– Возможно. Все возможно…

– Да… В крови Ворона – изрядное количество алкоголя. И наркотики.

– Наркотики?!

– Да.

– Он не злоупотреблял. Иногда баловался. Что за «дурь»?

– Пока не определили. Ждем ответа из лаборатории.

– Мусора не мешают?

– А зачем им? Рядовое ДТП. У них таких – .полкило задень.

– Охрану выставили?

– Естественно. И машина у больницы на постоянку. Связь со всеми устойчивая.

– Какая больница?

– Таракановская.

– Почему туда?

– Они сегодня по «Скорой» дежурные.

– Сам там был?

– Да. Трогать его не рекомендуется, поэтому в другую палату перевели его соседа.

Обещают подтянуть необходимое оборудование.

– Нужно, чтобы сделали.

– Уже делают. Ерема присматривает за этим.

– Хорошо. Хотя, если разобраться, ничего хорошего. Твои соображения?

– Похоже на несчастный случай.

– Уж очень похоже! Вот только что он хотел сообщить мне? Мне лично, и никому больше, а, Сергей?

– Ты знаешь, где он кантовался в последнее время?

– Выяснил. В Вишневом. Он с женщиной одной живет. Уже года два. Оксана Миргородская, тридцать два года…

– Мне не нужна ее биография. Вот что… Я хочу, чтобы ты съездил к нему домой.

Сейчас. И произвел там натуральный шмон. Может, Ворон оставил чего: записку, знак, он парниша был неглупый. Скорее всего, мог не на виду оставить, заныкать, но ты найди!

– Да, Николай Порфирьевич.

– Все, что не вписывается в его образ жизни, любые странные бумаги, вещички…

Короче, пройдись по хате этой по полному профилю.

– Да.

– Все, что нароешь, грузи в джип – и ко мне. Да, попроси эту подругу его…

– Оксану…

– …Оксану проехать с тобой. Попроси, а не требуй, понял? Сообщи, что случилось с ее мужиком, посмотри реакцию. Тут важно, она в деле или нет.

– Понял.

– За сколько управишься?

– Часа за два.

– Постарайся быстрее.

– Я понимаю. Постараюсь.

– Удачи, Сергей Георгиевич.

– Всем нам.

Автархан прикрыл на мгновение веки. Затылок ломило нестерпимо, болели глаза. Так было каждый день, порой голова начинала ныть тупой тяжкой болью сразу, как только он просыпался утром…

Потом. Это – потом. В их деле не предусмотрено ни тайм-аутов, ни передышек, ни санаториев. Потом. Он вытащил из коробочки две облатки с обезболивающим, запил минеральной, посидел, пережидая пульсирующие толчки в висках. Поднял трубку внутреннего телефона:

– Буряк прибыл?

– Да, Николай Порфирьевич. Ожидает.

– Пусть войдет.

Через минуту дверь растворилась, франтовато одетый мужчина лет пятидесяти прошел в комнату, дождался приглашения сесть и закурить, вынул массивный золотой портсигар, оттуда – сигарету с золотым ободком, чиркнул кремнем зажигалки.

– Меня интересует Ворон, – безо всяких предисловий произнес Автархан.

– Что именно, Николай Порфирьевич?

– Ты курируешь щипачей…

– Молодежь в основном. Семена. Мелочевка. Ворон – другого полета птица. Он работал всегда сам, один. Если угодно, воровство всегда было для него хобби. И еще – он никогда не крал у работяг. Не брал последнего. Я пытаюсь привить молодежи понятия – не очень-то удается. Все помешались на деньгах, крутизне, девках. Никто не хочет работать, все хотят только получать.

– Илья Семеныч, я уважаю твой образ мыслей, но сейчас не до философий. Ворона сбила машина. При невыясненных обстоятельствах. Непосредственно перед этим он хотел связаться со мной. Лично. Настаивал на встрече.

– Наслышан.

– Ну раз наслышан… Что делал Ворон в последнее время?

– Воровал… Отдыхал… Снова воровал. Ведь Вор-он.

– Бурый… Конкретно. Чем он занимался на прошлой неделе, вчера, позавчера – А чем он мог заниматься? Все тем же. Автархан только плотнее сжал губы. Если его и раздражало поведение Буряка… Впрочем, с некоторых пор его раздражало почти все. Причина проста: головная боль и бессонница. Усталость. Страх.

Беспричинный, изматывающий, особенно ночами. Старость?

Но показать это нельзя. Никому. Нужно оставаться сильным и властным. Таким, каким его привыкли видеть. Таким, каким он себя считал. И еще… Он знал главное: с людьми нужно разговаривать на их языке. Уж таковы люди: никто никогда никому не верит, только себе; свое мировоззрение, свою философию каждый считает единственно правильной, превращая почти в религию и поклоняясь ей; в спорах не рождается никаких истин, каждый носит свою истину в себе, и горе тому, кто посмеет •в ней усомниться. Люди не прощают неприятия себя. Никому. Поэтому хочешь повелевать – терпи. Терпи чужие слабости, чужую глупость – и пользуйся ими. Любое качество другого человека можно использовать в свою пользу; нужно только правильно расставить людей. По способностям или неспособностям. Ну а то, чего терпеть не можешь, – устраняй. Вместе с человеком, так надежнее. Власть не терпит неразрешимых противоречий. И во все века разрешает их наилучшим способом: мечом или плахой.

Черт! Все проклятая голова! Болит уже второй месяц, не давая отдыха. И гоняет по кругу дурные мысли…

– Буряк, ты что, заболел? – медленно, тяжело выговаривая слова, спросил Автархан собеседника.

– Разве я выгляжу больным?

– Ты выглядишь полным придурком! И если ты устал, тебя заменят.

– Что вы, Николай Порфирьевич! Я чувствую себя бодрым, как никогда! – попытался сострить Буряк, но, глянув в черные, как жерла стволов, зрачки Автархана, осекся побледнел так, что лицо его стало нехорошего серого цвета. Ходили слухи, что Автархан болен, что пора его менять… Что он живет понятиями прошлого, а это сейчас – как башку положить на рельсы, прямо перед поездом! Хе-хе! Как бы не так! Он играет! Он играет со всеми, как кошка с мышами… – Виноват! – добавил он.

– Говори. Четко, связно, быстро.

– Позавчера Ворон работал в «Юбилейном». Но это все, что я знаю.

– Вчера он не пришел?

– Нет. Хотя тусовка была хорошая. У меня там четыре бригады было, мальчики пощипали очень результативно.

– Ты видел его позавчера?

– Да, но мельком. Он не любит бригад и всегда один.

– Дальше, дальше…

– Ну… Он под технаря этого самого «Юбилейного» косил. В халате был. С сумкой.

С такими электрики ходят.

– Или сантехники?

– Нет. Сантехники с чемоданами.

– Где он работал?

– В кулуарах.

– И что он там мог искать?

– А черт его знает! Честно?

– Иначе нельзя.

– У Ворона в последнее время в голове фонарь. Светит, но не греет.

– Поясни.

– Бывает, неделями пропадает, по слухам, лежит, в потолок смотрит. Я несколько раз предлагал ему к пацанам присоединиться, для них – наука, ему – напряг небольшой; отказывался. Что он себе думал – не знаю. Только улыбался так странненько, словно открыл бертолетову соль или решил теорему Ферма. Или скоро решит. Короче, фонарь.

– Бурый… А может, он ее действительно, решил?

– Чего решил?

– Ну эту самую теорему…

– Вот уж хрен. Скорее шизота приперла.

– И при нем скажешь?

– Да нет, чего… – замялся Буряк, понимая, что запорол косяк. – У всех свои слабости.

– То есть так: ты его видел в «Юбилейном» мельком. Он точно один работал?

– Как монах в келье.

– Ребят ты опросил? Может, из них кто чего заметил?

– Опросил. Никто ничего.

– Мистика просто.

– По правде сказать, Ворон – щипач знатный. И как появляется – непонятно, и куда исчезает с дела – неведомо. Как привидение. Талант.

– Так, – произнес Автархан, опустив веки. Боль потихоньку ушла, но не совсем, затаилась где-то в глубине под черепом. Вообще-то нужно это решить, когда будет время. Если оно когда-нибудь будет.

Ворон. Если бы он надыбал что-то этакое раньше, то и на контакт с ним вышел бы немедля. Значит, «этакое» случилось или произошло в «Юбилейном». Вот только что?

– Так, – повторил Автархан. – Тогда давай по порядку. Несвязухи, менты, особисты, персоны… Тусовка была представительная?