Стали выходить из церкви. Сельский учитель Мачигин, простоватый молодой человек, подстал к девицам, улыбался и бойко беседовал. Передонов подумал, что неприлично ему при будущем инспекторе так вольно держаться. На Мачигине была соломенная шляпа. Но Передонов вспомнил, что как-то летом за городом он видел его в форменной фуражке с кокардою. Передонов решил пожаловаться. Кстати, инспектор Богданов был тут же. Передонов подошел к нему и сказал:

– А ваш-то Мачигин шапку с кокардой носит. Забарничал.

Богданов испугался, задрожал, затряс своею серенькою еретицею.

– Не имеет права, никакого права не имеет, – озабоченно говорил он, мигая красными глазками.

– Не имеет права, а носит, – жаловался Передонов. – Их подтянуть надо, я вам давно говорил. А то всякий мужик сиволапый кокарду носить будет, так это что же будет!

Богданов, уже и раньше напуганный Передоновым, пуще перетревожился.

– Как же это он смеет, а? – плачевно говорил он. – Я его сейчас же позову, сейчас же, и строжайше запрещу.

Он распрощался с Передоновым и торопливо затрусил к своему дому.

Володин шел рядом с Передоновым и укоризненно-блеющим голосом говорил:

– Носит кокарду. Скажите, помилуйте! Разве он чины получает! Как же это можно!

– Тебе тоже нельзя носить кокадру, – сказал Передонов.

– Нельзя, и не надо, – возразил Володин. – А только я тоже иногда надеваю кокарду, – но ведь только я знаю, где можно и когда. Пойду себе за город, да там и надену. И мне удовольствие, и никто не запретит. А мужичок встретится, все-таки почтения больше.

– Тебе, Павлушка, кокарда не к рылу, – сказал Передонов. – И ты от меня отстань: ты меня запылил своими копытами.

Володин обиженно умолк, но шел рядом. Передонов сказал озабоченно:

– Вот еще на Рутиловых девок надо бы донести. Они в церковь только болтать да смеяться ходят. Намажутся, нарядятся да и пойдут. А сами ладан крадут да из него духи делают, – от них всегда вонько пахнет.

– Скажите, помилуйте! – качая головою и тараща тупые глаза говорил Володин.

По земле быстро ползла тень от тучи и наводила на Передонова страх. В клубах пыли по ветру мелькала иногда серая недотыкомка. Шевелилась ли трава по ветру, а уже Передонову казалось, что серая недотыкомка бегала по ней и кусала ее, насыщаясь.

“Зачем трава в городе? – думал он. – Беспорядок! Выполоть ее надо”.

Ветка на дереве зашевелилась, съежилась, почернела, закаркала и полетела вдаль. Передонов дрогнул, дико крикнул и побежал домой. Володин трусил за ним озабоченно, с недоумевающим выражением в вытаращенных глазах, придерживая на голове котелок и помахивая тросточкою.

Богданов в тот же день призвал Мачигина. Перед входом в инспекторскую квартиру Мачигин стал на улице спиною к солнцу, снял шляпу и причесался на тень пятернею.

– Как же это вы, юноша, а? что это вы такое выдумали, а? – напустился Богданов на Мачигина.

– В чем дело? – развязно спросил Мачигин, поигрывая соломенною шляпою и пошаливая левою ножкою.

Богданов его не посадил, ибо намеревался распечь.

– Как же это как же это вы, юноша, кокарду носите, а? Как это вы решили посягнуть, а? – спрашивал он, напуская на себя строгость и усиленно потрясая серенькою своею еретицею.

Мачигин покраснел, но бойко ответил:

– Что ж такое, разве же я не в праве?

– Да разве же вы – чиновник, а? чиновник? – заволновался Богданов, – какой вы чиновник, а? азбучный регистратор, а?

– Знак учительского звания, – бойко сказал Мачигин и внезапно сладко улыбнулся, вспомнив о важности своего учительского звания.

– Носите палочку в руках, палочку, вот вам и знак учительского звания, – посоветовал Богданов, покачивая головою.

– Помилуйте, Сергей Потапыч, – с обидою в голосе сказал Мачигин, – что же палочка! Палочку всякий может, а кокарда для престижа.

– Для какого престижа, а? для какого, какого престижа? – накинулся на юношу Богданов, – какой вам нужен престиж, а? Вы разве начальник!

– Помилуйте, Сергей Потапыч, – рассудительно доказывал Мачигин, – в крестьянском малокультурном сословии это сразу возбуждает прилив почтения, – сейгод гораздо ниже кланяются.

Мачигин самодовольно погладил рыженькие усики.

– Да нельзя, юноша, никак нельзя, – скорбно покачивая головою, сказал Богданов.

– Помилуйте, Сергей Потапыч, учитель без кокарды – все равно что британский лев без хвоста, – уверял Мачигин, – одна карикатура.

– При чем тут хвост, а? какой тут хвост, а? – с волнением заговорил Богданов. – Куда вы в политику заехали, а? Разве это ваше дело о политике рассуждать, а? Нет, уж вы, юноша, кокарду снимите, сделайте божескую милость. Нельзя, как же можно, сохрани бог, мало ли кто может узнать!

Мачигин пожал плечами, хотел еще что-то возразить, но Богданов перебил его, – в его голове мелькнула блистательная по его разуменю мысль.

– Ведь вот вы ко мне без кокарды пришли, а? без кокарды? Сами чувствуете, что нельзя.

Мачигин замялся было, но нашел и на этот раз возражение:

– Так как мы – сельские учителя, то нам и нужна сельская привилегия, а в городе мы состоим зауряд-интеллигентами.

– Нет, уж вы, юноша, знайте, – сердито сказал Богданов, – что это нельзя, и если я еще услышу, тогда мы вас уволим.

Грушина время от времени устраивала вечеринки для молодых людей, из числа которых надеялась выудить мужа. Для отвода глаз приглашала и семейных знакомых.

Вот была такая вечеринка. Гости собрались рано.

На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотно кисеею. Впрочем, неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою и нескромною усмешечкою, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.

– Что же это, баба кривая? – угрюмо сказал Передонов.

– Ничего не кривая, – горячо заступилась Грушина за картинку, – это она изогнулась так.

– Кривая, – повторил Передонов. – И глаза разные, как у вас.

– Ну, много вы пониматете! – обиженно сказала Грушина, – эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.

Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на-днях Владе.

– Чего вы заржали? – спросила Грушина.

– Нартанович, гимназист, своей сестре Марфе платье подпалит, – объяснил он, – я ему посоветовал это сделать.

– Станет он палить, нашли дурака! – возразила Грушина.

– Конечно, станет, – уверенно сказал Передонов, – братья с сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим сестрам пакостил: маленьких бил, а старшим одежду портил.

– Не все же ссорятся, – сказал Рутилов, – вот я с сестрами не ссорюсь.

– Что ж ты с ними, целуешься, что ли? – спросил Передонов.

– Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, – очень спокойно сказал Рутилов.

– Ну, я не люблю таких шуток, – ответил Передонов и отодвинулся от Рутилова.

“А то еще, – думал он, – и в самом деле даст, что-то зловещее у него лицо”.

– У нее, – продолжал он о Марте – только и есть одно платье черное.

– Вершина ей новое сошьет, – с завистливою злостью сказала Варвара. – К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются, – проворчала она тихо и злорадно посмотрела на Мурина.

– Пора и вам венчаться, – сказала Преполовенская. – Чего ждете, Ардальон Борисыч?

Преполовенские уже видели, что после второго письма Передонов твердо решил жениться на Варваре. Они и сами поверили письму. Стали говорить, что всегда были за Варвару. Ссориться с Передоновым им не было расчета: выгодно с ним играть в карты. А Геня, делать нечего, пусть подождет, – другого жениха придется поискать.

Преполовенский заговорил:

– Конечно, венчаться вам надо: и доброе дело сделаете да и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и ей угодите и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что же, а тут все же доброе дело сделаете да и княгине приятно.