Выслушав несколько подобных реплик, Аврамий вынес телеграмму, которую передал гость и прочитал ее вслух. "Нью-Йорк, Бруклин. Канцер институт. Доктору Ричарду Розенблиту. Галия в больнице. Состояние ужасное. Потеря речи, беспамятство. Диагноз неизвестен. Предполагаю, метастазы установленного вами лимфог-раматоломатоза. Помогите. Элиезер Герасимов".
- Лимфограмм, это что? - поинтересовались соседи.
- Рак крови. Скоротечная форма.
Через секунду перед Аврамием не было ни души. Со стороны лифта донеслось единым выдохом: - Пронеси и помилуй!..
Аврамий спустился в вестибюль, дозвонился до офиса Дова. Отыскали Эли. В голосе Эли слышались слезы. Договорились везти американца без задержки в иерусалимскую Хадассу, к Галие, а затем к Дову, где тот и заночует.
Аврамий взял такси, промчался с гостем к Центральной автостанции, чтоб пересесть на междугородний автобус. На развилке улиц, увидев стрелку с надписью "Иерусалим, 80 км.", обругал себя: везти доктора на автобусе, да с двумя пересадками, это, с его стороны, сквалыжество и постыдство. Он распорядился гнать такси в Иерусалим. В Хадассу. Лишь спросил на иврите у шофера-марокканца, сколько это будет стоить, чтоб не оконфузиться.
Аврамий был единственным человеком в стране, который знал в деталях всю трагическую эпопею семьи Герасимовых. Кроме израильского Шин Бета, конечно. Поскольку судьбу Галии и Эли решило в конечном счете вмешательство леди Татчер, премьер-министра Великобритании.
По дороге оба врача, Аврамий и Ричард, обменивались предположениями, состоящими, главным образом, из междометий и медицинской терминологии. Если, отталкиваясь от их возгласов, восстановить драматическую историю, которая привела ныне доктора Розенблита в Израиль, она будет выглядеть так.
Осенью 1987 года в Москву, по просьбе АМКа, американского еврейского конгресса, прилетели три врача из Бруклинского канцеринститута. С конкретной целью - обследовать "отказников": двести лет назад русский хирург Захарьев, мнение которого американцы разделяли, заметил, что рак возникает от "огорчения".
Визит был частный, Минздрав не оповестили. Заметались "отказники": где производить осмотр? Не в гостинице же "Националь". Кинулись к Эли, который собирался подавать документы в ОВИР: у того была самая большая квартира. Да и обстановка подходящая к случаю - "антик", красное дерево. Эли согласился.
И вот трое суток Ричард Розенблит и два молодых онколога принимали отощавших издерганных людей. Галия приглашала их в гостиную, усаживала в старинные кресла-качалки и на кожаные диваны. В спальне люди раздевались, затем перебирались в огромный, с окном на полстены, кабинет Эли, где работали врачи. Кофейник Галии работал нон-стоп, распространяя в квартире аромат уюта и гостеприимства. Кофе варилось бразильское, а кормили американцев чем бог посылал. Бог посылал, естественно, русскую икру, белугу, которую непонятно где доставали, и водку "Столичную". Американцы работали, как каторжники, не глядя на часы. А по ночам расспрашивали Эли о России, в которой прежде не бывали. Особенно подружился Эли с заведующим отделением ракового института Ричардом Розенблитом. У Ричарда было жесткое, покоряюще властное лицо мучной белизны и сильно развитое чувство юмора.
В конце третьих суток, по дороге в аэропорт Шереметьево, Эли прокатил онкологов по гранитной набережной Москва-реки, свернул на пустынную Красную площадь, как раз во время боя кремлевских курантой и смены караула у мавзолея Ленина. И очень насмешил Ричарда, заметив, что успех перестройки возможен лишь в том случае, если пост номер один у мавзолея Ленина перенесут к памятнику Минина и Пожарского.
На прощанье Эли обнялся с врачами и расцеловал Ричарда. Вскоре пришло от него теплое письмо.
В ОВИРе у Эли не приняли документы. Потребовали принести справку о том, что отец Галии, Ашер, не имеет к ним никаких имущественных претензий. "Умер в Гулаге? - переспросил улыбчивый Каракулька, замнач ОВИРа, - несите бумагу".
В МВД, не найдя имя Ашера, только разводили руками. Эли разъярился, прорвался к Генеральному прокурору. Тут же в районном загсе, по звонку "сверху", настрочили справку о смерти Ашера.
Документы подали, а спустя полгода отказ. Улыбчивый Каракулька объяснил, что выпустили бы с дорогой душой, но кто-то держит. На Лубянке Эли ответили, что они не против. Это куролесит МВД. Все прятались друг за друга, все врали.
Эли ждал подвоха, а Галию, мечтавшую об Израиле, о дочке, о внуках, которых еще и не видела, отказ оглушил. Неделю молчала, почти не ела. Летом пожаловалась на ангину - полощет горло месяц, боль не проходит. Взяли мазок, выяснили, у Галии скоротечная разновидность рака крови.
...Эли брел из поликлиники домой по шоссе, не видя летящих навстречу машин. Лимфаграматоломатоз, объяснили ему позднее, -это верная смерть. Как явиться домой, как сказать Галие? Скрыть до времени? Но ведь диагноз у него на лбу написан...
Спускаясь в метро услышал английскую речь. Кинулся к говорящим. Стараясь не разрыдаться, попросил передать о происшедшем доктору Розенблиту, стал диктовать адрес, телефон. Тут американца, которому диктовал, кто-то дернул за руку, и он поспешно отошел в другой конец вагона. Эли это убило. Они боятся? Чего?! На кого же теперь надеяться?!
Этот эпизод обозлил, но и помог собраться с мыслями, придал решимости. Эли выскочил на площади Революции, бросился, не слыша милицейских свистков, через улицу Горького, на Центральный телеграф.
В подъезде своего дома присел на стуле лифтерши, отдохнуть, - сил подняться к себе не было. Знакомые писатели, скользнув взглядом по лицу Эли, не останавливались. Задержался лишь один, с которым они путешествовали по Абхазии. Выслушал Эли и... порядочный человек, считал Эли ранее, даже не позвонил... Телефон еще давал о себе знать день-два, а потом как отрезало.
Ричард Розенблит прилетел в Москву на восьмой день. Привез официальное приглашение забрать больную в свой канцер - институт. Вначале, естественно, ему хотелось осмотреть ее, врачебные документы, результаты анализов.
С Эли отправился на Каширское шоссе, в "Блохинвальд", как москвичи окрестили раковую больницу академика Блохина. Блохин был недосягаем для смертных, всем командовал и.о. директора академик Трапезников. Трапезников аудиенцией их не удостоил. К ним вышла молодящаяся, лет тридцати красотка в шуршащем цветном платье, представилась сотрудницей отдела внешних сношений. Выслушав доктора Розенблита, ответила на безукоризненном английском, что справок о диагнозе они не выдают.
- What ?! - взорвался Ричард. Видимо, подобного не случалось ни на одном континенте. - Диагноз! - повторил он по-русски. -Quickly! Быстро!
Красотка исчезла в директорском кабинете. Вернувшись, заявила, что справку дадут, но больная вначале должна отказаться от лечения у них...
- А ОВИР?! - Эли ужаснулся, вскинул руки. - Если ОВИР не разрешит выехать, значит, вы выкинули больную на улицу!
- Diagnosis! Quickly! - повторил Ричард громовым голосом, добавив, что он немедленно поставит в известность все международные медицинские организации.
Они уже уходили, когда красотка задержала их, исчезла и, наконец, появилась со справкой. Позже выяснилось, Галию сняли с лечения в тот же час, безо всякой ее просьбы.
Как и опасался Эли, Галию в Штаты не выпустили. Улыбчивый Каракулька развел руками, -он бы с дорогой душой, но кто-то...
И недели не минуло, радиостанции "Голос Америки" и "Свобода" сообщили о демонстрации в Нью-Йорке в защиту Галии. Конечно, массовых студенческих манифестаций, как случалось в семидесятые, не произошло. Варварство советских учреждений давно уж не было в Штатах сенсацией. На улицу вышли лишь несколько врачей во главе с Ричардом Розенблитом. Блокировали улицу возле здания советской миссии в ООН. Фотография, на которой полицейский волочит доктора Розенблита с плакатом в руках, обошла газеты. За Нью-Йорком поднялись врачи Чикаго и Филадельфии.
