- Чего будить, не спит никто… Двери везде хлопают, свет вон горит… Чего это они?
- Татка говорит, Мечислава ждут. Ох и будет этому Мечиславу… Только через деревню ходить нельзя, заметят. Пошли по болоту?
- Ты чего?! Там же болотницы!
- Ну и что?
- Затянут же!
- Сдались мы им, у них и без нас тесно… Вот колесник, в прошлом году там потонул, помнишь? – этот может… Только со мной ему не сладить. Пошли, только быстро, полночь скоро.
А в лесу – хоть глаз выколи, только над болотом огоньки вьются. Ката Янку за руку вела – сама-то она через все это болото что днем, что ночью с закрытыми глазами пройдет. Только ночью тут про себя Сторожевую Песню петь надо – болотницы эти злые бывают. С тоски, что ли? Никто ведь с ними разговаривать нее желает… С Лесовиками – с теми охотники стараются дружбу водить, а кто поудачливей – те и с самим Лесным Рогачом. Он, толстомордый, пиво да брагу очень любит… Старатели все с Горными Карлами якшаются. Карлы эти тоже не мед, но если очень хорошо попросить, и агаты покажут, и другие всякие камушки. Плывун – тот жирует: и рыбаки его задабривают, и сплавщики, и мельник, вот и плавает старик надутый, что сам князь. А в болоте чего кому надо? Вот и бесятся болотницы.
- Что там? – Янка сильно рванул Кату за руку. Ката только его ладонь сжала. Не знает, что ли – когда Сторожевую Песню поешь, отвлекать нельзя. Даже если колесник из трясины вылез. И ползет, пьянь болотная, прямо к Янке с Катой! Совсем, видать, нюх потерял…
Колесник, бледно светящийся, дорогу загородил, руки расставил. Ката брови свела по-взрослому:
- Тины обожрался, лягушачий нахлебник?! Не видишь, кто идет?
- Ох ты, дочка колдунова, Прирожденная… А чего тебе на болоте надо?
- Не твое лягушачье дело.
- Ну и не мое… Подари мальчонку, а? У меня внизу хорошо, только скука одному…
- Сейчас договоришься – запою… Паром стать не терпится?
Колесник, потускнев, стушевался перед нешуточной угрозой, что-то недовольно-ругательное бормоча, зашлепал дальше по водяным окнам – по своим утопленницким делам. Только тут Ката услышала, что Янка зубами стучит.
- Испугался, что ли?
- Н-нет…
Ката решила не настаивать. Тем более, вон и кладбище недалеко, и Белянчик точно там – сияние легкое видно. Не такое, как от колесника и болотных огней – от Белянчика свет ровный и чистый. Как Ледяная Шапка.
Когда в темноте сквозь густой ивняк продрались, Янка уже зубами стучать перестал. А Ката почуяла – оба друга уже здесь, ее ждут. Белянчик, понятно, до поры до времени на глаза не показывается, а Юркая Тень – тот сразу навстречу кинулся. Слава Великой Матери, в человечьем обличье. Вообще-то обличий у него гибель, не поймешь, какое настоящее – иногда даже Ката пугается… А сейчас человек человеком – худущий, чернявый. Цыган – Ката их как-то видела. Только у людей глаза в темноте желтым не светятся.
- Хей-я! Сестренка приползла! А это кто еще?
Янка обиделся даже:
- А ты-то сам кто? Нечистый, что ли?
- Посмотрим? – ну и зубы у Юркой Тени – даже в темноте светятся… Ох, эти парни – все бы собачиться, а с Юркой Тенью шутки плохи… Вот с этим и Белянчик согласен – тоже на открытое место вышел:
- Хватит, Темный. Не драться же вам.
- Почему же?
- Нечестно. Он-то человек, а ты…
Янка Белянчика увидел – глаза совсем круглые стали:
- А ты кто? Ангел, что ли?
- Ангел, ангел… – Юркая Тень опять зубами засверкал. – Ангелов не видел? Смотри, пока не улетел.
Ну вот, и Белянчик обиделся:
- Сейчас сам улетишь. Это ваши дело не в дело на глаза всем лезут, креста на вас нет…
- И не надо мне твоего креста, - Юркая Тень на Белянчикову обиду внимания не обратил. – Куда сегодня? На Пасеках костры сегодня всю ночь жгут, медведь там одного заломал.
- А зачем костры? – поинтересовался Янка.
- Маленький, что ли – не знаешь? Мертвяка самого в лодке отправили, по реке, а пока доплывет, знаешь, сколько времени пройдет? Изголодается мертвяк, вот и кидают в костер всякое – еду, питье, чтоб он за ними не вернулся… Только это ж Мечиславовы земли, тамошние Дикие вас не любят, будь ты хоть сто раз Прирожденная.
- Какие еще Дикие?
- Ох, учить вас – кулаки разболятся… Ну, боги бывшие. Как вот Лесной Рогач.
- В лодках хоронить неправильно, - сообщил Белянчик.
- А правильно – ночами на кладбищах гулять? – коварно осведомился Юркая Тень. Белянчик опять надулся и замолчал. Вообще, дуется он часто, зато отходит быстро. Он не как Юркая Тень, мары никакой не наводит, если б не сияние – просто светленький губастый парнишка. И нос картошкой, как у жителей Побережья. Жила в деревне семья оттуда, только всех за одну зиму сюда стаскали…
- А этот, в волчьей шкуре, там будет? Помнишь, мы его у Горных видели? Они его еще боялись?
- А как без него-то? Он тебе кто – дядька? – ухмыльнулся Юркая Тень.
- Дядька не дядька, а говорит, обижать не даст.
- Ого… – Юркая Тень с уважением на Кату поглядел. Белянчик, насупившись, буркнул:
- Я тебя тоже обижать не дам. А с бывшими мне даже говорить не разрешают.
- А с нами что, разрешают?
- Так я ж не спрашивал. А то еще не разрешат тоже…
- Эх ты, воин небесный… – Юркая Тень вздохнул даже. – Ну что, пошли, или подождем, пока там все упьются?
- А скоро упьются? – подал голос Янка. Юркая Тень на него глянул быстро – что-то сообразил:
- Да, а ты-то туда как? Человеку до Пасек три дня ходу… если ходит быстро и дорогу знает.
- А Ката?
- Да она-то Прирожденная, ей просто…
- Может, к Плывуну? – Белянчик, как обычно, пытается, чтоб всем хорошо вышло.
- А, скажешь… Русалок тухлых не видел? Да и Плывун твой, щучье семя, вредный, как зараза болотная. Жертвы-то жрет, а живых не любит, утянет к себе – и поминай, как звали…
- А к Рогачу?
- Рогач тоже на Пасеках. Ему там два жбана браги выставили, а к нему, к пьяному, даже я под руку не сунусь.
Янка беспомощно на Кату глянул – это из-за него ничего сегодня не выходит? – и Ката решилась:
- Ладно, вы на Пасеки отправля йтесь, или куда, а мы… мы здесь.
- Боишься, сестренка?
Ничего Ката не сказала, просто посмотрела на Юркую Тень. Юркая Тень – он, конечно, не Грипа, его этим не испугаешь, но понял, что говорить этого не стоило:
- Ладно, ладно, сестренка, пошутил… Да и вам тут сегодня весело будет.
- Почему?
- Увидишь, сестренка, - Юркая Тень подмигнул. - Ну что, небесный воин, полетели?
Белянчик поколебался-поколебался, на Кату еще оглянулся, потом кивнул.
- Только на глазах там не вертись. Дикие, сам понимаешь, вашего брата не жалуют… Увидимся, сестренка.
Юркая Тень в пятно черноты перетек, пропал. Белянчик еще померцал виновато, видно, сказать чего хотел, да так и не придумал, что – и тоже пропал. Остались Ката с Янкой да луна в небе, почти круглая, белая в синих прожилках.
- Ну что? Наврала, скажешь? – Кате грустно стало – там, на Пасеках, сейчас весело будет, костры будут жечь… а она вот…
Янка глянул на нее – почти так же, как Белянчик:
- А эти… Они кто? Откуда?
- Отовсюду, - Кате все равно обидно. Сама, конечно, осталась, никто за язык не тянул, а все-таки…
- А почему ты с ними можешь, а я нет? Ты ж тоже…
- Что – тоже? Сказано тебе – Прирожденная я.
- Ты и летать, что ли, умеешь?
- Да не умею я летать! – разозлилась Ката. – Это просто… А, да ты не поймешь.
- А может, научишь? Чтоб с вами можно было, а?
Ката испугалась слегка. Конечно, может она сделать, чтоб Янка с ней, да с Белянчиком, да с Юркой Тенью играть мог, только как-то страшно все это. Татка узнает – влетит как за Морену, если не хуже.
- Тут не научить, тут другое.
- Ну и пусть другое.
- Сам же потом жаловаться будешь.
- Не буду.
- Ладно, подумаю, - неохотно пообещала Ката. И не ломалась – просто и в самом деле очень ей не хотелось того, что сделать придется. Янка, конечно, после хоть к Плывуну в гости ходить сможет, хоть Лесного Рогача в глаза ругать, а вот с Болькой мельниковым рыбку ловить ему уже не придется.
