Ворон и Соня прошмыгнули мимо дежурных без приключений, как раз злобные вахтеры прицепились к какой-то супружеской паре, не имевшей прописки, и очень были увлечены собственным расследованием подробностей чужой интимной жизни.

Телевидение еще только зарождалось, не было доступа к «мыльным операм» или сериалам, и общественное внимание испытывало лютый голод по информации о семейной и личной жизни окружающих. Жизнь в коммуналках все же не была полностью прозрачной, а лишь отчасти.

Человеку всегда важно узнать побольше о других, он тогда проживает и чужие жизни, то есть увеличивает общую протяженность своей, особенно если многого достигнуть не удалось, а тут, когда все происходит на твоих глазах, чужие достижения становятся и своими тоже. И возможность сравнения жизненных линий, разумеется, огромную имеет важность.

…

В комнате Сони оказалось чисто, и даже запах специфический из коридора сюда, кажется, не проник. Три аккуратно застеленные койки, коврики, разнообразные салфеточки, прижатые знакомой всем очередью фарфоровых слоников, вышивки гладью — все это указывало на избыточно женское присутствие.

На одной из стенок Ворон не без удовольствия увидал целый веер своих фотографий, в том числе и совершенно одинаковых. На тумбочке стояла в специальной рамке из морских ракушек цветная фотография Муслима Магомаева, поющего открытым и несколько сдвинутым набок ртом.

— Красивый парень, ничего не скажешь, так еще и поет оперным голосом, — ревниво подумал Семен.

— О, Соня, это же я! — воскликнул он в следующий миг, шагнув к своим снимкам.

Соня стала у него за спиной и закрыла глаза, набирая в грудь воздуху. Как только артист обернулся, девушка, коротко ахнув, бросилась известности на шею, чуть было не промахнувшись мимо. Но Ворон ловко подхватил ее за талию. И Соня тотчас же прикипела к артисту, замерла у него на груди.

— Соня! — придушенно воскликнул Ворон, — боюсь, вы не заперли замок!

— Ах! — пришла в себя девушка и метнулась к двери, чтоб запереть ее на ключ. Не тут-то было.

В комнату уже ломилась некая посторонняя личность неопределенного пола и звания. Возможно, это было даже и не совсем материальное существо, а фантом какой-нибудь. Такие, заводятся и плодятся именно в больших, разного рода, общежитиях. Никто их не помнит в лицо и не заводит с ними дружб. Да и как дружить с ними, когда существование этих созданий на то и назначено, чтоб ломиться в закрытые двери, когда не надо. И даже исключительно когда не надо.

— Пусти, открой скорее! — шипело под дверью существо, пропихивая в щель ногу в грязном тапке, — я спр-р-росить хочу! — И уж не только нога, но и бедро и бок в халате из пестрой фланели протиснулись в комнату, заодно с коридорным запахом. При этом существо спрашивало нарочито по-свойски: «Кто? Кто там у тебя?!»

— Уйди, не твое дело! — крикнула-таки Соня и грубо выпихнула нечистую в коридор, в то время, как Ворон в панике метался между коек и девичьих шкафчиков.

Девушка дважды щелкнула ключом и, подобно идущему на подвиг Александру Матросову, вновь бросилась на мужчину, как на амбразуру. Артист облегченно вздохнул и, почти не оглядываясь на дверь, из-за которой доносился завистливый скулеж, радостно принялся тискать жертву своего обаяния, прицеливаясь исподволь и к самым интимным местам.

Соня, при каждом приближении к ним, изумленно и протестующе вскрикивала и, наконец, стала решительно вырываться, позволив себе даже довольно грубые жесты.

— В чем дело, Соня? — запыхтел недовольно артист, — я не понимаю вас.

— Семен Семенович, я не могу так. Мы же не знаем друг друга! Нужно же как-то сначала ведь общаться? — залепетала девушка, не убирая, впрочем, руки с плеча Ворона.

— Как же это «не знаем»? — удивился артист. — Вы меня знаете. Кто ж меня не знает? Вот и письмо мне написать изволили… Это вы пареньков своих, товарищей по учебе и прочих малоизвестных персон «не знаете». Там да, согласен, надо сперва приглядеться, потратить время. А об общении хлопотать и вовсе нет повода. Вот мы уж полчаса общаемся. Если у вас конкретные вопросы имеются, так спрашивайте… по ходу дела, — опять потянулся он к Сониной талии, — я отвечу. Но, боюсь, нет у вас вопросов ко мне, как, впрочем, и у меня к вам.

— Но ведь вы меня совсем не знаете! — отпрянула девушка, не сводя глаз с артиста.

— Да я вас, Соня, знаю, как облупленную и насквозь вижу! — начал досадовать Ворон, — У вас все на лице написано. А остальное, как раз и хотел узнать поскорей, потому что жизнь ведь проходит, и мало ли… вдруг вы как раз то, о чем я так мечтал? — Ворон несколько отступил, выдержал паузу, затем продолжил, подпустив в свой изумительный голос несколько горечи, — Но, возможно, я хоть и нравлюсь вам, но не настолько, чтоб, так сказать, «идти мне навстречу», а настолько лишь, чтоб «общаться»?

«Наверное, это я пока не так сильно нравлюсь ему, чтоб он согласился потерпеть и обождать с этим, — сверкнуло в девичьей голове, — И правильно! Кто я, и кто он?! С какой стати ему терпеть, когда столько женщин вокруг него трется и, наверняка, сами просятся. Ведь это же чудо, что он здесь! Как я забыла об этом? А он сейчас вот встанет и уйдет, и забудет обо мне сразу за порогом навсегда!» — лихорадочно соображала Соня, в то время, как Ворон продолжал развивать мысль, не переставая получать удовольствие от гула, производимого в голове собственными звуками.

— Так вот, упорствовать и не уступать мне, это, конечно, ваше неотъемлемое, святое право, и это, как вам будет угодно. Но поймите и вы меня: «общаться», в высоком, философском смысле, я все же предпочитаю с мужчинами. Да и на них-то времени нет! — поглядел Семен выразительно на часы и приподнялся со стула. Но Соня не дала ему подняться.

— Конечно, Семен Семенович, я не понимаю в философии! Но я же боюсь! Боюсь, что вы станете меня презирать! — воскликнула девушка напоследок, и тут же поступила наоборот, то есть принялась усиленно обнимать и целовать артиста куда попало, что тот немедленно воспринял, как поощрение дальнейших своих неблагородных «поползновений».

— Не бойтесь, — снисходительно пообещал он, раскрывая свои объятья.

Опытность и матерость Ворона, таким образом, недолго, разбивалась о наивность и искренность девушки, и вскоре одержала верх, в буквальном смысле, поперек двух кое-как сдвинутых коек. Ворон ведь был весьма крупным экземпляром мужчины, и в самом, что ни на есть, соку.

…

С этого дня Семен Семенович сильно ожил во всех отношениях. Он даже выучился почти самостоятельно и довольно ловко влезать без посторонней помощи на лошадь. Ему не просто понравилась девушка. Какие-то в его голову задули ветры, какая-то перед глазами образовалась розовая пелена и прочие обнаружились перемены в восприятии натуры, самого, причем, романтического характера. Он, хоть и не влюбился вроде, но о девушке постоянно думал, назвав даже раз Раису Соней. Правда, он тут же спохватившись, добавил: «…ты эдакая», на что Рая внимательно на него глянула, затем, зевнув, пояснила, что ночами работает на благо науки, а не дрыхнет без задних ног, как некоторые.

Соня и вовсе была от него без ума, тем более, особо сравнивать было не с кем. С Вороном Соня пережила биографии всех героинь, которых немерено перелюбил он на экране. Любые препятствия или трудности казались ей исчезающее мелкими пустяками по сравнению с возможностью оказаться вблизи возлюбленного, не говоря о возможности его осязать.

О Паше она даже и не вспомнила ни разу. Не до него ей было. На фоне звезды экрана бедный сержант был пока совершенно неразличим, как человек без свойств.

Семен же повадился наезжать в «общагу» довольно регулярно и выучился проскальзывать мимо вахты, как его надоумила Соня. Иногда, для этого ему приходилось потом отклеивать накладную бороду или стаскивать какой-нибудь дворницкий фартук, но это даже развлекало его, а Соню приводило в еще большее восхищение.

Трудности всегда состояли, по большей части, в выдворении Сониных соседок в кино. На беду двухсерийных фильмов выходило на экраны не много, так что, к примеру французский фильм «Три мушкетера» соседки посмотрели семнадцать раз.