Он положил листочки на помост.

— Вот, ознакомьтесь на досуге. С обстоятельствами, так сказать, своего рождения… А пока что… — Чичкофф указал на еще покачивающуюся веревку у себя за спиной. — Пока что оцените момент: вы только что своими руками повесили собственного брата! Ага! Тут, друзья, за чужую спину не спрячешься! Каждый нажимал! Собственными ручками! Каждый! На ваших ладонях кровь брата!

Продюсер вытянул руки в направлении участников, и те ошеломленно уставились на них, словно действительно ожидали увидеть кровавые пятна. Нет, в театральных эффектах Чичкофф определенно перебарщивал.

— Кто вы после этого?! — возопил он и сам же себе ответил. — Каины! Все вы теперь каины, братоубийцы! А потому и шоу наше называется соответственно — «Последний Каин»! Добро пожаловать в шоу «Последний Каин»!

Понятное дело, последнюю фразу я заснял крупным планом. Из нее могла впоследствии получиться очень неплохая заставка.

На пароход мы возвращались одним катером. Чичкофф хотел немедленно посмотреть отснятый материал конкурса и «повешения». По его словам, с происходящим в лагерях вполне справлялись и автоматические камеры, весьма профессионально расставленные мною. Я тоже поздравил продюсера с превосходной тематической находкой. Одно дело — простая скупка душ, и совсем другое — скупка душ родственных.

— Не правда ли? — подхватил он. — Это придает происходящему совсем другое значение. Смотрите, господин Селифанский, обычно люди, не задумываясь, гнобят друг друга потому лишь, что незнакомы. Если чужой, значит можно. А вот попробуй-ка своего! И не просто своего, а совсем-совсем своего… брата попробуй, хотя бы и только единокровного…

— О, да, — рассмеялся я. — Особенно после сцены повешения, которую вы разыграли с таким наглядным натурализмом. Кстати, где теперь Джанки? Наверное, уже на корабле? На парня было жалко смотреть. Надеюсь, он уже получил свою дозу?

— О нем можете не беспокоиться… — рассеянно ответил Чичкофф, думая о чем-то другом. — Значит, вы полагаете, что теперь «красные» будут вести себя иначе?

Я пожал плечами. Мне было совершенно невдомек, какие чувства может испытывать взрослый уже человек, узнав, что у него есть пятнадцать доселе неизвестных ему братьев и сестер.

Остаток вечера мы провели в аппаратной, наблюдая за племенами. «Красные» поначалу выглядели малость пришибленными, но затем понемногу вернулись в обычное состояние. Думаю, они просто предпочли не поверить продюсеру, несмотря на предъявленные доказательства. Николай ушел на охоту, за ним увязалась Марго. Фима с Кларой и Катей вытащили из моря поставленную с утра рыбью ловушку, где оказалось достаточно добычи для ухи. Геринг и Бандура, натаскав дров для костра, залегли под навесом. Наши чувствительные микрофоны улавливали каждый звук их беседы.

— Ты веришь, Геринг?

— Во что?

— Не во что, а кому. Продюсеру этому веришь?

— Не-а, — отвечал Геринг. — Какие мы братья, Петро? Ну, мы с тобой еще куда ни шло. Но взять, к примеру, этого игорного пархача… ничего общего.

— Так то ж по матери, — подумав, возражал Бандура. — Может, отец у него нормальный.

— Ну ты хватил! — отмахивался Геринг. — Иудиной крови одной капли хватает, чтобы целый город отравить. Не брат он мне, погань сраная…

На этом интересном месте Чичкофф толкнул меня в бок и указал на другой монитор. Там, в кустах недалеко от ручья, Марго изображала медленный стриптиз перед оторопевшим охотником. Не слишком искушенный в такого рода зрелищах, Николай не стал ждать конца представления. С минуту-другую парочка, рыча, каталась по земле, потом чукча встал и одернул доху. Он выглядел смущенным, но довольным.

— Ну все, Николай, — сказала Марго, поднимаясь и отряхиваясь. — Теперь ты меня кормить должен. А я тебе давать буду, когда захочешь. Теперь я твоя женщина. Как это у вас называется — скво?

— Жена называется, — поправил свою новоиспеченную подругу Николай. — А начальник говорил — сестра.

Марго зевнула.

— Подумаешь, сестра. Какая разница? Кто у вас там в чуме разбирает: сестра, жена?.. Дырка в шкуре есть, туда и суешь. Не так, что ли?

— В твоем чуме, может и так, — обиженно отвечал охотник. — А в моем разбирают. Сестру не положено.

— Положено, не положено… — передразнила Марго. — Какая положена, на ту и ложись. Жена я твоя теперь, понял? А Клара с Катей — сестры. Пускай их другие мужики кормят. А начальнику твоему мы вот что покажем…

Проститутка поискала глазами нашу видеокамеру, нашла и, повернувшись, бесстыдно заголила задницу. Чичкофф с омерзением фыркнул и переключил монитор на лагерь «синих». Вернее, на два лагеря «синих», потому что раскол там оформился окончательно. Капитан и три женщины, набрав кокосов, забаррикадировались в закутке между скалами. Чеченец Ислам и футболисты бродили по мелководью, безуспешно выцеливая рыбу импровизированными гарпунами. Крыжовник уже не играл в куличики: Ислам водил его за собой на поводке, как собаку, — то ли заботясь о том, чтобы враг не получил численного преимущества, то ли из привычки к похищениям.

Ночь прошла без приключений. Чичкофф отправил меня спать, но заснуть никак не удавалось. В голове калейдоскопом вспыхивали и гасли отснятые кадры: почти счастливая улыбка Джанки перед «повешением», торжествующий продюсер, гарпуны футболистов, презрительная гримаса Геринга, угрожающе сжатые кулаки капитана и чеченца, целлюлитная задница бесстыжей шлюхи…

Наконец, устав крутиться с боку на бок, я поднялся на палубу. Все тихари несли караульную службу на острове, поэтому никто не мешал мне свободно бродить по кораблю. Каюты участников были пусты: по-видимому, Чичкофф так пока и не переправил сюда отсеявшегося Джанки. В аппаратной горел свет, я заглянул в иллюминатор. Продюсер все еще сидел перед мониторами. Спал ли он вообще когда-нибудь? Гасил ли хоть на несколько ночных часов костры, полыхающие на дне безумных его зрачков?

Чичкофф нажал на кнопку, возвращая запись назад. Он вновь и вновь просматривал одну и ту же сцену: эпизод «повешения».

«Нашел, чем наслаждаться, — подумал я. — Все-таки есть в этом что-то болезненное. Боюсь, в таком виде программу не купит ни один канал, даже самый экстремальный…»

На экране семь рук раз за разом синхронно нажимали на клавиши «виселицы». Чичкофф что-то бормотал, покачивая головой. Я прислушался.

— Как они могли?.. — шептал он. — Как могли?..

Продюсер повернул к свету лицо, и я увидел, что оно залито слезами. Стараясь двигаться по возможности неслышно, я отступил к лееру и дальше — по темной пустынной палубе, к трапу, в каюту. Мне никогда до этого не приходилось иметь дело с демонами, но отчего-то я был совершенно уверен, что они не переносят, когда их тревожат в минуту слабости.

Второй конкурс оказался в точности таким же, как первый. Та же полоса препятствий, та же задача, те же условия. Обычно с этим не принято повторяться, чтобы сохранить зрительский интерес. Впрочем, какое-то отличие все-таки было: на этот раз победили «красные». Не думаю, что им помогло сознание собственного братства: скорее, «синих» подвел Крыжовник, который никак не мог взять в толк правил состязания. Поэтому чуть позже, когда Чичкофф, отправив победителей в лагерь, вызвал проигравшее племя на правеж, я мало сомневался в том, кого отсеют следующим.

Но произошло нечто непредвиденное. Между двумя группами «синих» пылала такая ненависть, что думать о возможности общего решения просто не приходилось. Довольный продюсер объявил о тайном голосовании. Четыре записки указывали на чеченца, три — на капитана Кузнецова. Неграмотный Крыжовник тайно проголосовать не сумел. Не помогли и чичкоффские увещевания: бедняга не понимал, чего от него хотят. Наконец Чичкофф поставил парня перед остальными участниками и прямо спросил: «Кто?»

Думаю, что Крыжовник примерно одинаково боялся и кавказцев, водивших его на поводке здесь, и женщин, известных ему по прежней жизни исключительно в качестве врачей и медсестер. Зато Кузнецов, напротив, смотрел ободряюще и даже подмигнул по-доброму, по-командирски. Поколебавшись, Крыжовник указал пальцем на отеческие глаза капитана. Чеченец и футболисты издали победный клич. Вера Павловна, Маша и Валя в отчаянии застонали. Кузнецов вздохнул. Зато Чичкофф прямо-таки лучился.