– Вот то-то и оно, брат мой Бранд, что сражаемся мы с тобой не за Свободу как таковую, а за собственное благополучное будущее и безбедную жизнь. Вот побьем шательенов, отберем у них усадьбы, а самих заставим прислуживать. И ты, Бранд, не один такой. При производстве в офицеры беседы на эту тему я веду с каждым из наших. Если клон – то домой вернуться. Если местный – остаться да добра себе нажить, самому шательеном стать.

– Да ты что, командир, обижаешь меня! – удивленно возмутился великан. – Ты меня с шательенами не ровняй. Я кнутом спину драть никому почем зря не буду. И пытать людей для удовольствия не буду. И гаремы заводить в тысячу наложниц по три штуки на каждый день, как графья наши, не буду. Мы – не они. Мы – другие. Сволочи они, а мы – люди!

– Так это мы, Бранд, другие. Мы – люди. А дети наши? А правнуки? Знаешь, что такое знатный род, которым каждый шательен так гордится? Это значит, что предок у них был достойный. Герой или полководец великий. Или просто уважаемый и мудрый человек. Понимаешь? Так что если победим мы и шательенов всех сервами сделаем, а сами господами станет, то лет через двести уже их детям придется ошейники снимать и на бунт против наших детей подниматься. А это значит – и сейчас, и тогда кровь будет литься напрасно. Не за Свободу святую, а за то, кому из волков наверху быть и другими волками помыкать, а кому сапоги им лизать и пресмыкаться.

– И что же ты предлагаешь? – спросил Сабин; взгляд его внезапно стал острым как бритва, а лицо – внимательным и напряженным.

– Не знаю, – вздохнул Трэйт. – Сражаться, конечно, надо. Хотя бы и за то чтобы усадьбы себе отстроить и шательенов в рабство обратить. Однако чтобы действительно победила свобода, а не очередная стая волчья, пусть даже стаей этой мы с вами будем, нужно иное. Свое государство, быть может, законы правильные. Республика, как в Тысячеградье, только без рабов и без навархов тоже. Наварх – тот же король, только богачами избранный. А может, к не государство, а вера другая, чистая, добрая, – не знаю. Думать надо, в общем. И когда говоришь – «за свободу воюю», нужно точно представлять, что ты имеешь в виду. Антийских скакунов на собственном выгуле или всеобщее счастье добра и справедливости. Пока что – мы за антийских скакунов сражаемся с наложницами и усадьбами, а вовсе не за всеобщее равенство и счастье. Вот так то.

– Ну ты загнул, командир, – восхитился Бранд. – Но так даже проще, хотя по-разбойному как-то. Что, Гор, зверь наш полковник, может мыслить, да?

– А то! – подтвердил Гордиан и вспомнил собственных наложниц в дворцах Тринадцатимирья. Может, в чем-то и прав старый дацион. Надо не просто быть наверху, а человеком оставаться.

Сабин же промолчал. Чуть натянув поводья, он немного отстал и потом долго-долго сверлил спину Трэйта странным, настороженным взглядом под сумрачными бровями.

Приблизительно в одном километре от Сабина хмурил брови другой человек. Если, конечно, можно назвать человеком существо, прожившее без малого три тысячи лет и менявшее тела так же часто, как ящерка меняет хвосты. За эти годы кардинал Бургосской курии Амир впервые видел восставших сервов, собравшихся в организованную силу. По большому счету он вообще в первый раз видел восставших сервов. Еще совсем недавно Амир искренне и со всей убежденностью полагал, что такое понятие отсутствует в его лексиконе в принципе.

Серв не мог восстать, ибо хомут обеспечивал абсолютное послушание. Случившееся месяц назад настолько выбивалось из его представлений об устройстве мира, что кардинал до сих пор пребывал в некоторой прострации. Сейчас он стоял на смотровой площадке одного из своих титанических храмов Хепри, ближайшем к месту, где должна была пройти армия рабов, и с недоумением разглядывал движущиеся мимо на большом расстоянии походные колонны. Зрачки и глазные яблоки у Амира были модифицированы, и он мог разглядывать мельчайшие детали на мундирах марширующих сервов-солдат без оптических приборов. В отличие, например, от стоящего рядом викария, пялившегося в подзорную трубу.

Амир тихо ругнулся. Он был не только удивлен, но и сильно раздосадован, если не сказать зол. А злость следовало на ком-то выместить.

– Ну что? – начал он как всегда с малых оборотов. – И как ты объяснишь, что такая прорва сервов шастает по тракту без ошейников?

Викарий оторвался от «подзорки».

– Сложно сказать, монсеньор, – осторожно ответил он и покачал головой. – Известно, что «хомут» можно дезактивировать сильным электрическим разрядом. Возможно, именно так и было отключено большинство ошейников. И в этом нет ничего удивительного. Среди миллионов рабов Эшвена вполне мог найтись один, обладающий специальными знаниями по электричеству. Кроме того, способность переменного электрического тока сбить настройку прибора могла быть обнаружена кем-то из рабов случайно. Странность в другом. Наши лазутчики докладывают, что освобожденные сервы ходят без ошейников. Без включенных и без отключенных. Вообще без ошейников, понимаете? Они их снимают! В сущности, это невозможно, ибо даже отключенный «хомут» нельзя не разрезать ни порвать, ведь сердцевина прибора имеет корпус из ишеда. Шнур можно только расстегнуть, раскрыв электронный замок, а для этого нужно знать церковный код. Поэтому есть две версии происходящего. Первая – ошейники снимает кто-то внутри храмов, один из высокопоставленных иерархов церкви, имеющий доступ к коду. Второй вариант – среди сервов нашелся человек, обладающий способностями Тшеди, такими, какими обладал когда-то наш Господь Хепри.

Кардинал опешил:

– Серв-экстрасенс?

– Можно так сказать.

– Ясно… – От удивления кардинал внезапно перестал злиться. – Ну и что? Надеюсь, вы успели проверить обе версии?

– Почти, монсеньор. По первому варианту проверка еще не завершена. Однако второй вариант уже можно считать подтвержденным. Ошейники снимает один из лидеров восстания – некий боец дуэльной школы.

– И нам известно, кто он?

– Так точно, монсеньор. Позвольте, я вам продемонстрирую. – Он показал рукой на лифт, ведущий внутрь храма, к мониторам наблюдения.

Кардинал кивнул, еще раз взглянул на ползущую по тракту ленту Армии Свободы, и они прошли к шахте.

Спустя несколько минут оба оказались в просторном помещении с экраном – комнате космичес-кого наблюдения. Несколько спутников – сателли-тов Медиас Кордис, чьи орбиты были рассчитаны так, чтобы охватывать всю поверхность планеты-сферы, беспрерывно передавали сюда (впрочем, как и любую другую из подобных комнат, имеющихся в каждом храме) информацию обо всем, что происходит на бескрайних просторах Невона-0143.

Спутниковое видеонаблюдение являлось исключительным достоянием церкви. Ни король, ни тем более его сенешали или провинциальные чиновники доступа к подобному уникальному для средневековой планеты техническому ресурсу не имели. Через широко раскрытые очи космических видеокамер на мир смотрели только клерики.

Кардинал уселся в роскошное кожаное кресло оператора, викарий остался стоять. Оба глядели на записи, сделанные со спутника над лагерем восставших почти неделю назад. Кардинал несколько раз прокрутил момент, где Гор снимал хомуты с очередной партии сервов на плацу перед казарменной зоной руцийского лагеря. С тысячи человек разом!

Это впечатляло. Камера не передавала невидимые для человеческого глаза энергетические потоки, но необычность происходящего и взаимосвязь между тысячью расстегнувшихся хомутов и щуплым сервом в епанче консидория была очевидна.

Епанча особенно удивила Амира.

– Надо же, – сказал он, – сосунку от силы лет шестнадцать, а он уже консидорий. Или ему дали накидку бойца за снятие хомутов?

– Отнюдь, монсеньор. Это кажется невероятным, но подросток на экране перед вами – даже не просто консидорий. Он – чемпион Боссонских авеналий текущего года. Лучший боец в категории боев без доспехов.

– Действительно, занятно. Щенок не прост. Никогда не интересовался именами сервов, но видно сейчас настал момент. Как зовут нашего грозного малолетку?