тенора. Пусть тот выступит против Гоши. В конце концов, зачем ему ребенок на шею? А Александр Маркович ему за это заплатит. А если тенор откажется? А если жена узнает, что они договорились? Да и денег нет… Потом Александр Маркович решил спрятать сына и не отдавать. Уехать с Гошей в другой город, где их никто не знает, и начать жить сначала. Тоже глупо. Милиция обязательно найдет. Да и далеко с грудным ребенком не уедешь. Еще и с такой профессией, как у него. Кому в захолустье нужны гобоисты? И вообще нехорошо – жена будет нервничать. Подумает, что что-то плохое случилось.
Тогда Александр Маркович решил броситься к ногам жены и умолять оставить ему Гошу. Внутренне он был готов валяться и в ногах у тенора. Он вообще на все был готов. В комнате захныкал Гоша. Александр Маркович посмотрел на часы – пять тридцать. Пора кормить.
Вечером на пороге квартиры появился взволнованный тенор. Он с большим уважением относился к Александру Марковичу, считая его хорошим человеком и профессионалом, и ему явно было неудобно за создавшуюся ситуацию.
– Здрасте, – сказал тихо тенор и протянул руку, не рассчитывая, что соперник ее пожмет.
– Проходите, проходите, – радушно пригласил его Александр Маркович, вытерев руки кухонным передником, перед тем как пожать руку, – извините, у меня тут хозяйство да еще ребенок маленький…
Все расселись за круглым столом. Александр Маркович попросил себе место ближе к выходу – чтобы бегать к спящему Гоше, если тот заплачет. Жена разлила чай.
– Саша, послушай, – начала жена.
Сашей она называла его всего два раза в жизни – когда выходила замуж и когда сообщила, что беременна. А так умудрялась обходиться без имени. «Послушай, будь добр» и так далее. На работе же обращалась к мужу по имени-отчеству. Александр Маркович смотрел на стол и думал о том, что жена опять забыла положить на блюдце под чашку салфетку. «Неужели так сложно?» – привычно внутренне возмутился он.
– Саша, мы решили уехать. Так больше продолжаться не может, – профессионально глубоко вздохнув, произнесла жена. – Развод просто необходим, и надо сделать это быстро. У меня есть знакомая в суде, она обещала посодействовать, чтобы развели без проволочек. Но это в случае, если нет имущественных претензий и прочего. Если бы не было ребенка, все было бы проще.
Александр Маркович замер и стал смотреть в одну точку. Тенор нервно стучал пальцами по столу.
– Что ты молчишь? – спросила жена.
– Что? – встрепенулся Александр Маркович.
– Ты согласен? Без препятствий?
– Конечно, кончено. Безусловно. Ты же знаешь, как я не люблю эти органы и бумажки.
Жена замолчала. Тенор продолжал стучать по столу, выстукивая определенную мелодию. Александр Маркович гадал, что же за мотив. Что-то знакомое… под нее еще утреннюю гимнастику по радио передавали. Он начинал раздражаться, что никак не угадает, что за мотив, а спросить у тенора вроде как было неудобно.
– Да, что касается имущества… – продолжила жена.
Александр Маркович замахал руками, мол, какие разговоры…
– Мы ничего взять с собой не можем… – сказала жена, – а деньги нужны. Ты не будешь против, если я продам инструмент? Тебе же он не нужен…
Инструмент – рояль – был хороший. Очень хороший. Александру Марковичу было жалко с ним расставаться. В глубине души он мечтал, что однажды за ним будет сидеть Гоша.
– Конечно, как считаешь нужным. Если еще что-то… – Александр Маркович сделал широкий жест рукой.
– Нет… за мебель много не дадут… – задумчиво проговорила жена. – Хотя стенку можно продать…
Все снова замолчали. Тенор выстукивал новую мелодию, которую Александр Маркович опять не мог угадать. Он сознательно себя накручивал, чтобы возразить жене, когда она заговорит о Гоше. А еще надеялся, что она и вовсе не заговорит. Забудет.
– Саша… – сказала жена и замолчала, – нам надо решить с Гошей…
Александр Маркович глубоко вздохнул, хотел возразить, но задохнулся, закашлялся и не смог ни выдохнуть, ни вдохнуть. Он лежал на полу с открытым ртом и видел, как жена кричит тенору: «Воды, скорее! Валидол дай, вон там! Саша! Саша! О господи, что ж это такое? Надо «скорую».
– Не забирай у меня Гошу, – прохрипел Александр Маркович, поймав себя на мысли, что сцена похожа на эпизод из дешевой мелодрамы, – все что угодно, только оставь мне Гошу. Я же умру без него.
– Да никто его и не собирался забирать! – кричала жена, выдавливая валидол и засовывая Александру Марковичу таблетку под язык. – Куда я его заберу? На чемоданы? Я сама не знаю, как жить буду! Я хотела тебя попросить себе Гошу оставить. На время. Пока мы не устроимся. А потом что-нибудь придумаем, я его заберу, конечно. Максимум через год. Но сейчас, ты же понимаешь. Ни работы, ни жилья… А там мы и тебе, и Гоше вызов пришлем. Обязательно.
Жена сидела на коленях рядом с Александром Марковичем, держала его голову у себя на груди, гладила и целовала в макушку.
– Что ж ты меня так путаешь? – приговаривала она. – Мне сейчас только твоего инфаркта не хватало.
– Спасибо, спасибо! – говорил Александр Маркович, целуя жене руку.
Тенор мерил шагами комнату и бросал оценивающие взгляды на рояль.
Александр Маркович думал, что Гошу он не отдаст ни через год, ни через два. У жены начнется другая жизнь, другие заботы, и будет не до Гоши.
Так, собственно, и было.
В этот момент, как будто чувствуя, что его судьба решена, из соседней комнаты подал голос Гоша. Жена с тенором переглянулись.
– Идите, – сказал жене Александр Маркович тоном доброго папеньки, который благословляет дочь на брак. Он встал, взял со стола выглаженную пеленку, улыбнулся тенору и пошел к сыну, который теперь был только его.
…С женой Александр Маркович сохранил теплые дружеские отношения. Жена осела в Германии. Звонила сообщить, что рассталась с тенором, просила совета по поводу контракта с местным театром, сообщала, что встретила достойного мужчину. Предлагала тоже выехать из страны. Александр Маркович вежливо, но твердо отказался. Жена спрашивала про Гошу, Александр Маркович рассказывал. Про то, чтобы забрать сына, жена не заикалась. А Александр Маркович не напоминал. Он рассчитывал, что мать «пригодится» Гоше, когда тот окончит школу и будет поступать. Александр Маркович мечтал, чтобы сын в будущем учился за границей. И надеялся в этом вопросе на бывшую жену.
От матери Гоша перенял не только «девичью» внешность, но и женский характер. А точнее, отсутствие такового. Гоша рос послушным мальчиком с детскими пухлыми румяными щечками, узкими плечиками и внушительным женским задом, из-за чего казалось, что у мальчика есть талия. Александр Маркович не мог насмотреться на сына. Его восхищали и щечки, и румянец, и пухлая попка – показатель хорошего питания. Гоша был ласков, пуглив и впечатлителен, как девочка, о которой так мечтал Александр Маркович. Уже школьником Гоша залезал к отцу на колени и обнимал его за шею. Александр Маркович целовал теплую макушку сына и никак не мог смириться с тем, что его маленький мальчик так быстро вырос – носит тридцать шестой размер ботинок. Гоша боялся темноты, громких звуков и теней. И часто кидался к отцу, ища защиты в его объятиях. Александр Маркович понимал, что Гоша должен потихоньку избавляться от своих страхов, но не мог отказать себе в этом удовольствии – обнимал сына и успокаивал как маленького.
