Сашко допил оставшуюся в рюмке ракию.
– Бай Ламбо, смотри, что получается. Жил человек на свете и вдруг исчез, испарился. Он о чем-то мечтал, имел свои принципы, боролся за них, может, потому и погиб, и никто ничего не знает о нем. Забрали его ночью, отвезли куда-то – и конец. Может, его до сих пор где-то ждут? Были же у него мать, дети, друзья. Разве мы имеем право так поступать?.. Ведь должен же остаться на земле след человека. Память. Хотя бы кольцо нужно отдать близким… Чтобы они знали… Не сделать этого – равносильно убийству. Это значит, что мы поступим, как те… что убили и закопали его…
– Ну ты хватил, – прервал его Ванка, – это уже слишком – убили, закопали…
– Допустим, хватил, – ответил Сашко. – Но, может быть, живы те, кто его убили. Живут честно и почтенно, люди уважают их, они сидят в скверах на скамейках и радуются жизни. И пенсию получают, внуков нянчат… А если бы твой отец лежал здесь?.. Они именно на это и рассчитывают – что никто никогда ничего не узнает. Именно на это рассчитывают, на то, что мы сейчас собираемся сделать – снова закопать его…
– Все это не имеет уже никакого значения, – сказал Антон. – В этих делах есть срок давности. Теперь никто не может привлечь убийцу к ответственности.
Сашко возмутился:
– Такие преступники не должны оставаться безнаказанными. Каждое правило имеет исключение.
– А может, это все-таки конокрад, – сказал Ванка.
– Вот я и говорю, – повернулся к нему Сашко, – нужно проверить. И ничего страшного не случится, если мы это сделаем. Может, он здесь не один. Их ведь партиями тогда расстреливали…
– Послушайте, – сказал Крумов. – Вы слишком углубляетесь.
И снова наполнил рюмки, над столом закружились осы.
– Давайте выпьем, – сказал Крумов. – Мы свои люди, и нам нечего ссориться… Действительно, этот человек, возможно, лежит там с двадцать пятого года, а может быть, и нет. Пятьдесят лет прошло. Хорошо это или плохо, но все уже давно смирились с его смертью. Кто знает, помнит ли кто-нибудь о нем и хочет ли помнить. Ничего не известно. Ничего нельзя сказать с уверенностью – может, да, а может, нет. Тут хочешь сделать как лучше, а можешь только навредить людям.
– Давайте хотя бы проверим, – сказал Сашко. – Иначе… будет нечестно.
– Далась тебе эта честность, – рассердился Ванка.
– Какой толк от того, что ты честный? Ну напишут о тебе в газете, ну и что?..
– А если бы ты был на его месте? – спросил Сашко.
– Если бы ты пропал без вести, если бы о тебе ничего не знали, даже о том, как ты погиб?
– Умру – мне будет наплевать, знают ли об этом или нет, – сказал Ванка.
– Давайте лучше подумаем о себе, – предложил Крумов. – До сих пор только о нем говорим. А ему уже ничего не надо, ни есть, ни пить. Во-первых, мы о нем ничего не знаем, только гадаем. Во-вторых, если заявим о нем, потеряем больше, чем найдем. А если выяснится, что он обыкновенный конокрад?
– Целое лето пропадет, – сказал Ванка. – Целое лето пройдет впустую.
Бай Ламбо тяжело вздохнул:
– А это так не кстати. Я эти деньги жду, как…
– Если даже он и не конокрад, – продолжал Крумов, – так ведь те, кого в двадцать пятом расстреливали, за то и боролись, чтобы мы жили лучше. Прав я или нет?
– Не совсем, – возразил Сашко.
– Как это – не совсем? Об этом пишут в книгах и газетах… За это люди боролись. И мы тоже хотим жить лучше. Но если сейчас потянут за веревочку, нам станет хуже. Вот в чем вопрос… И хватит об этом говорить. Ты, Сашко, лучше меня знаешь, что нам нужно для общего блага.
– Одно другому не мешает, – сказал Сашко.
– Это тебе так кажется, – ответил Крумов. – Потому что ты еще молод. Посчитай и убедишься. Ты для чего здесь работаешь? Думаю, не ради моих черных глаз гнешь спину, а за деньги.
– Не знаю, – сказал Сашко. – Но мне кажется, нужно все-таки проверить.
На дороге послышались хрюкающие звуки, издаваемые „Москвичом" товарища Гечева. Нарушая тишину, мотор хрюкнул еще несколько раз и смолк у ворот дачи. Калитка сильно хлопнула и к веранде энергичным шагом направился товарищ Гечев.
– Краткое производственное совещание? – засмеялся он, подходя к сидевшим за столом. – Ого, белая скатерть! По какому случаю банкет? Крумов, ты случайно не выиграл в спорт-лото?
– Не выиграл, а проиграл. Вот молодежь тут бастует…
– Кто? Сашко?..
– Он, – кивнул Крумов.
И, отойдя с Гечевым в сторону, стал рассказывать ему о случившемся.
Остальные сидели за столом. Осы кружились над рюмками, а одна попала в ракию и барахталась, беспомощно шевеля отяжелевшими крыльями. Бай Ламбо сунул в рюмку заскорузлый палец и помог ей выбраться.
Крумов все еще докладывал.
– Из-за тебя мы не заработаем ни копейки, – сказал Антон Сашко. – Собирай-ка ты лучше свои манатки и катись отсюда.
Сашко опустил голову, поддел вилкой дольку помидора и опорожнил стоявшую перед ним рюмку. Он хотел что-то ответить, но в этот момент подошли Крумов и товарищ Гечев. Они сели за стол.
– Ну, – сказал Гечев, – для меня найдется посуда?
Крумов вскочил, побежал на кухню и вернулся с рюмкой. Закат, кроваво-мутный закат дрожал в воздухе, а между деревьями уже прокрадывались синие сумерки. Крумов налил янтарную жидкость в рюмку Гечева, наполнил остальные.
– Ну, будьте здоровы! – сказал Гечев. – Приятно выпить с друзьями.
Пили молча.
– Вид здесь великолепный, – сказал Гечев. – Крумов, ты только посмотри, какой закат. На двадцать километров вокруг видно.
– Закат здесь действительно красивый, – Крумов снова наполнил рюмки.
– Как я понял, вы тут не можете прийти к согласию, правда это? – спросил товарищ Гечев.
– Какое там согласие, – ответил бай Ламбо. – Сашко фантазирует, выдумывает бог знает что. Знаете, молодо-зелено…
Сашко молчал, глядя в стоявшую перед ним рюмку.
– Сашко, что я слышу? Говорят ты не согласен со всеми? – спросил товарищ Гечев.
– Я считаю, что все нужно проверить, – ответил Сашко, – установить истину…
– Так, – кивнул Гечев. – Истину, значит, хочешь знать… А потом?
– Что потом? – не понял Сашко.
– Потом, спрашиваю, что будешь делать? Установишь истину, а потом?
– Потом ничего. Сейчас рано говорить о том, что будет потом.
– Потом, Сашко, ты проиграешь, – сказал товарищ Гечев, – в любом случае. Кем бы ни был тот человек в колодце, ты все равно проиграешь. Вот что случится потом.
Сашко молчал, тихо барабаня пальцами по белой скатерти, а товарищ Гечев продолжал:
– Разумеется, можно и проиграть. Человек не всегда выигрывает. Но взамен он всегда получает что-то и, даже проигрывая, выигрывает. А тут ты проиграешь и ничего не выиграешь. И никто ничего не выиграет.
Сашко молчал.
– Ты ведешь себя как ребенок, – продолжал товарищ Гечев. – Мертвого не оживишь. Что ему было на роду писано, то с ним и случилось. Мы здесь ни при чем. Давай подумаем лучше о живых. Не драматизируй события. На тебя удручающе подействовали несколько пуговиц и слова выживших из ума стариков.
– Убить их мало, – сказал Крумов. – Это они воду замутили. Двадцать пятый год, восстание и еще бог знает что…
– Мы не дети, – сказал товарищ Гечев, – и не должны идти на поводу у эмоций. Эмоциями не прокормишься. За хлеб нужно платить деньгами.
– А если это правда? – сказал Сашко. – Если действительно он из тех, кого расстреляли в двадцать пятом?
– Не нужна тебе эта правда, – сказал товарищ Гечев. – Сегодня, мой мальчик, никого не интересует правда. Если бы я жил по правде, давно умер бы с голоду. Правдой сыт не будешь. Это я тебе говорю. Правда до добра не доведет. Послушай меня, я это знаю из собственного опыта. Я знаю жизнь, всю ее подноготную. Не послушаешь меня – пропадешь.
– Сколько можно его убеждать, – не выдержал Ванка. – Целый день ему объясняем. Останемся без гроша с его фантасмагориями!.. Надоело!.. Все ему говорят одно и то же – Крумов, товарищ Гечев, я, бай Ламбо – а он: „Нет и нет!" Хватит, надоело…
