- Ну, нет, - Эли засмеялся. - Большая разница. Там я был проституткой с пятым пунктом, а здесь, если что, то уж в чистом виде.
Улыбнулись. На том и кончился разговор - до времени. Позднее Дов узнал, что уход Эли из "амуты" ускорили и другие резоны, однако тогда Элиезер о них и слова не сказал. Председатель "осминожной комиссии", которому Эли подарил картину Галии, посочувствовав "рыжему", растолковал ему доверительно отчего они не дают хода настырной олимовской "амуте":
"Это все не нашего ума дело, а большая политика, - поведал он со значительным видом, указав пальцем в потолок. - Все лимиты идут на "территории", там строим на всю мощь, а здесь сокращаем все и вся". Так это было на деле или просто выгораживал председатель своих коллег? Но разговор этот помог Эли уйти от бедолаг-амутян, почти не испытывая угрызений совести. Он сказал себе: не валяй дурака, Эли! Государственная политика - тяжелый танк. И в России под танк не кидался, и здесь не собираюсь: не самоубийца.
Телефонные объяснения Эли прозвучали на излете войны. А в те нервные дни, когда каждую ночь сиживали в духоте заклеенной комнаты, беспокойство доставляли, в основном, Софочка и детишки, с которыми она проводила все время. Казалось, убедили ее, что Святого города война не коснется. И ближайший "Скад" упал в Рамат-Гане, километрах в ста; и о будущем взрыве радио объявляет теперь не за минуту, как раньше, а за пять, когда ракета еще над Ираком. Саша притащил юмористический журнал, выходящий в Тель-Авиве. Вот и там смеются. Полистал. Горбачевский гонец Примаков, главный в ГБ спец по арабскому востоку, летит в Израиль верхом на "Скаде". Смешно!
Порой Софа не могла успокоиться и под утро. Голубые глаза округлялись, ничего не видели. Случалось, лила чай мимо чашки. В иные минуты казалась близкой к обмороку.
Саша, посоветовавшись с Довом, привез "психодоктора" Аврамия Шора, который, в свое время, приютил Софочку. Его она считала вторым отцом.
Залучить Аврамия в эти суматошные дни было делом нелегким. Едва началась война, он сообщил по радио и напечатал в газетах объявление: "Если у вас беда, если опускаются руки, звоните по телефону номер..." Телефон стоял на столе у Эли. Собираясь покинуть "амуту", он передал свой кабинет профессору. Что тут началось? Кроме самого Аврамия, только Эли, наверное, предвидел это.
И немудрено! Как-то, еще до войны, Эли дал свой номер телефона старому приятелю, московскому режиссеру, который, создавая в Израиле русский театр, искал актеров. Среди других, отозвалась какая-то молодая женщина: она долго кричала и плакала в трубку, просила работы. И, наконец, выяснилось, что никакого отношения к театру она не имеет.
- Вы звоните по объявлению? - переспросил раздосадованный Эли. - Но ведь там прямо сказано, что набирают драматических актеров.
- Мне очень плохо, - ответили на другом конце провода.
Подобные звонки следовали один за другим, и Эли понимал, какую ношу взваливает на себя старый человек, готовый разделить с неизвестными людьми их нервические, на грани срыва, тревоги и беды.
До первых разрывов "Скадов" многим казалось, большой нужды в нем, российском ученом психодокторе, нет. Американцы и многие европейцы, действительно, спешат со своими проблемами в кабинеты дипломированных психологов. Но в России подобными дипломами с гербовыми печатями украшаются разве что парикмахерские. Психологи и психиатры? Тьфу-тьфу, пронеси, Господи! В России со своей душевной мукой привычно идут к друзьям, а не к врачам. Купят бутылку, и в гости - облегчить душу, дать совет. Попав из огня да в полымя, под "Скады" Хусейна, иные пришельцы из России, неожиданно для себя, рванулись к телефонам психологов, как утопающие к спасательному кругу.
Профессор Шор согласился приехать в Иерусалим на сутки-двое лишь в том случае, если у него будет телефон, соединенный с прежним номером.
- Big deal! - иронически воскликнул Дов, - к приезду Аврамия все было налажено. Профессор устроил свой кабинет на третьем этаже, в комнате с окном во всю стену. Окно выходило на Иудейские Холмы, над которыми сиротливо высился недостроенный, брошенный дворец иорданского короля Хусейна.
- Это еще старая война, ее остатки... Я приехал, - соседушка Хусейн уехал, - объяснил Дов с усмешкой, когда Аврамий спросил его, что там темнеет на горизонте. - Сейчас бывший соседушко у Саддама Хусейна правды ищет. Ох, не достроит ему иракский Саддам дворца! А со мной мог бы вполне договориться!
Аврамий прикатил вместе с женой. Рива отправилась в университетское общежитие, где Юрыч (сказала, и вся засияла, засветилась) готовился к защите докторской по математике. Дов попросил Софочку отнести на третий этаж завтрак, кофе. А заодно прихватить и бутылку водки: у Аврамия сегодня работа вредная. Софочка поднялась туда с подносом, да там и застряла.
Профессор спустился лишь к обеду и - предложил Дову выйти прогуляться. Закрыв за собой дверь, взглянул на Дова с холодком, спросил: - Отец Софочки знает, что она скоро станет матерью? Он крутой мужик, может явиться сюда и с берданкой. - Не дождавшись ответа, Шор утомленно присел на каменную ступеньку, добавил, что реакция Софочки на дальние "Скады" вполне адекватна: она боится за ребенка.
- Если не иметь ввиду беременности, по психофизическим показателям, заключил он, не сдержав иронической улыбки, - такую девушку может устрашить только прямое попадание.
Эти сутки телефон не умолкал. Софочка принесла фрукты и снова пыталась задержаться. Интересно же! Аврамий, не отрывая трубки от уха, показал ей жестом, чтоб исчезла.
- То, что вы боитесь, это нормально, - убеждал кого-то Аврамий, - не боятся только покойники.
Часа через три Софа снова поднялась, поставила возле профессора кофейник, сахар. Он быстро направился к дверям, предупредив на ходу, что через минуту вернется. И тут же зазвонил телефон. Женский голос поинтересовался: "Это ли телефон психолога?" Софочка подтвердила, и в трубке зашелестел, не прерываясь, как пламя из отцовской паяльной лампы, горячий голос, сообщивший о том, что ее семья в беде, дети не спят, комната сырая...
Софочка хотела прервать, мол, психолог отлучился и вот-вот явится, но, - какое! - не могла и словечка вставить, пока профессор не перехватил трубки.
- Честное слово, она не позволила мне и рта раскрыть, - попыталась оправдаться Софа.
- Естественно, - ответил Аврамий недовольно, хриплым голосом: - Когда человек стонет от боли, он ждет чего?.. Выговориться надо человеку, выговориться - боль унять! Вся родня на другом континенте, кругом тут всё чужое. Никто не внемлет человеку, никто его в упор не видит, - кроме разве Саддама Хусейна с его еженощными подарками. Живой душе нужно выговориться?!
После долгого приема, к позднему ужину, профессор спустился осунувшийся, зеленоватый. Дов налил ему стакан водки и Аврамий выпил ее, как воду. Рива хотела остановить его предостерегающим жестом, но сдержалась, не сказала ни слова. Похрустывая луком, Аврамий сообщил с усмешкой новость: у желающих вернуться в Союз советское консульство требует справку, что они не сумасшедшие.
- Вот, дали год... А что, в самом деле побежал русский олим? Или только психи?
- Я подсчитал, - не сразу отозвался Аврамий, - если взять тысячу сабр и столько же олим, то количество самоубийств будет один к пяти. Война тут ни при чем: что российским эти краткие тревоги по сравнению с тревогой непроходящей, без жилья, без будущего?! Иным война даже улучшила самочувствие. "Я больше не изгой. Впервые я, как все".
- О-ох! - протянул Дов. - Русского еврея хлебом не корми, дай утешиться. Не помню, чтобы лагерь и войны облагораживали. Хоть справедливые, хоть несправедливые.
- Вот это речь на мальчика, а мужа! - воскликнул Аврамий удовлетворенно. - Психозы осажденной крепости - реальность. Не исключено, по сей непредвиденной причине государственный сионизм и теряет свое гуманистическое наполнение. Человечность, попросту... Вам не кажется, Дов, что он вообще исчерпал себя, стал камуфляжем, прикрывающим борьбу израильских партий за власть... Каков сионизм, в моем понимании? Сионизм, не ограничивающий себя созданием государства. Речь идет о несравненно большем, о сохранении еврейского народа, проблеме вечной, но, как показал двадцатый век, отнюдь не решенной. Человеку не дано предвидеть зигзаги истории. Мы уходили отсюда, если судить по нашей общей биографии, дважды. Моше Даян не был глупцом, можем уйти и в третий раз. Нужна крепкая диаспора, Дов. Чтобы было куда отступать Израилю, в случае гибели Третьего Храма.
