– Не стану с тобой пререкаться, – сказала она, вставая из-за стола, поскольку свое скандальное заявление Роз приурочила ко времени обеда. – Скажу лишь, что несколько месяцев я только тем и занималась, что всесторонне готовила твой дебют. Твой отказ сугубо эгоистичен и неуважителен по отношению ко мне, так как сделан буквально в последнюю минуту, когда уже ничего нельзя изменить. Все мои усилия, все мое время потрачены совершенно напрасно.

– Единственное, что ты забыла сделать, это посоветоваться со мной, – заметила Роз. – Я ведь тебе не какая-нибудь карточка с именем в колоде других таких же карточек, которые ты перебираешь, чтобы вычислить, кого с кем посадить за столом. Впрочем, для тебя я как раз и есть такая карточка, ведь так? Карточка, которую можно тасовать и перетасовывать ради твоего удобства и твоего удовольствия.

– Каи ты смеешь так разговаривать со мной! – Голос Ливи дрогнул, хотя она всеми силами старалась выглядеть спокойной.

– Смею, потому что мы иногда по целым месяцам вообще не общаемся, даже по телефону, и я не вижу причин, которые помешали бы мне открыто высказать свое мнение, – безжалостно продолжала Роз. – Тебе ни разу не приходило в голову, что это мою жизнь ты пытаешься организовать, мое будущее устроить, и поскольку это моя жизнь и мое будущее, то не вернее ли будет, если я сама, а не ты, и тем более не твой муженек, буду решать, как же мне поступать.

– В таком случае сама и скажи ему об этом, – в отчаянии хватаясь за спасительную соломинку, сказала Ливи.

– Ну что ж, запиши меня к нему на прием, – отпарировала Роз, и Ливи лишь подивилась смелости своей дочери. Ее лихорадило от одной только мысли о возможности такой встречи. Но в данных обстоятельствах это был единственный выход из тупика.

– Неужели ты не в состоянии сама управиться с собственной дочерью? – раздраженно буркнул Билли, когда Ливи, приняв для успокоения сверхдозу капсул валиума, сообщила ему, что его падчерица желала бы поговорить с ним. – Такие вещи должна решать ты, а не я. К тому же ты прекрасно знаешь, что нам с Розалиндой нечего сказать друг другу.

– Значит, мне не остается ничего другого, как взять и все отменить? – Валиум придал ей смелости.

Лицо Билли помрачнело.

– Как это все отменить?

– Если Розалинда отказывается принять участие в собственном дебюте, то какой смысл вообще его устраивать?

– Она сделает то, что ей прикажут!

– Не сделает, если прикажу я.

Билли рассвирепел.

– Тогда пора кому-нибудь заставить ее сделать это. Слишком долго и слишком многое ей сходило с рук. Чему, кстати, в немалой степени способствовала ее бабка, да и ты тоже. Долли Рэндольф оказывала на нее дурное влияние, а ты не должна была позволять своей дочери проводить с ней столько времени.

Ливи удержалась, чтобы не напомнить ему, что именно он, а не кто иной, настаивал на необходимости поддерживать тесные родственные отношения с Рэндольфами, что, правда, ни к чему не привело, ибо Долли так ни разу и не пригласила сэра Уильяма Банкрофта и его супругу погостить в «Кингз гифте». По заведенному порядку эта неудача была списана на счет Ливи. На его счету числились одни лишь успехи.

– Значит, надо быть понапористей, – бушевал Билли, запамятовав, что напористая жена меньше всего устраивала именно его самого. – Роз возомнила о себе Бог знает что: она и умнее всех других, и может водить нас за нос. Думаю, настало время показать ей, что она глубоко ошибается. И не только в этом. Хорошо, пусть приходит и говорит со мной. Мисс Маршалл сообщит тебе о времени. У нее список аудиенций.

Ливи хотелось бы находиться как можно дальше от того места, где намечалась эта встреча. Несколько утешала ее только мысль о том, что в лице своей падчерицы Билли встретит достойного противника.

Одновременно она ощущала в себе какое-то чувство вины перед детьми. Сидя в тот вечер одна в своей комнате и закуривая очередную сигарету, она подумала, что и впрямь должна была бы быть к ним повнимательней, чаще наезжать к Роз, проводить с ней больше времени, беседовать на различные темы, выяснить, что ее заботит. Скорее всего, совсем не то, что меня! Но, увы, я никогда не умела обращаться с детьми.

Глядя в прошлое сквозь густую пелену сигаретного дыма, она увидела, как была далека от собственных детей и как давно началось это отчуждение.

Сейчас ей было тридцать восемь лет, и правду о ней в ее окружении уже давно сменил миф. Эмоционально опустошенная во всем, что касалось ее мужа, в последнее время она все больше и больше уделяла внимание собственному образу. Ей было необходимо как воздух, чтобы иконе, писанной с Ливи Банкрофт, поклонялись, как и прежде. Брак ее давно превратился в некое обеленное надгробие, хотя она и стремилась удовлетворять нескончаемым запросам своего мужа, и во всем мире ее величали не иначе как Совершенной; она сделалась каноническим образом, на который молились и который стремились превзойти другие женщины.

Она сделалась одной из самых боготворимых женщин своего времени, подражать которой не считалось зазорным. Внутренне же она была совершенно опустошенным человеком. В день выкуривала по три пачки «L&M», обычно втайне от посторонних глаз – на людях она еще сдерживала себя, превратив процесс курения в своеобразный вид искусства, для чего пользовалась целой серией изысканных мундштуков. Пилюли валиума глотала, как щелкала орешки. Зато упоминая о ней, Ливи неизменно величали Ее Высочеством Элегантностью, или Поднебесной. И не об этом ли факте в одной из своих песен пропел Коул Портер? И этот свой имидж она стремилась удержать на высоте во что бы то ни стало, в пику всем желающим столкнуть ее с пьедестала. Хотя таких, честно говоря, было не очень много. Ибо те женщины, кто пытался это сделать, с ужасом осознавали, сколь тяжко поддерживать ее умопомрачительное совершенство.

Для Ливи это означало работать на него не покладая рук, по двадцать четыре часа в сутки, но она категорически не желала, чтобы кто-либо хотя бы одним глазком взглянул за фасад воздвигнутого ею творения. Никто не должен был знать, что вот уже много лет муж не пересекал порога ее спальни. Что она полностью устранилась от воспитания своих детей. Что она живет только благодаря транквилизаторам. Общественное признание было ей необходимо, чтобы, как ватой, подбивать им стены одинокой своей кельи. Как вода и воздух, ей было нужно, чтобы ею восхищались, стремились ее превзойти, молились на нее, благословляли ее. Хорошо, твердила она себе, может быть, я не совсем нормальная – в том смысле, как это обычно трактуют люди, но, как это любил говаривать папа о тех, кто шагает под бой собственного барабана, «у каждого человека свой размер шага». Да, именно так. Это обо мне.

– Мать обучила меня искусству быть идеальной женой, но совершенно не обучила меня искусству быть женщиной, – призналась она Джеймзу, который к этому времени сделался ее ближайшим и единственным другом. Только ему дано было восхищаться ее стремлением удовлетворить безжалостные требования Билли иметь непревзойденную, идеальную жену, которую он обучил и которую приобрел за свои деньги. Только Джеймз понимал, что ничто человеческое не было чуждо Ливи и что на самом деле она была ранимой и уязвимой.

Естественно, именно он одним из первых узнал об отказе Розалинды участвовать в своем дебюте.

– Как же теперь я вдруг всем скажу, что он не состоится? – Она печально покачала головой и потянулась за сигаретами. – Почему, когда дело касается Роз, все превращается в непримиримую, кровопролитную войну? Моя мать никогда бы не потерпела такого.

– Что, совершенно не желает уступить? – поинтересовался Джеймз.

– Ни на шаг. Вы же знаете Розалинду: если что вобьет себе в голову, колом этого оттуда не вышибить.

Джеймз улыбнулся.

– Воистину...

– Не знаю, откуда это у нее?

– От вашей матушки, по-видимому. Из того, что вы рассказывали мне о ней, совершенно ясно, что она была очень сильной натурой.