Сначала он разочаровался, найдя в другом конце трубки между прозрачными и матовыми круглыми стеклышками десятка полтора цветных осколков, невзрачных и бесформенных. И только поняв, что все дело в плоских продолговатых зеркалах, связанных в трехгранную призму — длинным шалашиком, в тогдашнем его понимании, — окончательно разгадал секрет калейдоскопа. Помнится, он тут же подумал: если поставить не три, а пять, шесть зеркал, ведь картины, увиденные глазом, будут еще сложнее и многообразнее. И тогда же его поразила и почему-то огорчила еще одна неожиданная мысль: раз картинки никогда не повторяются, то сколько б людей ни смотрели в глазок трубочки, каждый будет видеть только свое, и никто — одинаковое…

Он разгадал тайну, но испортил свою волшебную трубочку. Вещь была кустарная, сделана небрежно, зеркальное покрытие на стеклах едва держалось. Местами оно сразу же облезло, осыпалось, и, хотя Николка правильно и аккуратно собрал и склеил калейдоскоп, цветные картинки потеряли свою стройность и завершенность: зеркала отражали не все, что перед ними было, симметрия нарушилась.

Как всегда по весне, в одежде людей царил невообразимый разнобой. С зимними пальто и меховыми шапками соседствовали непокрытые головы, воздушные косынки, легкие куртки — у молодых настежь распахнутые, едва держащиеся на плечах. Лишь весеннее оживление было всеобщим и одинаковым: блеск глаз, открытые улыбки, громче обычного голоса.

Поддавшись настроению, Русин тоже распахнул пальто, лихо сбил на ухо берет. А уж мимо лужи у входа на стадион, посредине которой покачивалась самодельная парусная лодочка, никак не мог пройти. Мальчишка в раскисших ботиночках бегал по закрайке, не решаясь ступить в глубину, и тонкой вицей старался подтянуть к себе отбившийся от рук кораблик. Вица не доставала, была коротка, тогда он стал вздымать в луже волны, небольшой дощечкой буровить воду, чтоб отогнать свое суденышко к противоположному берегу. Но оно отяжелело от влаги, бумажный парус намок и обвис, угрожающе накренил мачту. Мальчик беспомощно глянул на прохожих и снова склонился над рыжей водой.

Русин молча взял у него вицу, ступая на каблуки, вошел в лужу и выловил кораблик. Лиля недовольно наморщила лоб, приостановилась, готовая тут же двинуться дальше. А Николая уже захватил азарт, давнее, полузабытое накатило на него, оглушило весенней разноголосицей. Он достал из кармана ножичек, присел на корточки рядом с мальчишкой, поднял с земли сухую щепочку.

— Николай, ты просто невозможен! У нас и без того мало времени.

— Сейчас, Лилечка, сейчас. Минутное дело.

— Нет, я больше не могу! Ты неисправим.

Русин уж не обращал на нее внимания, руки весело и споро принялись за работу. Все было привычным, знакомым, пережитым когда-то. Выстругать лопасть руля, чуть накосо вставить его в надрез на корме лодочки. Так, все ладом… Перенести мачту ближе к носу. Отколоть от щепочки еще одну лучинку, поставить вторую мачту. Вырвать из записной книжки два листочка плотной бумаги, аккуратно наколоть их на лучинки-мачты. Все. Теперь можно спускать на воду.

Легкий ветерок надул паруса и плавно погнал кораблик через лужу. Мальчишка засмеялся, захлопал в ладоши.

— Спасибо, дядя!

— Тоже мне, дя-дя, — нараспев передразнила Лиля. — Никакой серьезности.

— Да брось ты, старушка, не с той ноги встала, что ли? — Русин с живостью подхватил ее под руку, хотел развернуть, растормошить.

— Ты мне лучше скажи, почему не позвонил, не предупредил о приезде: ни из дому, ни отсюда? Я еще с утра об этом спросить хочу.

— А чего звонить? Вот я, весь тут.

— Если б не Ленька, мы б и не знали, что отдыхаешь рядом.

— Ты что, не понимаешь, почему я приехал сюда? — удивился Русин. — Я ж хотел как лучше. Появиться внезапно, обрадовать.

— Вот-вот, все у тебя — не как у людей. То в ночь-полночь в общежитие звонит: соскучился, видите ли… То в цех из редакции. В разгар работы всех на ноги поднимет, выдумает срочную причину… Обрадовать. А ты не думаешь о том, что у меня тоже своя жизнь, свои планы есть. И теперь на ходу, может, приходится перестраиваться.

— Ну ладно, ладно. Я на твою жизнь целиком не покушаюсь. Но сегодняшний день, я надеюсь, мой? Можешь ты все остальное — по боку? — Русин стал слегка раздражаться и решил перехватить инициативу. — Не нравишься ты мне сегодня. Посмотри вокруг. Весна! Первое апреля. День смеха и шуток. Вот и проведем его по-весеннему.

Он распахнул перед нею дверь знакомого ресторана, со старательной учтивостью помог раздеться. Но лишь они вошли в зал, Лиля вдруг замерла, вглядываясь в дальний угол, и тут же повернула обратно.

— Пойдем отсюда. Мне здесь не нравится.

Николай до того растерялся, что не смог ни спросить, ни возразить. Ему стало нехорошо. Неловко даже перед гардеробщицей, которая смотрела на них с нескрываемым недоумением.

На улице, стараясь сгладить свою резкость, Лиля сама прижалась к Русину, заговорила мягко:

— Не сердись, Коля. Не люблю я этот ресторан после вашего отъезда. Вроде все ничего, но как вошла — сразу отшибло. Извини, пожалуйста.

Русин почему-то был уверен, что она увидела в ресторане человека, с которым ей не захотелось встречаться. А может, просто вдвоем нельзя было показываться перед ним… В общем, тут что-то было неладно, какая-то преграда возникла между ними, но Николай и тут промолчал, не стал расспрашивать. Да и что он, собственно, мог сказать?

За воздушной тюлевой шторой, за высоким хорошо промытым окном сверкал и струился апрельский день. На столе в косых лучах нежно зеленели едва проклюнувшиеся березовые листочки. Золотисто переливалась витая вазочка из толстого стекла, расплескав по белоснежной скатерти оранжевые блики. Тихо и покойно было в этом чистеньком кафе, и Русин быстро забыл ресторанную заминку. Лиля тоже, казалось, окончательно успокоилась, смотрела на него с ласковой улыбкой, не озиралась по сторонам, слушала внимательно и несколько раз легонько коснулась его руки.

Лиля слушала, подперев подбородок кулачками, почти не мигая, изучающе смотрела в глаза. А когда он выдохся, улыбнулась светло и слегка печально.

— Чудной ты все-таки, Коля. Фантазер великий. Красиво все у тебя, завлекательно… Вокруг такая стремительная, жесткая жизнь, и надо все время думать о том, чтобы успеть. А ты зовешь забыться расслабиться…

— Да нет, на самом деле! Поедем со мной. — Разгоряченный своей же разговорчивостью, Николай даже и не пытался проникнуть в смысл ее слов. Да притом он и мысли не допускал, что Лиля может отказаться. — Катер идет в семь вечера. Замечательная прогулка вдоль ледяных берегов. А какой закат! В дымном небе никогда не увидишь такого.

— Хватит, Коля, — погрустнела Лиля. — Все хорошо в меру.

— Может, за ночлег беспокоишься? Чудесно устроим тебя, — продолжал гнуть свое Русин. — Утром по морозцу успеем на лыжах пройтись. Покажу тебе все-все, о чем рассказывал.

— Нет, Коля, поехать я не смогу. Неожиданно как-то все. У меня намечены другие дела.

— Как не поедешь?! — вскричал Николай, не обращая внимания на людей за соседними столиками, чувствуя только, как меркнет день за окном и тусклой прохладой повеяло здесь, в самом кафе. — Как не поедешь, если я специально приехал за тобой?

— Успокойся. Не надо, Коля. — Она глянула по сторонам, передернула плечами, словно от озноба, и стиснула ладонями виски. — Не сердись, прошу. Ведь не виновата же я. Ты сам все придумал и решил за меня. Пойми, не могу поехать.

Николай закаменело уперся руками в кромку стола, долго и неотрывно смотрел на ее быстро меняющееся лицо. Перед ним снова сидела собранная, серьезная Лиля, готовая отбить любую его атаку.

Долгое молчание им обоим в тягость. Они прошли взад-вперед по одной из улиц, уже сухо черневшей вытаявшим тротуаром. Потом спустились по безлюдному переулку поближе к общежитию и подошли к скамейке в запущенном скверике.

— Нелепый день, — поежилась Лиля, села, подняв воротник, и замерла так, нахохленной. Николай смотрел на нее и думал, что она наверняка переживает всерьез и полна желания как-нибудь утешить его, отвлечь, а заодно оправдать и свое поведение, но не знает, как к этому подступиться.