Интересно было бы узнать их мнение теперь, когда эту черную ненасытную жижу, не способную существовать на поверхности, перещеголяли разумные твари, живущие над ее чертогами и далее. Когда в южном Феларе, в Садах Возрождения, звучат слова о человеколюбии и ценности любой жизни, а в его северном соседе жгут ведьм. В Лароне расширяется Кладбище Изгнанников и, теперь, на имперских землях возрождают арены, где обреченный рвут друг друга на куски, спасая собственную жизнь. Раньше так поступали с рабами для забав господ, а сегодняшнюю дикость возродила убогая заранийская законность, освободившая некогда тех самых рабов, которые уже сами смотрят действо, разворачивающееся на красном от пролитой крови песке и с не меньшим азартом чем прочие.

Темный эльф на собственной шкуре испытал, после Исхода остатков своего народа в Пепельные Пустоши отправившись в странствия, что такое имперские амбиции королевств, которые едва ли могли по своим размерам спорить за столь высокие звания. Когда идеи с самых высот власти, подобно водопаду, обрушиваются на головы народа, превращая его в сборище циничных ксенофобов, что поощряют поверхностную дипломатию и воспринимают торговлю свысока, будто делая одолжение тем, кто заставляет мир двигаться дальше, налаживая связи и разрушая стереотипы обменом традиций, сливая воедино культуры, чья замкнутость прежде не раз порождала бесконечные войны.

И, черт возьми, теперь Карасу во всей полноте понимал презрение своего народа к тем, кто жил на поверхности! Если они, темные эльфы имели хоть какое-то оправдание своим жестоким традициям, среди голых камней подгорных дебрей борясь за выживание и бесконечно экспериментируя, играя с могущественными силами, без которых давно бы канули в небытие. То бывший палач никогда не понимал, чего не могли поделить те, чьи поля давали урожай, в кузницах гремели молоты, не задаваясь вопросом сколько еще железа оставалось в рудниках. У кого под ярким теплым солнцем зрели хмель и виноград, даруя веселье и наслаждение в праздники, да и после обычных дневных трудов в таверне.

Он же пробовал все это. Ведь, собственно, ради того, чтобы посмотреть мир, своими глазами увидеть все то, о чем вещали немногочисленные путешественники его народа, Карасу и отправился в странствия вместе с братом. Как вкусен был первый свежевыпеченный хлеб, по сравнению с жестким и горьким мясом подземных тварей, которое они ели с детства. Как чиста вода, что они пили с наслаждением из колодцев, повергая своими восторженными возгласами окружающих из какой-нибудь деревушки в глубокое изумление. Конечно они оба были слишком молоды и в чем-то наивны, но тот вкус, та первая радость навсегда осталась в памяти и даже яркое солнце, что безжалостно слепило и жгло глаза и кожу не могло омрачить ее. И тем горше стало разочарование, когда, казалось бы, посреди окружающей благодати пригодилось все то, чему их учили наставники там, в глуби горного чрева, над самой Бездной. Попробовав на вкус жизнь на поверхности Материка, Карасу вскоре разобрал ту горчинку, что была создана специально для языков чужаков. Полбеды то, что их регулярно пытались забросать камнями — страх перед неизвестным везде един. Над Бездной этому тоже быстро учились. Однако вскоре он понял цену словам и последующим делам, которые часто расходились с тем, как он привык, хотя ложь и среди темных эльфов не была редкой гостьей. Поэтому вернул себе свой старый клинок палача, сломав об колено шпагу, которой орудовал как «ловец удачи».

Не вышло. Потому что для темного эльфа клинок становился в мире на поверхности средством для пролития морей крови при движении к любой цели и в любом направлении.

Чужак. Всегда и везде. Возможно, они просто опоздали в этот мир?

Но он еще пытался… Отчаянно пытался. Он присоединился к охотникам на демонов и безжалостно расправлялся с shar'yu'i. С ними были свои счеты. В результате его предали и бросили израненного умирать, совершенно не посчитавшись с тем, как он сражался до этого и скольким спас жизнь. Жашка выходила его. И тогда он спросил своего врага — зачем? И вот, поверженный, он согласен был на любую правду или ложь, но не на холодное молчание предающих или убивающих его. Потому что в подгорных дебрях он бы наверняка знал ответ. Но не здесь. Видимо, дневное светило своим великолепием ослепило не только глаза, но и разум.

Демонесса просто и без прикрас рассказала о далеко идущих планах чернокнижников Каменного Цветка. О том, как извилиста и парадоксальна была природа охоты на демонов, чьей целью ставилось не допустить shar'yu'i к экспериментам по достижению их же былого могущества. Куда более рискованного нежели у темных эльфов, но в результате дарующее даже меньшие блага, ставя при этом в заложники весь Материк.

С тех пор для Карасу все стало как прежде. Как там, среди голых камней и пепла, когда они вели с уцелевшими воинами остатки темных эльфов под всегда безжалостным солнцем к Северному Океану. Изможденные дневными переходами, по ночам они отбивались от оголодавших тварей, неизвестно как очутившихся в безжизненной пустыне.

Снова разум вернулся в свою мрачную решимость и готовность ко всему и это «все» не давало ему забыться и отвыкнуть. Но их славно учили… Для палача знатного темноэльфийского дома жизнь — это бесконечный поединок со смертью, иной раз настолько беспощадный, что сам страх забьется в угол от выросших колоссов азарта и ярости. Как там, на крыше здания школы чародейств, где он и еще один незнакомец прорубали черепицу, давая молодым темным эльфам последний шанс на спасение от вырвавшихся из Бездны тварей. С ними отчаянно сражался там, внизу, на ступенях у дверей, его обреченный друг. Zeg'Zesa уже клокотала в тоннелях неподалеку, пожирая гибнущий в подземных дебрях город. Они оба не знали тогда, успеют ли. Карасу успел. Поэтому друга запомнили, и его мечи долго хранились среди уцелевших, как реликвия. Правда, ничто не вечно. Даже память… Кто знает, где эти клинки теперь и кто новый хозяин?

До рассвета оставалось недолго. Самое жгучее для глаз утреннее солнце будет во время последнего поединка. Сражаясь на закате первый раз палач был силен. Во второй, под полуденным, жгущим кожу солнцем, жесток и кровожаден. Теперь же будет слеп и, возможно, беспомощен. Так или иначе обе его спутницы окажутся свободны. Хоть что-то в своем бою длинною в жизнь темный эльф знал наверняка, потому что победа и поражение и на краю Бездны, и на поверхности оставались покамест верховными судьями.

— Пора, — возвестил старший страж, подойдя к решетке.

Темный эльф тяжело поднялся.

Из глубин коридора раздался грохот засова у двери на лестницу, что спускалась на арену.

Решетка поднялась и палач вышел в коридор, опершись о стену рукой и переводя дух. На оголенном торсе еще кровоточили едва начавшие подживать раны. Один из охранников опасливо подал Карасу клинок, и темный эльф побрел вперед, к отворенной двери.

— Храбрец… — выдохнул старший из стражей.

— Силен, — поддакнул тот, что подавал оружие.

Палач услышал эти слова и остановился.

— Завяжите мне глаза, — тихо попросил темный эльф, — Иначе утреннее солнце выжжет их и, даже если я смогу победить, то навсегда останусь калекой.

Стражи замялись в нерешительности, бросая друг на друга выжидающие взгляды. Наконец, один из них снял перчатку и оторвал кусок ткани от собственного рукава.

Спустившись по лестнице, Карасу вышел на арену под рев толпы. С его губ сорвалось шипение — утреннее солнце немилосердно жгло кожу под пронизывающим холодным ветром, не приносящим меж тем никакого облегчения. Противник стоял напротив. Судя по громкому дыханию это был громадный детина из имперских легионеров.

Ударили в набат.

Темный эльф поднял клинок, вывернул кисть, поднеся эфес к виску, и с яростным криком ринулся вперед…

В Трёделе встречали прибывший из Шаргарда корабль.

Неимоверное количество народу пришло на причал, чтобы посмотреть на это чудо феларских кораблестроителей, которое протискивалось меж многочисленных рыбацких лодок, что на зиму оставались в порту и заполняли прибрежные воды. Для многих рыбаков эти суденышки были не только средством прокорма себя и семейства, но и жилищем. Владельцы обеспокоено выглядывали из своих плавучих домов и с трепетом провожали взглядами громадину шаргардского судна.