Как известно, слово «рассчитывать» имеет в русском языке два значения: считать что-либо в арифметическом значении этого глагола или же «предполагать», «надеяться», «прогнозировать». Если бы Жуков хотел сказать правду, он должен бы был просто признать, что воевать с Германией летом 1941 года он не предполагал. К слову сказать, в феврале 1941 года конкретные планы Гитлера на 1941 год не были ещё известны и самому Гитлеру. Директива верховного командования вермахта № 050/41 от 31 января 1941 г. была сформулирована в самых осторожных и неопределённых выражениях: «В случае, если Россия изменит своё нынешнее отношение к Германии, следует в качестве меры предосторожности осуществить широкие подготовительные мероприятия, которые позволили бы нанести поражение Советской России в быстротечной компании ещё до того, как будет закончена война против Англии». (4, стр. 576) Что же касается собственных планов Жукова и Тимошенко, то эти планы (по моему личному мнению) были направлены к максимально возможному «оттягиванию» вторжения Советского Союза в Европу. Это исключительно важный момент, и его следует разобрать подробнее.

— «Броня крепка»

— «И танки наши быстры»

— «И наши люди мужеством полны»

Вот триединая формула победы в бою, в операции, в войне. Ничуть не менее образно эта же мысль была выражена в Полевом уставе Красной Армии ПУ-39. Параграф 6 гласил:

«Самым ценным в РККА является новый человек Сталинской эпохи. Ему принадлежит в бою решающая роль. Без него все технические средства борьбы мертвы, в его руках они становятся грозным оружием».

Подвергнуть вслух малейшему сомнению готовность «нового человека Сталинской эпохи» немедленно отдать свою жизнь за дело партии Ленина — Сталина не осмеливался никто. Даже в укрытых под грифом «секретно», предназначенных только для командного состава книгах единственно возможным языком для обсуждения этой темы был такой. «Бойцы и командиры Красной Армии, отлично овладевшие передовой военной техникой, политически сознательные, полные ненависти к врагу, физически крепкие, выносливые и ловкие, прекрасно знающие военное дело, беззаветно преданные своей социалистической родине и партии Ленина — Сталина, в будущих схватках социализма с капитализмом будут творить чудеса, каких не знает ещё военная история». (34)

Ни Жуков, ни Тимошенко не решались высказать Сталину даже малейшие сомнения по поводу того, какие «чудеса в будущих схватках с капитализмом» могут сотворить «новые люди Сталинской эпохи». Вместо этого они настойчиво убеждали «вождя» в том, что и броня недостаточно крепка, и танки не совсем быстры, а самое главное — всего мало. Мало танков, мало пушек, мало тягачей для буксировки пушек… Так и появился план МП-41 с фантастическими заявками на вооружение и боевую технику. Составляя такой документ, записывая в него невообразимые цифры, советские полководцы надеялись решить сразу три задачи.

Во-первых, компенсировать — насколько это вообще возможно — огромным количеством наиновейшей техники низкий боевой дух армии, отсутствие мотивации и должной военной подготовки личного состава. Другими словами — укрепить армию. Не буду подвергать даже малейшему сомнению искреннее желание Жукова и Тимошенко как-то исправить ситуацию.

Во-вторых, навязывая Сталину грандиозную программу реорганизации и перевооружения армии, они тем самым подталкивали его к переносу сроков вторжения в Европу на всё более и более поздние сроки. И это вполне понятная логика поведения (как говаривал Ходжа Насреддин: «Через 10 лет или мулла умрёт, или осёл сдохнет»). На рубеже 1940–1941 гг. ещё могли быть надежды на то, что война Германии с Британской империей разгорится с новой и несравненно большей силой, что война эта затянется на долгие годы, разорит и обескровит противников, а Советский Союз сможет прийти на пепелище Европы в роли верховного арбитра где-нибудь году в 44-м. В-третьих, по слабости человеческой, Жуков и Тимошенко, запрашивая 37 тысяч танков и 90 тысяч гусеничных тягачей, готовили себе оправдание на случай будущего поражения («что же мы могли сделать с неукомплектованной и почти безоружной армией?»).

Не берусь судить о том, предполагали ли они в феврале катастрофу того масштаба, которая в реальности произошла летом 41-го года, но и надежды на то, что Красная Армия сможет успешно бороться с вермахтом, у них было мало. О том, как низко оценивал товарищ Жуков боеспособность Красной Армии, можно судить по нескольким строками которые он написал 6 декабря 1965 г. на рукописи, так и не опубликованной в «Правде» статьи маршала А. М. Василевского:

«..Думаю, что Сов. Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы накануне войны развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе гос. границы.

Хорошо, что этого не случилось, а если бы главные наши силы были разбиты в районе гос. границы, тогда бы гитлеровские войска получили возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 41 г.» (43)

В высшей степени ценное признание бывшего начальника Генштаба. Красная Армия расценивается им только в качестве «мальчика для битья» — чем больше войск соберёшь, тем больше их и перебьют. Такой вариант развития событий, при котором советские войска — при условии ещё большего численного превосходства над противником — могли бы переломить ситуацию на фронте, Жуков даже не рассматривает…

«Главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас, — это, конечно, страх перед Германией. Он боялся германских вооружённых сил, которые маршировали легко по Западной Европе, и громили, и перед ними все становились на колени. Он боялся». Эти слова Жуков произнёс про Сталина, но на самом деле перед нами вполне точная, аутентичная характеристика настроений в высшем эшелоне советского военного руководства. С тем только уточнением, что глагол «боялся» в данном случае вряд ли уместен. Любой из нас «боится» лечь на рельсы перед идущим поездом, но эту «боязнь» следует считать проявлением элементарного благоразумия, а вовсе не трусости. В отличие от комиссаров и карателей эпохи Гражданской войны (Сталина, Ворошилова, Тухачевского, Якира, Блюхера, Городовикова) новые руководители военного ведомства (Тимошенко, Мерецков, Жуков, Воронов) видели реальное положение дел в армии с близкою расстояния. Прежде всего это относится к «первой паре» (Тимошенко и Мерецкову), ставшей летом 1940 года у руля наркомата обороны. Оба они приняли самое непосредственное участие в войне с Финляндией. Военные результаты финской кампании повергли тогда в шок как друзей, так и врагов Советского Союза. Огромная мировая держава бросила в бой 900-тысячную армию, оснащённую тысячами танков и самолётов, но при этом так и не смогла — выражаясь языком газеты «Правда» ноября 1939 года — «обуздать ничтожную блоху, которая прыгает и кривляется у наших границ».

Задним числом была придумана легенда о «несокрушимых укреплениях к линии Маннергейма», которые не смогла бы прорвать ни одна армия мира. Кроме «непобедимой и легендарной». Не говоря уже о том, что любой из десятков укрепрайонов на старой и новой советской западной границе (через которые летом 41-го года немцы прошли или вовсе не обратив на них внимание, или прорвав их оборону за несколько дней боёв) не уступал пресловутой «линии Маннергейма» по количеству дотов, по составу вооружения, по качеству железобетона, по оснащённости специальным оборудованием, не говоря обо всём этом, следует вспомнить, что война с Финляндией отнюдь не сводилась к боям на Карельском перешейке. Протяжённость советско-финляндской границы составляла порядка 1 350 км. Линия долговременных финских укреплений на Карельском перешейке прикрывала участок границы протяжённостью порядка 100 км, т. е. менее одной десятой общей протяжённости. На расстоянии в десятки и сотни километров от ближайшего дота «линии Маннергейма», в Северной и Приладожской Карелии, действовала огромная группировка советских войск (8-я, 9-я, 15-я Армии), среднемесячная численность которых составляла 350 тыс. человек. (2. стр. 99) Каков же был результат этих «действий»?