– Хотел бы я послушать, как вы изложите это самому Льюину, – усмехнулся Воронцов.

Через холл пресс-центра они прошли в ресторан, заняли столик в глубине зала, и Воронцов огляделся. Портер сидел в дальнем углу с яркой блондинкой лет двадцати пяти. Разговор у них шел серьезный, и Воронцов решил подождать.

Портер встал, пропустив блондинку вперед, и направился к выходу. Воронцов разочарованно вздохнул. Однако журналист неожиданно обернулся и остановил взгляд на Воронцове. Тот поднял руку, и Портер кивнул. Теперь можно было подождать – Портер обязательно вернется.

Воронцов медленно ел, слушая рассказ Крымова о премьере в театре «Улитка». Режиссер Харрис поставил мюзикл «Буриданов осел». Шедевр, билет стоит до сотни долларов, попасть невозможно. Говорят, поет настоящий осел. Разевает пасть, и оттуда – да, из пасти! – несутся звуки. Говорят, у осла баритон.

Портер вернулся и направился к столику Воронцова.

– Хелло, граф, – сказал он. – Хелло, мистер Крымов. Крымов пробормотал приветствие, Воронцов поморщился. Он не любил, когда его называли графом, но в местных журналистских кругах это прозвище было популярно. Почему-то фамилия Воронцова четко ассоциировалась с графским титулом. Да и отчество – Аристархович – действовало безотказно. Аристархом могли звать только графа, но не служащего конторы Госбанка.

– Вы меня прямо-таки ели взглядом, – сказал Портер. – Даже Дженни это заметила. Вы не знакомы с Джейн Стоун? Она работает в отделе культурной жизни «Нью-Йорк таймс». Вы о чем-то хотели спросить, я верно понял, граф?

– Мистер Портер, – Крымов старательно скрывал улыбку. – Не называйте Алексея Аристарховича графом. У него редактор демократ и ярый антимонархист. Узнает – уволит.

– Да ну вас, – Портер подозвал официанта и заказал чашечку кофе. – Так о чем вы…

– Дэви, – начал Воронцов, – я читал вашу информацию о физике Льюине. Выступление вы слушали сами?

– Алекс, я не пишу с чужих слов.

– Льюин прежде выступал за полное ядерное разоружение сверхдержав. И вдруг такой выверт. Почему?

Портер на мгновение задумался.

– Речь его была тщательно продумана. Мне даже показалось, что Льюин способен на большее.

– Больше, чем на выступление?

– Именно. У него наверняка есть не один сценарий войны. Не знаю, для кого в наши дни можно писать такие сценарии, но они у Льюина есть.

– Он выступал и в других местах?

– Закрытые заседания в конгрессе и в клубе отставных офицеров.

– Тем более, – сказал Воронцов. – Я думал, что это лишь психологический нонсенс…

– Не переоценивайте фактов, Алекс! Мало ли кто и о чем говорит! Сценариев войны за последние четверть века разработано не меньше, чем пьес для бродвейских театров.

– Вы считаете, что этот случай ничем не отличается?

– Разве что тем, что прежде Льюин говорил совершенно иное.

– Это, по-вашему, пустяк?

– Алекс, я назову десяток причин, по которым человек может изменить свое мнение…

– Мнение или убеждение?

– Не играйте словами. Можно изменить и убеждения, если плата хороша.

– Льюину заплатили?

– Понятия не имею… Граф, если это так интересно, почему бы вам самому не встретиться с Льюином? Раньше он охотно сотрудничал с прессой.

– Я собираюсь, – согласился Воронцов, – но прежде хотел бы иметь больше информации.

– Я вам пришлю, Алекс. Какой у вас адрес электронной почты? Воронцов продиктовал.

– Не подведите, Дэви, – попросил он. Пора было уходить. Портер решил остаться – ему было с кем и о

чем поговорить.

– Алекс, – сказал он, когда Воронцов уже встал, – я забыл. Может, вам пригодится. Несколько месяцев назад у Льюина умерла жена и погиб сын.

Спать не хотелось, за неделю Воронцов еще не вполне привык к восьмичасовому сдвигу во времени – так же трудно от отвыкал в Москве, обвиняя подступающую старость с ее устойчивыми и инертными биоритмами. Впрочем, до старости было еще далеко. Но и сорок пять – возраст, говорят, опасный.

Шел первый час ночи, шум за окном стихал, ритмично вспыхивали огни реклам. Воронцов решил выпить кофе. Этот напиток оказывал на него странное действие – от слабого кофе клонило ко сну, крепкий вызывал кратковременную бодрость, а затем жуткую сонливость.

Когда он наливал вторую чашечку, загудел принтер, и на выползшем из лазерника листе Воронцов увидел фамилию Льюина. В информации Портера было строк двести, наверняка хаос записей. Воронцов подобрал листы и, положив на стол, отправился на кухню заваривать крепкий чай.

Биографические данные. Места работы. Изложение основных научных результатов. Воронцов обратил внимание на два обстоятельства. За последние пять лет продуктивность Льюина резко упала: прежде он публиковал пять-шесть статей ежегодно, теперь от силы одну-две. И еще: жена Льюина умерла уже после того, как он произнес свой первый спич с призывом к войне. Сын погиб в автомобильной катастрофе несколько дней спустя. Какая тут могла быть связь?

А есть ли аналоги? Нужно обратиться с запросом к газетным компьютерным банкам. Если аналоги найдутся, материал можно будет построить на сопоставлениях. Но и тогда необходимо встретиться с Льюином и задать кое-какие вопросы.

Воронцов сел перед терминалом, набрал на клавиатуре фамилию и имя ученого, его титулы и место работы. Через секунду на экране появились адрес и номер видеофона. Льюин жил постоянно в университетском городке, хотя работал в Хэккетовской проблемной лаборатории.

Звонить было, конечно, рано – за окном только начало рассветать. Воронцов почувствовал, наконец, долгожданную сонливость и улегся спать под звуки просыпающегося города.

На вызов отозвался автоответчик. Мелодичным сопрано он сообщил, что «профессор Льюин просит подождать, не отходя от аппарата, или перезвонить между тринадцатью и четырнадцатью часами».

Воронцов решил ждать: на час дня он назначил встречу с негритянским деятелем из организации «Равенство как фикция». Экран видеофона осветился лишь минут через пятнадцать, но изображения не было – Льюин ждал, когда Воронцов покажет себя. Наконец, возникло и изображение. Физик оказался худощавым, очень высоким, но с лицом круглым, подходящим скорее толстяку. Он и волосы до плеч отрастил, видимо, чтобы скрыть диспропорцию. Глаза смотрели настороженно.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Льюин, – и постарайтесь быть кратким.

– Воронцов, собственный корреспондент российской газеты «Сегодня». Я хотел бы поговорить, профессор, о ваших недавних выступлениях.

– Комментариев не будет, – сухо отрезал Льюин.

– Вы не могли бы сказать, что именно побудило вас…

– Не мог бы, – сказал Льюин и отключил телекамеру. Но звук еще оставался, и физик добавил:

– Завтра я выступаю перед сенатской подкомиссией по вопросам военной помощи. Четырнадцать тридцать. Приезжайте, если хотите понять.

С Портером Воронцов встретился у станции подземки.

– Странные у вас, русских, манеры. Поужинали бы в клубе и поговорили.

– Там шумно и дорого, – возразил Воронцов, – а разговор пойдет серьезный, если не возражаете, Дэви.

– Но на улице не ведут серьезных разговоров…

– Поедем ко мне. Ведь вы у меня никогда не были.

– Ни у кого из ваших, – подтвердил Портер. – Это любопытно, но нелогично. В ресторане вам дорого, хотя я плачу за себя, а так вы будете вынуждены раскошелиться на выпивку и закуску.

– Считайте это причудой русского характера, хорошо? Дома Воронцов не был с поллудня, за это время факс выда довольно много материала, в том числе копию утреннего выпуска «Сегодня». Пока Воронцов смешивал напитки и раскладывал по тарелкам сэндвичи, Портер пытался разобрать непонятный для него текст.

– Газеты у вас не очень-то меняются, – констатировал он. – Полиграфия плохая, реклама тусклая. Да и что это за газета – двадцать полос без компьютерной поддержки…

– Я звонил сегодня Льюину, – сказал Воронцов. – Просил о встрече и получил отказ.