Утро. Ясно и тихо. Солнечный лучик пробежался по подоконнику, затем перебрался на цветок, растущий в глиняном невзрачном горшке, перебежал на дужки кровати, спустился на чистый дощатый пол, а потом вновь поднялся вверх, вернулся к увядающему, несмотря на все старания его владельцев, цветочку, полюбовался на сиротливо торчащий листик, подивился тому, как такой тоненький стебелечек может держать столь значительный, размером с пятирублевую монетку, листок, и, как бы вспомнив, зачем же он влетел в комнату, бросился щекотать нос рядовому Валетову. Дверь в кубрик с треском открылась, и на пороге появился свежий и бодрый прапорщик Евздрихин.

– Эй! Ну-ка подъем! – выкрикнул он.

Народ недовольно зашевелился в люльках. Кто-то заметил, что дневальный еще не орал. Прапорщик за словом в карман никогда не лазил. У него на языке на всякое солдатское словечко вертелось три.

– Меня не волнует. Подрывайтесь, сыны!

Кто-то начал медленно и нехотя опускать ноги и шарить под кроватью, разыскивая тапки. Валетов ничего не слышал, но старания лучика даром не прошли. Неожиданно сквозь сон ему показалось, будто кто-то лазит у него в носу. Рука сама потянулась к лицу. Невольно он вынырнул из-под покрова сладкого сна и прислушался к шорохам, что наполняли воздух вокруг него.

Резко открыв глаза, Фрол увидел, как его сослуживцы вяло копошатся, натягивая на себя форму. О нем никто и не вспомнил. Обычно дневальный орал так, что поднимал на ноги весь этаж. Неужели он проспал подъем?

– Сколько время? – пробурчал слоняра, свешиваясь с верхней койки.

Спящий под ним Простаков уже сидел на кровати, натягивая сапоги.

– Чего дрыхнешь? – рявкнул он и поднялся во весь свой рост, оказываясь выше горизонтально лежащего хлипкого Валетова аккурат на свою башку.

– Че ты, че ты? – Фрол повелся вставать. – Встаю, встаю. А сколько время? Ты че, сказать не можешь?

Алексей почесал лоб, затем зад, потом взглянул на руку.

– О, вспомнил, я же не ношу часы.

– Ну, ты тормоз.

Валетов сиганул вниз и успел схватить за руку выходящего уже в коридор Резинкина.

– Витек, время скажи.

– Чего тебе надо? Без десяти шесть. В шесть комбат придет. Прапор, видишь, уже тут крутится.

Фрол огляделся и никого не увидел.

– Где?

– Да заколебал ты.

Особо никто не торопил, и взвод химзащиты медленно выползал в коридор, расклеивая глаза и прочищая пальцами уши, чтобы хорошо видеть и слышать командира батальона. На кой черт ему понадобились в шесть утра химики, никто не знал.

От деда Петра Забейко – высокого черноволосого и черноглазого парня с хохляцкими корнями, поднявшегося после ухода Кирпичева и Агапова, – делегатом к прапорщику в каптерку был заслан Петрушевский. После непродолжительного разговора ефрейтор возвратился и доложил валяющемуся в койке деду о неведении товарища прапорщика касаемо замыслов ихнего местного бога товарища комбата Стойлохрякова.

Подразделение медленно строилось на взлетке, почесываясь и посапывая. Многие успели уже дойти до сортира и вернуться обратно и теперь стояли в ожидании. Евздрихин, пощипывая свои пышные усы, уже стоял перед строем и придирчиво оглядывал личный состав.

– Где Забейко с Казаряном? – спросил он у сержанта Батракова.

Дядя Женя оглядел строй, убедился в том, что прапорщик прав, и заглянул в кубрик. Оба деда как ни в чем не бывало лежали в своих люлях и вяло позевывали.

– Вы че, мужики? – сержант не собирался заставлять дедов подниматься, но все же напомнил о визите комбата, так как за его спиной стоял прапорщик.

– Пошел ты… – буркнул Казарян.

– Пошел ты… – эхом повторил Забейко.

Койки под обоими скрипнули, что должно было означать конец разговора.

В шесть ноль одну здоровенный подполковник ввалился на первый этаж казармы и вначале с удовольствием оглядел строй, затем, не увидев дедов, нахмурился.

– А где эти двое? – первым же делом спросил комбат.

Личный состав своего батальона он знал очень хорошо, а таких персонажей, как Казарян и Забейко, он желал наблюдать при каждом построении, ревниво наблюдая за тем, чтобы двое военнослужащих были на месте.

Прапорщик Евздрихин несмело подошел к огромной двухметровой туше и прошептал чуть слышно:

– Оба лежат.

– Какой ты после этого прапорщик, а? – тоже тихо, так, чтобы стоящие в строю солдаты не слышали, ответил подполковник и сам прошел в кубрик.

Двое дедов стояли навытяжку рядом со своими койками, одетые по всей форме и застегнутые на все положенные пуговички.

– Почему не в коридоре?

– А мы так поняли, что построение тута, – пробасил черный от загара Казарян.

– Не тута, а тама. На выход.

Комбат протопал обратно, а солдаты покорно вышли из кубрика и заняли свое место в строю.

Батраков часто заморгал, не понимая, как за несколько секунд можно одеться. Ведь они только что лежали пластом и, казалось бы, не собирались подрываться сегодня вообще.

У Стойлохрякова была отчаянная сухость во рту после вчерашних посиделок с главой района Шпындрюком. Протопоп Архипович вчерась был в прекрасном настроении, много пил, много ел и перемежал салатики пошлыми анекдотами под тупое хихиканье своей супруги.

Подполковник все это терпеливо переносил, тем более что жрачка и выпивка у Шпындрюка никогда плохой не была. А вчера глава местной администрации праздновал осуждение одного очень наглого рэкетира, с которым ему невольно приходилось делить полномочия в управлении райцентром Чернодырье. Теперь его власть на вверенной ему территории становилась абсолютной. Больше мешать ему царствовать здесь не мог никто. Авторитетов не осталось. Радуясь такому значительному в его жизни событию, Протопоп Архипович не жалел ни водки, ни закуски.

= Глава администрации не был бы самим собою, если бы пригласил подполковника только для того, чтобы выразить ему благодарность за участие личного состава батальона в задержании того самого рэкетира. Он уже придумал новую задачу. Точнее, придумал он ее давно, а сейчас наступила пора осуществить желаемое. Кроме конюшни, где Шпындрюк держал пятнадцать лошадей, теперь он решил обзавестись еще и свинарником. Строительство данного объекта было начато местными алкашами, но, к сожалению, застопорилось после того, как вскрылись факты вопиющего воровства стройматериалов. Если нанимать нормальных мужиков, то это дорого. Поэтому, не жалея водки, маленький и лысенький Протопоп наполнял раз за разом стопку огромного комбата, разводя бодягу вокруг своей идейки по воспроизводству высококлассных свиней.

– Начнем с того, что выпишем производителя и матку хорошую. Дело пойдет на сто один процент.

– Так у вас же вроде бы есть свинарник? – не понимал комбат.

– Есть-то есть, – соглашался Шпындрюк. – Но то ж кооперативное, а это мое будет. Хочу развести, понимаешь, чтобы под Новый год там, на день рождения, юбилейчик какой всегда свои поросята были. Ведь ты не поверишь, я, хозяин всего района, вынужден каждый раз посылать человека и объяснять каждому встречному-поперечному, зачем мне этот поросенок нужен.

– Неужели так не принесут?

Комбат засунул в рот блин с черной икрой.

– Принести-то принесут, но ты понимаешь, как обидно – все время я в попрошайках, – мягкие холеные ручки переплели пальчики на животе. – Вроде как и положено. Не по закону, конечно, положено, а так, понимаешь, по старым русским традициям, и в то же время свербит меня. Вот есть у меня лошади. Сел я на эту лошадь и поехал. И никого не спрашиваю. Никому никаких ответов не держу. Все-таки свое, оно – свое. А когда тебе люди со всех углов несут, знаешь, – Шпындрюк хлопнул Петра Валериевича по мясистому плечу, – это не то.