Стойлохряков закончил цитировать и расплылся в улыбке:

– Благодаря отлично проявившему себя солдату, одному человеку, – толстопузый поднял палец вверх, – наша часть заслужила положительный отзыв в прессе. А посему, – комбат залез в другой карман и достал из него коробку с часами, – награждается командирскими часами и благодарностью от командования. Ефрейтор Резинкин, выйти из строя!

Пелена застилала глаза Валетова – как он хотел оказаться на месте этого Вити. Но почему вот он, почему вот этот Витя? Только потому, что он простоял больше всех в упоре лежа? Только из-за этого? Не может быть! Почему о нем пишут в газетах? Да ладно. Все равно у него денег не было никогда и не будет. Кому – известность, а кому – деньги. Но опять же деньги, они ведь только после службы, а им еще здесь больше года париться. И Витек, получается, звезда. А он кто, кто Фрол? Друг Простакова, человечек, скрывающийся за спиной гиганта? Как это все обидно. Почему не ему часы? Да и часы, наверное, какое-нибудь говно, лежат, поди, в каждом магазине – пойдешь и купишь за сто рублей.

К дикому сожалению для себя, Фрол не угадал – часы оказались непростыми. Мало того, что это был подарочный экземпляр с намеком на позолоту, так еще на обратной стороне гравер сделал соответствующую надпись с датой и именно сегодняшним числом поставил: первым декабря. Что за особые заслуги награждается человек, не просто так. Весь взвод обзырил часы. Товарищ дембель Кадакоев подошел и похлопал Витька по плечу в столовой, тем самым объявив, так сказать, благодарность от старослужащих, а это тоже дорогого стоит.

Витек ел сечку и не чувствовал вкуса. Он был собою доволен. И если бы знали товарищи сослуживцы, чем он заслужил такую благодарность от корреспонденток, то завидовали бы ему, наверное, еще больше. И Мудрецкий – молодец, не выдал; в свое время потрахаться дал. Стоял, правда, перед строем, улыбался, но это ж мелочи. Что он, не мужик, что ли? Какая разница, каким образом добыта слава батальону? Главное, что в газетах пишут и комбат доволен.

Построились после обеда перед столовой и должны были двинуться снова на плац на развод. Тут прибежал солдатик, которого Резина за время службы ни разу не видел, и стал расспрашивать всех и вся о химиках. Наконец он подбежал к отдельному взводу и выкрикнул:

– Резинкин кто?

Витек сознался, что Резинкин – это он.

– Бегом в штаб к комбату.

– А че такое? – не понял Витя. Сюрпризов на сегодняшний день было достаточно: он успел стать черпаком, затем ефрейтором, потом получил часы – и все это в один день. Неужели такое возможно? А теперь он с задницей, готовой к тому, что ее намылят, бежит следом за солдатом от столовой к «папе» в штаб.

Перед кабинетом Стойлохрякова его тормознул старший лейтенант Белобородов. Он придирчиво осмотрел солдата, самолично одернул форму, поправил ремень и открыл перед ним дверь. Резинкин еще не въехал, для чего такой существенный осмотр, а его уже пихнули в спину, заставляя ступить через порог.

В кабинете Стойлохрякова сидел, развалившись на диване, генерал, которого Резинкин никогда не видел. Но ефрейтор не растерялся – он вытаращил глаза и вытянулся в струнку.

– Ну ты доложи, что ли, – подсказал комбат.

– Товарищ подполковник, ефрейтор Резинкин по вашему приказанию прибыл, – выпалил Витек.

Генерал улыбался:

– Так вот ты, значит, какой, северный олень. Значит, оставил всех удовлетворенными? Это здорово, – штаны с красными лампасами поднялись с дивана и переместились за стол. – Садись, – приказал генерал.

Резинкин чуть не сел прямо на пол, но вовремя сориентировался, подгреб к стулу и культурно опустился на краешек, держа спину абсолютно прямой. Это ж можно офигеть! Не только комбат, но еще целый генерал. И генерал-то такой, какой положено: лысый, морда широкая, красная; сам невысокого роста, с узкими плечами и большим пузом. И вот папочка кожаная на столе лежит, видать, с какими важными документами.

– Ну че, ефрейтор, хочешь в военное училище? Можем устроить.

Витек задумался.

– Нет, товарищ генерал, я водитель, у меня профессия есть уже.

– Ладно, опустим этот момент. Часы понравились?

– Да, хорошие часы, – согласился Витек. – Я даже не ожидал. А журналистки эти, они еще в часть приедут?

Генерал скривился:

– Мы, вообще-то, не приветствуем, когда тут у нас лазят по частям, поэтому хрен кто сюда в ближайшие лет пятнадцать приедет – этого никому не надо.

Витек сник. Прощай, московские девчонки. А могли бы, раз уж такая положительная статья и они всем довольны остались, и еще разок приехать. Он постарается уж и еще на одну статью. Да на целую книгу постарается!

Генерал провел широкой ладонью по лицу, зевнул:

– Значит, ты хорошо отжимаешься. Это хорошо, что хорошо отжимаешься. Значит, выносливый. Собирайся, поедешь со мной в Самару встречать президента.

Резинкин на мгновение потерял дар речи.

– Как, – вымолвил он после паузы, – самого его?

– Ага, – подтвердил генерал и поднялся с дивана. Подошел, пожал руку Стойлохрякову. – Приедет он сегодня к вечеру.

– Да, конечно. – Комбат посмотрел на Резинкина с долей зависти, а тем временем генерал уже выходил из кабинета.

Витек, продолжая пребывать в шоковом состоянии, лупал глазами и смотрел на комбата. Наконец до него дошла нужная фраза:

– Разрешите идти?

– Давай не осрамись там, – напутствовал подполковник.

Резинкин уловил ушами шорох от мягких ботинок по ступенькам и устремился вниз следом за высоким гостем.

В Самару летели на новой «Волге». Генерал так и не соизволил представиться, оставаясь просто человеком в погонах. Но его водитель, прапорщик, назвавшийся Борисом, тридцатипятилетний мужик с черной кудрявой шевелюрой, сообщил, что фамилия этого чина – Плющев и вести с ним себя стоит очень ласково, так как возможности генерала немереные.

Все это выяснилось в тот самый момент, когда Плющев попросил остановиться на обочине дороги на тему отлить. Генерал был подозрительно молчаливым, и за все полтора часа, пока они добирались от казармы в Чернодырье до здания областной администрации в Самаре, едва ли проронил десяток слов, из которых Резинкин не мог сделать выводы о тяжести возложенной на него миссии.

Пройдя по шикарному холлу и поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, генерал привел солдата в один из высоких кабинетов, где уже была собрана еще дюжина солдат-срочников. Его посадили за отдельный стол. После этого Плющев занял место в середине комнаты. Мебель в помещении стояла так, что люди не могли сидеть, словно в учебном классе за партами, а расположились по периметру, поэтому генерал изредка поворачивался то в одну, то в другую сторону, поставив перед собой задачу хотя бы пару раз за время его недолгой речи посмотреть каждому в глаза.

– Ты, Резинкин, последний. – Услышав фамилию, кто-то хихикнул. – Тишина в студии! – тут же рявкнул генерал. – Слушаем внимательно, все, кроме шуток. Задание вам предстоит ответственное, и поэтому настройтесь на то, чтобы немножко шевелить извилинами.

Резинкин оглядел присутствующих. Все, впрочем, как и он, были в парадной форме, отутюжены. Всех его ровесников вряд ли собирали с разных уголков области, – почему-то он так думал, считал, что только Виктор Резинкин, пропечатавшийся в столичной прессе, имеет право встречаться с президентом, и не только в общей массе, но и с глазу на глаз, обсудить, так сказать, последние направления во внутренней и внешней политике.

– Если у него, – Плющев поднял палец вверх, – найдется на вас время, то будем делать следующим образом. – Он залез в карман кителя и достал оттуда несколько бумажек. Каждому из солдат дал по листочку и вернулся на середину комнаты. Резинкину достался следующий вопрос: «Как вы думаете, стоит ли нам строить авианосцы?» Прочитав предложение, Витек немедленно поднял руку. Генерал насупился:

– Что такое?

– Я считаю, что нам надо строить авианосцы, товарищ генерал. Вот у американцев есть, и у нас должны быть, и как можно больше.