Света подумала, какие мелочные, ничтожные разговоры она вынуждена слушать, как все это неинтересно и нелепо. И тут, словно нарочно, впереди очень авторитетно, очень убедительно начал мужчина:

— А теперь его в зоопарк привезли.

— Удава, что ль? — переспросил чей-то голос.

— Какого удава? — одновременно спросили женщины, до этого обсуждавшие удобства «Кулинарии». — Того, что ль?

— Да вы толком скажите!

И мужчина в потрепанной кепке, мятой рубашке, что никак не вязалось с его авторитетным голосом, не без удовольствия вернулся к началу рассказа, как одна девушка собирала хлопок и вдруг ее обвил удав. Обвил и никого к ней не подпускал. Кто близко подойдет, он кольца стянет, и девушка давай кричать. Родственники, конечно, тут же отступили. Ничего не могли сделать. Отраву хотели дать, так удав оказался хитрее — стал есть только из одной тарелки с девушкой.

— Ну и как же? — услышала Света. Она не поворачивалась в ту сторону, нарочно не смотрела, чтобы показать всем своим видом, насколько она возмущена глупым разговором.

— Сонный порошок дали. И девушка заснула. Удав кольца и расслабил. Его в клетку посадили и в зоопарк наш увезли. Я сам видел. У нас с работы все пошли, и я тоже. Худой он совсем стал. Лежит, как палка. Наверно, не ест ничего, скучает. Но вовремя порошок дали, а то девушка чахнуть начала. Сколько страху натерпелась!

В очереди принялись обсуждать эту историю, которая будоражила улицу несколько дней, охали, ахали, гадали, зачем удав обвил девушку. Кто-то высказал предположение, что он ее в жены выбрал.

Света презрительно, но не очень громко фыркнула:

— Ну придумают же вздор такой!

Ей на память пришли плакаты в городском парке, где зелёный змей обвивает человека с бутылкой водки в руках. «Вот этот змей всю кровь у меня выпил, вот об этом бы ахали и охали. Страшнее его нет».

Краем глаза она увидела, что подходит тетя Фая, и, повернувшись к ней лицом, сказала:

— Здрасте.

Тетя Фая кивнула, поправила черную плюшевую душегрейку, которую она носила до самого лета (что-то у неё там болело — то ли поясница, то ли почки). Ее дочь Фирюза училась в одном классе со Светой, пока не ушла в ПТУ.

«Сейчас спросит: «Какдила?» — подумала Света.

— Какдила? — приподняв подбородок, спросила тётя Фая.

Она едва доставала Свете до плеча, впрочем, ей почти со всеми приходилось разговаривать, высоко поднимая голову.

Света снисходительно улыбнулась и сдержанно ответила:

— Хорошо.

И тётя Фая с готовностью принялась качать головой, и в этом движении было все: и сочувствие ей, и осуждение родителей.

— Вот бывает же, таким непутевым — такая девка. У других вон бандит какой растет! — Она кивала в сторону зеленой калитки. Из этого дома парня посадили за драку. — Поступать куда будишь?

Оттого, что тетя Фая говорила с акцентом, было непонятно, это она хочет спросить: будет ли Света вообще поступать или куда именно? Вопрос, конечно, странный. Света и представить себе не могла, что она не будет поступать, а куда именно — это тоже должно быть всем известно.

— Буду, конечно, на иняз.

Впереди освободилось место, и Света ногой подвинула бидон, по прежнему сожалея, что не вычистила его, прежде чем пошла сюда.

А тётя Фая все выспрашивала, в какой город она поедет поступать, и дорого ли будет стоить билет. Очередь прислушивалась к их разговору. Только в самом хвосте, который быстро вырос, жужжали о чем-то своем. Света отвечала коротко, с достоинством, представляя, как, вернувшись домой, все, кто стоял в очереди, в который раз скажут: «Ну и характер!» — и будут укорять своих балбесов, которые ленятся и не учатся как следует, когда у них все условия для этого есть.

Водитель вставил воронку в горлышко бидона и открыл кран Брызнула желтоватая, сладко пахнущая жидкость. Струя была сильная, густая, аппетитная. В воронке закрутилась пена, и смотреть не все это хотелось долго, не отрываясь. Но водитель уже повернул кран. Света взяла сдачу — мокрую, пахнущую керосином мелочь — и зажала в кулаке. Кошелек она не взяла специально, чтобы не запачкать. Осторожно, стараясь не задеть бидоном ногу или платье, она пошла домой. По улице тянулся запах керосина. Кто-то уже прошел раньше, и можно было угадать, где он свернул.

Света поставила бидон в сарае, накрыла его клеенкой, вымыла руки и, поджав ноги, села читать.

«Вы, странствующие рыцари, едущие на поиски рыцарских приключений, перед вами две дороги...» Это я уже читала!» — вспомнила Света. Она быстро нашла нужный абзац.

Здесь речь шла о пиршестве, и, когда началось описание яств на, Света почувствовала, что голодна, и вздохнула: «И что это за жизнь? Других перед экзаменами вон как кормят. А у меня все наоборот! Хорошо, что после консультации догадалась зайти в «Кулинарию», там пообедала». Тут Света вспомнила, что на сдачу (мелочи у продавца не оказалось) ей дали сосиски, запеченные в тесте. Она вынула их из сумки, положила на стол, подстелив ту самую коричневую бумагу, в которую их завернул продавец. Тесто было сухое, сосиски вялые — должно быть, вчерашние. Но Света не заметила, как съела оба пирожка.

«Как же так?! — спохватилась она. — Один же я для матери хотела оставить!»

Но угрызения недолго терзали Свету. «Вместо того, чтобы пить, могла бы приготовить ужин. Я вот из-за нее тоже не могу нормально поесть, в дом противно войти: все водкой пропахло. Лежит небось, мычит — свинство одно! Обрадовалась, что отец уехал. Вот бы хорошо, если бы он не завтра, а сегодня вернулся, дал бы ей как следует, чтобы знала!» — мстительно подумала она.

Были у них, конечно, и относительно тихие вечера, когда отец начинал вспоминать свою деревню и, воодушевляясь всё больше и больше, рассказывал, какая там трудная земля, какие там леса и какие грозы бывали, как только приходило время убирать скошенную траву, — будто небо на куски разламывалось.

Рассказывая о родных местах, отец размягчался, начинал мечтать, как летом они все вместе — на этот раз обязательно — поедут к нему на родину, вспоминал, кто из родственников должен еще быть жив, обещал повезти на озера, ловить рыбу — такой вкусной ухи нигде не поешь! «А красота у нас какая… Об этом и не скажешь...» Света с удивлением смотрели, как меняется выражение лица у него, и думала: может быть, в самом деле права Флора Яковлевна — в деревне отец был бы другим. Город не для него!..

У отца до сих пор, несмотря на столько лет жизни в городе, осталось много деревенского, и особенно непонятное для Светы пристрастие к животным. Когда она была маленькая, отец купил корову. И корова запомнилась как что-то огромное, большое и теплое, словно летняя ночь. Потом заводили в основном кур и свиней. Отец всем давал незатейливые имена, но они будто приклеивались: Пеструшка, Хохлатка, Чернушка, Белянка, — и постоянно рассказывал про них какие-то смешные истории. Света после этого тоже останавливалась и смотрела на них. Но ничего интересного или забавного не происходило: ну, ходит себе курица, поклевывает зернышки, а петух в стороне ковыряется. Свинья Машка, от которой идет кисловато-терпкий запах, вызывает у Светы только брезгливость. Маленькие поросята, те, конечно, смешные и пахнут молоком. Они, как резиновые игрушки, пищат, когда их купают, а потом, смешно хлопая белесыми ресницами, поводя пятачками, засыпают, завернутые в тряпки. Но они слишком быстро вырастают и превращаются в долгоногих, противных свиней, вечно требующих и вечно ищущих еды. И в них уже ничего забавного не остается.

Животные тоже относились к отцу иначе, чем к другим. Куры бежали навстречу с радостным кудахтаньем, Машка радостно похрюкивала, дергаясь всем телом, как студень; поросята визжали, тесня друг друга. Почесывая Машку за ухом, отец что-то приговаривал ласково, а Света морщилась: сквозь серую щетину проступала какого-то противно беззащитного цвета шкура. «Что за удовольствие? — думала она, проходя мимо. — Все равно ведь зарежете и съедите».

Когда вышло специальное постановление и животных в городе держать запретили, когда исчезли Машки, Пеструшки и Хохлатки, Света сначала даже обрадовалась, не понимая, отчего так расстроился отец, — и возни меньше и вони нет, но однажды поймала себя на том, что двор теперь кажется пустым, нежилым и скучным.