– Идите, пожалуйста, распишитесь в Золотой книге, а потом я проведу вас в вашу комнату.

Коридор представлял собой широкий сквозной проход через весь дом. На полпути у стены стоял старомодный стол со стулом позади него, на стене щиток с гвоздиками, на них – четыре ключа. Это была стойка портье. На двери рядом надпись: «Private»[14].

– Не «Риц»[15], знаете ли, – бодро заметил Тони. – Но всему свое время, расширяется со страшной силой. Уже целых четыре комнаты. Неплохо для Айос-Георгиоса.

– Прелестно! Но как вы тут оказались, ведь вы англичанин, не правда ли?

Книга посетителей совершенно новая, ее пустые страницы – как закрытые глаза.

– Да, конечно. Меня зовут Тони Гэмбл, и я игрок по натуре, что вполне соответствует моей фамилии[16]. Но вы, как и все, можете называть меня просто Тони. Так вот, знаете, деньги тут можно заработать, при таком туристском буме, и гостиницы везде растут как грибы, правда здесь пока еще не очень, но вот построят сюда дорогу, и потекут настоящие денежки. Мы решили подготовиться к этому. И климат прекрасный, особенно для таких, как я… со слабыми легкими… – Он запнулся, быть может почувствовав, что несколько навязчив со своими объяснениями; потом улыбнулся, веко слегка дрогнуло. – «La dame aux camèlias»[17], понимаете ли, и все такое. Вот что на самом деле заставило меня обосноваться так далеко от дорогого для меня дома старого священника.

– Да, – сказала я. – Не повезло. Ариадна действительно говорила мне, что вы считаете Лондон нездоровым местом. Она, должно быть, именно это и имела в виду. Ну а здесь, мне кажется, очень мило, так что я желаю вам удачи. Мне тут писать, наверху?

– Да, как раз здесь. – Хорошо ухоженный палец показал мне, откуда начинать первую строчку на девственно-чистой странице. – Вы знаете, дорогая мисс Феррис, что вы наша самая первая постоялица? Можете удостовериться, страницы пустые.

– И не думаю сомневаться в этом. А как же насчет моего приятеля-датчанина, который направил меня к вам? Вам бы следовало попросить его расписаться, он довольно известен. – Я назвала его имя.

– Ах да. Но он не в счет. Мы еще не были официально открыты, и Стратос принял его ради рекламы и потому что ему просто больше негде было остановиться. Мы еще красили.

Я написала свое имя, постаравшись сделать этакий небрежный росчерк.

– А англичанин?

– Англичанин? – Он выглядел озадаченно.

– Да. – Я взяла промокательную бумагу и приложила к написанному. – Дети говорили, что вроде у вас тут был англичанин на прошлой неделе.

– А, этот… – наступила недлинная пауза. – Знаю, кого они имели в виду. – Он улыбнулся. – Это не англичанин, это был грек, знакомый Стратоса. Наверное, ребятишки слышали, как он со мной разговаривал.

– Возможно, не помню точно. Вот. – Я подтолкнула к нему книгу.

Он взял ее.

– Никола Феррис. Очень милое начало для первой страницы. Спасибо. Нет, дорогая, он тоже не в счет, он даже здесь и не останавливался, просто заглянул по делам и уехал в тот же вечер. Пойдемте посмотрим вашу комнату. – Он схватил с гвоздя ключ, резко поднял мой чемодан и повел меня назад ко входной двери.

– Вы сказали, что лодка должна прийти сейчас?

– Да, в любую минуту, но знаете, как бывает. Наша гостья, конечно, будет здесь к чаю, – он усмехнулся через плечо, – позвольте вам сказать, одной заботой у вас будет меньше. Я сам готовлю чай.

– О! Хорошо. Кузина любит чай. Но не я: у меня было время акклиматизироваться.

– Акклиматизироваться? Вы хотите сказать, что вы здесь давно? – В его голосе прозвучал неподдельный интерес.

– Больше года. Я работаю в британском посольстве в Афинах.

Я бы сказала, что взгляд его был оценивающим. Он размахивал моим чемоданом, будто тот ничего не весил.

– Так вы говорите на местном наречии? Сюда, дорогая. Мы поднимемся по наружной лестнице. Боюсь, она довольно примитивна, но это часть простого, естественного очарования нашей жизни.

Я последовала за ним вверх по заставленным цветами ступенькам. Запах гвоздики был густой, как дым на солнце.

– Я нахваталась немного греческого. – Мне пришлось решиться на это признание, ведь я повстречала детей, и он все равно узнает об этом; собственно, я и сама уже призналась, что говорила с ними. – Но это ужасно трудно, да еще алфавит… – извиняющимся тоном добавила я. – Я могу задавать простые вопросы, ну а что касается разговора… – Я рассмеялась. – На работе ведь большую часть времени проводишь с соотечественниками, я к тому же живу в одной комнате с девушкой-англичанкой. Но когда-нибудь я по-настоящему возьмусь за ученье. А вы?

– О, моя дорогая, едва ли, этот греческий ужасен, уверяю вас. Я могу на нем изъясняться только в случае крайней необходимости. К счастью, у Стратоса английский худо-бедно сносный… Вот мы и пришли. Просто, но довольно мило, вы не находите? Декор – моя собственная идея.

Изначально это была простая квадратная комната с грубо оштукатуренными стенами, скобленым деревянным полом и маленьким окном в толстой стене с видом на море. Теперь грубые стены были побелены с синькой, несколько новеньких соломенных циновок прикрывали пол, а кровать, на вид достаточно удобная, была застелена ослепительно-белым покрывалом. Солнце, уже почти полуденное, проникало косыми лучами через окно-амбразуру, ставни были раскрыты, занавески отсутствовали, но снаружи вилась виноградная лоза, и солнечный свет просеивался сквозь нее, украшая стены подвижным узором из теней листьев и усиков.

– Жаль закрывать, верно? – сказал Тони.

– Очаровательно. Это и есть ваш декор? Я думала, вы имели в виду, что сами его создали.

– Можно сказать, что я не дал его испортить. Стратос настаивал на жалюзи и двухцветных обоях, чтобы это был дом как дом, уютный дом.

– О, я уверена, что вы были правы. Э… Стратосом вы называете господина Алексиакиса?

– Да, он хозяин, вы ведь знаете? Ваш приятель-датчанин рассказывал о нем? Довольно романтическая история про местного парня, заработавшего много денег, не так ли? Это то, о чем мечтают все эмигранты, выросшие в этих убогих крольчатниках, – вернуться домой лет через двадцать, приобрести недвижимость, осыпать деньгами семью.

– А у него есть семья?

– Только сестра, София, и, между нами говоря, здесь у Стратоса есть некоторые трудности. – Тони положил чемодан на стул и обернулся ко мне с видом человека, соскучившегося по милой сердцу сплетне. – Осыпать деньгами Софию – значило бы осыпать деньгами ее мужа, а наш дорогой Стратос ужиться не может со своим зятем. Да и кто сможет! Я тоже не скажу, что без ума от него, а уж мне так просто угодить, второго такого добряка не сыщешь. Помню…

– Чем же он так плох?

– Джозеф-то? Во-первых, он турок. Ну, не то чтобы я имел что-нибудь против этого, хотя некоторые люди в деревне считают, что даже болгары или немцы – лучше. А она, бедняжка, ведь все у нее было: и деньги, и уважаемый отец, чем не партия для хорошего критского парня? Нет, бросила все, уехала, вышла замуж за чужака – турка из Ханьи. Тот промотал и пропил почти все ее деньги, а сам палец о палец не ударит, только всячески ею помыкает. Обычное, знаете ли, дело, такая вот печальная история. И что еще, в церковь он ее не пускает, это уж совсем через край. Что же тут хорошего?

– А что, священник не может помочь?

– У нас нет постоянного священника, только приходящий.

– Ах, бедная София.

– Да, только теперь и вздохнула, как Стратос вернулся домой.

– Он, должно быть, неплохо заработал, у него ведь был ресторан, верно? Где-то в Сохо?

– Да вряд ли вы его знаете, совсем небольшой, хотя, конечно, местные думают, что это был «Дорчестер»[18], не менее и что он давал Стратосу соответствующий доход. Незачем лишать их иллюзий. Впрочем, это было милое маленькое заведение, я и сам проработал там шесть лет. Вот где я набрался греческого: большинство ребят были греки, Стратос говорил, что чувствует себя как дома. А, ладно, – он дернул персикового цвета скатерть, – здесь довольно занятно, осталось только немного привести в порядок здание, хотя не знаю еще, захочет ли малыш Тони тут надолго обосноваться. Мы собираемся сделать пристройку с другого конца дома. Получится длинное невысокое здание с фасадом на море. Взгляните на этот вид.