Лошадь натянула повод. Мериамон распрягла ее, стреножила и отпустила пастись. Мерин Нико вскоре последовал ее примеру, тоже стреноженный и без уздечки.

Нико подошел к Мериамон, сидевшей на пне, принес хлеб, сыр и вино. Они ели в дружественном молчании, слушая, как перекликаются птицы в лесу и лошади хрустят травой на поляне. Мериамон устала, но это была приятная усталость, в ней были ветер, солнце, а все беды остались далеко позади. Солнце стояло еще высоко, согревало лицо, согревало так приятно, что Мериамон сняла шапку и расстегнула плащ, позволив ветерку холодить тело.

Немного погодя Нико встал и пошел вниз к реке. Он наклонился, чтобы напиться, и так и замер, погрузив руку в быструю воду. Конечно, он не сумасшедший, чтобы купаться, вода была холодна, как лед.

Нико выпрямился и сбросил одежду. Мериамон уже собиралась его окликнуть, но он остался на берегу, прижав, как часто делал, к телу правую руку и глядя на несущийся поток. Сехмет терлась об его ноги. Он поднял ее. Сехмет была почти такого же цвета, как его кожа.

Мериамон перевела взгляд на лошадей. Они мирно паслись рядом, то одна, то другая махали хвостами. Мериамон подумала, что ей и раньше приходилось видеть обнаженных мужчин. Но в этом, стоящем у речки, было что-то такое, от чего внутри у нее все сжалось.

Он не был красив. Честно говоря, он был некрасив: нос у него был, как таран корабля, подбородок тяжелый, как гранитный выступ. Но он был отлично сложен, высокий, худощавый, и двигался изящно, как породистый конь. На него было приятно смотреть.

Была весна, и она оправилась наконец после тяжелой болезни, и тело ее прекрасно знало зачем. Неважно, что Нико был последним мужчиной в мире, который соблазнился бы прелестями Мериамон. Но ведь он мужчина, разве нет? Молодой и сильный, несмотря на искалеченную руку, он так хорош, когда стоит, освещенный солнцем, с кошкой на плече.

Он вернулся с реки и подошел к ней. Одежду он нес в руке. Нико что-то сказал.

– Что? – спросила она.

– Ничего, – отвечал Нико. Он расстелил на земле свой плащ и сел. На нее он не смотрел. Ей было бы приятно, если бы он ее заметил и смотрел, пока у нее по коже побегут мурашки, но он решил вдруг вспомнить о своих обязанностях стража и был рассеян.

– Я нравлюсь Клеомену, – сказала она. Тогда он наконец взглянул на нее.

– Что?

– Ничего, – отвечала она.

Он прихлопнул муху, которая укусила его. Сердито ворча, почесал ногу. Но сердился он не на муху.

– Уж этот щенок! Почему ты все-таки прогнала его?

– Он увиливал от работы. Филиппос человек суровый – Клеомену не стоит его раздражать.

– Выпороть бы его.

– Не стоит, – сказала Мериамон. – Не так уж он плох. Я учила его, чему могла. Он хороший ученик, только… настойчивый.

– Настырный.

– Думаю, он бы тебе понравился, – продолжала Мериамон. – Он неглуп, и такой старательный.

– Он бродит за тобой, как влюбленный теленок.

Голос его прозвучал ядовито. Мериамон удивленно взглянула на него. Нико внимательно разглядывал свои босые ноги, хотя смотреть там было особенно не на что.

– Я думаю, – сказала Мериамон, – что иногда с ним можно потерять всякое терпение. С молодыми это бывает. Но они взрослеют.

– Только не этот, – возразил Нико.

– Почему, что он тебе сделал?

– Ничего. – Нико вскочил, и как раз в этот миг Сехмет спрыгнула с его плеча. Он споткнулся об нее, и нога у него подвернулась. Падая, он почти не задел больную руку, но сильно ударился, у него даже перехватило дыхание.

Мериамон даже не помнила, как вскочила и бросилась к нему. Он не поранился. Кость уже срослась, мышцы исхудали, как обычно бывает при переломах. Зрелище не из красивых, но радует глаз того, кто видел, как это выглядело раньше. Она взяла его руку, ощупывая пальцами бледную кожу. Нико охнул. Рука дернулась. Еле заметно, но она двигалась! Мериамон сгибала его слабые пальцы один за другим, осторожно, отпуская, когда он задерживал дыхание.

Нико пристально смотрел. Губы его были плотно сжаты, пот катился градом – больно. Но он не издал ни звука, как всегда.

– Все будет в порядке, – сказала она.

Он отвернулся, не желая верить. Бессильные пальцы, скрюченная рука.

– Нет, – сказала она так твердо, что он снова повернул голову. – Пальцы нельзя было упражнять, пока не срослась кость. Но теперь ты можешь снова сделать руку сильной. Это будет больно, скажу честно, но у тебя снова будут две руки.

– Полторы.

– Больше, – возразила Мериамон. – Конечно, она уже не будет такой же сильной, как раньше, но не будет и бесполезной. Сколько силы нужно, чтобы нести щит?

В глазах Нико мелькнула надежда, но он подавил ее.

– Филиппос сказал, что меня признают негодным к службе в армии.

Мериамон чуть не присвистнула.

– Он сказал что?

– Он сказал, что я буду достаточно здоров для легкой работы, если не буду особенно напрягаться, но сражаться я уже не смогу.

– Когда он сказал это?

– Какая разница?

– Большая! – вспылила она.

– Где-то там еще, – ответил Нико.

– До Сидона?

Он пожал плечами.

– Наверное.

– А с тех пор он ничего не говорил?

– Зачем?

От ярости Мериамон хотелось плеваться.

– Хорош! И ты тоже! Оба вы! У него глаза не хуже моих, он может видеть то же, что вижу я.

– Шрамы.

– Чудо, – вот что! – Она ударила его кулачком в плечо. – Ты помнишь храм Эшмуна?

– Глупости это. Ничем это не помогло.

– Помогло! – воскликнула Мериамон. – Посмотри! Все это должно было загнить и отвалиться, а оно заживает. Только бог мог заставить зажить такое.

– Если это сделал бог, – спросил Нико, скривив губы, – почему он не сделал это сразу, а заставил тянуться так долго?

– Может быть, он хотел научить тебя терпению.

Нико яростно глянул на нее. Мериамон ответила таким же взглядом.

Она никогда в жизни не смогла бы объяснить, почему она сделала то, что сделала. В ней было солнце, и запах зелени, и жар души. Она наклонилась и крепко поцеловала его.

Она почувствовала вкус вина и кедра. И пахло от него, как всегда, лошадьми, шерстью и свежим потом.

Она выпрямилась. Щеки ее горели. Он весь залился краской, до самого края хитона. Его рука все еще лежала у нее на коленях. Он осторожно убрал ее.

Он не смотрел на нее. Она не могла решиться взглянуть на него. Конечно, он терпеть ее не может, это было ясно давно. Теперь он ее возненавидит.

Ее страж должен был влюбиться в нее, а не она в него.

Он встал. Он не мог одеться так же легко и быстро, как раздевался. Ей пришлось помочь ему. От смущения губы его сжались, а ноздри раздувались.

Она хотела пойти к лошадям, но он удержал ее. Она стояла неподвижно и молча.

– Почему? – спросил он.

Ей перехватило горло, и она с трудом выговорила:

– Не знаю.

Он не отпускал ее. Она легко могла бы вырваться, если бы захотела.

– Это не ответ, – сказал он.

– Другого у меня нет.

Она ждала, что он скажет еще что-то, но он молчал, потом отпустил ее. Она пошла ловить свою лошадь.