Для того, чтобы вернуться к жизни, он заставил целый народ тысячелетия жить по придуманному собой плану и не видел в этом ничего плохого. Оставалась ещё одна небольшая проблема - объяснить воинам, что битвы не будет, но Рапман был настолько уверен в своей способности убеждать, что не видел в этом ничего страшного. Да и будет ли кто-нибудь сильно обижаться, когда узнает, что его спасли от смерти, пусть даже и продержав в состоянии анабиоза довольно большой промежуток времени?

Рапман чувствовал, что за всю свою жизнь, у него, наконец, появилась возможность отдохнуть и разобраться в себе, ведь несмотря на то, что самочувствие после перенесённой реинкарнации было, в целом, прекрасным, всё-таки чувствовалось, что что-то не так, как будто в каком-то далёком уголке сознания таится нечто, живущее собственной жизнью, нечто, заставляющее Рапмана курить сигареты, а временами, обычно по вечерам, погружающее его в депрессию. Чтобы хорошенько разобраться во всём этом, Рапман решил прогуляться и посмотреть, насколько хорошо сохранились те места, расположенные неподалёку, те, которые он попытался защитить с помощью своей магии, чтобы когда он вернётся, в этом мире осталось хоть что-то знакомое, помимо дворца, монастыря и его армии.

Он вошёл в лес, чтобы дойти до своего камня у реки, на котором он когда-то любил сидеть и смотреть в тёплую спокойную воду, размышляя о своей жизни; до камня, сидя на котором, он и придумал способ своего спасения, когда узнал, что предстоящая битва несёт ему смерть.

Он прошёл всего несколько шагов, и вдруг ему ужасно захотелось курить. Уже на следующий день, после того, как он очнулся в келье, он узнал, что вдыхание дыма двуцветных палочек называется именно так, но, закопавшись в делах, связанных со своим возвращением, так и не смог выделить время, чтобы избавиться от этой дурацкой привычки, хотя для этого Рапману было достаточно просто сконцентрироваться и добраться до участка психики, отвечавшего за курение.

Он сел на поваленное ветром дерево, сконцентрировался и начал искать путь избавления. Рапман аккуратно приблизился к закрытой для него зоне, а потом открыл её. Внезапно ему стало нехорошо, он почувствовал, как то, что находилось в этой зоне, вырвалось из неё и стало медленно расползаться по его мозгу. Перед глазами потемнело, и он потерял сознание.

Дико болела голова. Не открывая глаза я пощупал затылок и рука окунулась во что-то тёплое и мокрое. Я открыл глаза, встал и посмотрел на руку. На ней была кровь. Я стоял около большого поваленного дерева. Скорее всего, голову я расшиб, когда падал, так как на стволе лежала шапка, похожая на ту, которая была на Шане, когда я его в первый раз увидел. Не зная, что делать я пошёл вперёд.

Я не понимал, что со мной происходит, я даже не представлял, где я нахожусь. Последним, что я помнил, был полёт вниз, сопровождавшийся дикой болью и тоской, по сравнению с которой, обычная депрессия могла бы показаться эйфорией.

Когда я уже стал сомневаться в правильности выбранного направления, впереди появился просвет, и, вскоре, я вышел на светящуюся дорогу. Днём её свет был, конечно, незаметен, но я привык называть эту дорогу светящейся. На дороге прямо напротив меня стоял полицейский джип.

Я подошёл к машине. Из замка зажигания свешивалась связка ключей. На сиденье лежал небольшой лист грубой жёлтой бумаги, явно местного производства. На листе было что-то написано. Я перегнулся через борт джипа и взял бумагу. На ней было всего несколько строк на русском.

"Наконец-то! А я уж думала, что этот лист так и сгниёт вместе с сиденьем машины. Быстрее садись и езжай туда, где есть сарай с генератором, консервами и душем. Мне кажется, что ты всё равно опоздаешь, но я всё же надеюсь, что ужин не успеет остыть."

Я подумал, что если это шутка, то приехав туда, я хотя бы смогу набить морду этому шутнику, а если нет..., нет этого не может быть.

Я запрыгнул на сиденье, повернул ключ и слился с машиной. Я не знаю, как меня не угораздило не улететь в кювет и не "поздороваться" с каким-нибудь придорожным деревом, но я доехал до деревни намного быстрее, чем тогда, с Холи.

Я выбежал из машины и подбежал к дому. В нём горел свет, и оттуда раздавалась тихая и спокойная восточная музыка. Она была не похожа на музыку, слышанную мной в самолёте. Она была проста и искренна, лишена извивающегося звука ситара, но несмотря на это, сохранившая в себе загадку, загадку которую мне вот-вот предстояло разрешить.

Я стоял у двери, не решаясь войти, а музыка играла всё громче и громче, затягивая меня в свой сказочный, непередаваемый ритм, и вселяя в мою душу всё больше и больше надежды.

Внезапно дверь отворилась и на пороге показалась Холи. Заметив меня, она бросилась ко мне на шею так резко, что я еле устоял на ногах. Я был просто раздавлен тем потоком её и моих чувств, что взорвались в моей душе. Я закрыл глаза, утопил лицо в её мягких чёрных волосах, полной грудью вдохнул их запах и шёпотом спросил:

-Как ты осталась жива? Ведь тебя буквально изрешетили пулями?

Холи засмеялась, и её смех влился в раздававшуюся из дома музыку.

-Есть грань, за которой железо уже не ранит.

Мы стояли, обнявшись, у входа в дом, не замечая ничего вокруг себя, ни того, что солнце освещало нас своими красноватыми лучами, ни чудесной музыки, которая, застав нас в момент, когда наши сердца были распахнуты одна перед другой, стала частью наших душ.

Санкт-Петербург

июль 2000 -февраль 2001