В глубине палатки сутулились парень из Баку и старик Аврамий, читавший какую-то газету. Мужчины обрадовались Дову, вскочили, обняли его. Внутри пахло гороховым супом, подгорелой кашей и "шанелью" Иды.

- И профессор "на кикаре"? - удивился Наум. - То-то палаточка знатная.

Оказалось, профессор тоже гость. А палатку подарил израильский поэт Давид Маркитант, - после того, как первую бдительные чиновники мэрии разорвали в клочья.

- Мэрия решила бороться с бездомными? - Наум усмехнулся. Но разговор этот не поддержали. Все были чем-то озабочены.

- Что еще стряслось? - спросил Дов.

Профессор пояснил, шастают по Америке замы и специальные советники премьер-министра Шамира. Намекают, Израиль не будет гневаться, если Америка повернет в свою сторону людской поток из России.

- Не может быть! - в один голос воскликнули Наум и Дов.

Ида подтвердила новость кивком. Оказалось, она принесла газету, выходящую в Сан-Франциско.

- Саша, у вас молодые, прочтите, пожалуйста, вслух попросила Ида.

Саша отстранил газету, не нацеплять же очки на нос после такого обращения к нему! Прочел громко: "По национальным соображениям Израиль не может сказать США: "Ради бога, помогите! Мы уже захлебнулись в этой волне! Пожалуйста, заберите этих людей." Я против этого и таких советов своему правительству не даю... Даже если Израилю придется размещать всех прибывающих по палаткам, по баракам, мы согласны на это. Просить США о помощи мы не будем. Возражать мы тоже не будем..."

- Как?! Чего же они вопили-надрывались: "Только в Израиль"?! вскинулся Дов. - Сколько лет кричали на весь мир. У меня все их кликушество документировано. Наломали дров, а теперь задком-задком: "Возражать мы тоже не будем..." Чего же они, суки безмозглые, вопили? Что дальше?

- А вот тут объяснено: "У нас была своя цель. Тогда пустовали квартиры, дома, целые селения..." - прочел Саша.

- Холодные гиены! - заключила Ида, беря у него газету. - Они согласны, чтобы русские евреи, во главе с Сашуней, жили в палатках и бараках и смирились с судьбой.

- Хитрожопый левантиец! - воскликнул Дов. - Ида, извини!.. Просить, умолять Америку не будем - ни за что! Мы не нищие... А сам ладошку выставил: "Подайте бывшему сионисту!"

Некоторое время молчали, оглушенные новостью. Она была, и в самом деле, нешуточной: Израилю не нужны евреи?

Дов повернулся к Науму, и сердце у него оборвалось: Наум был бледен, как полотно. Ссутулясь, он безмолвно вышел, с трудом переставляя ноги. Дов бросился следом - посадить в машину, проводить. Заторопилась и Ида, у которой всегда была куча дел.

- Ну, лады, - пробасил Дов, вернувшись и глядя на Сашу пристально. Глаза у парня мягкие, синие, просто морская синева в погожий день, а, отвернись на час, город взбаламутит. Непредсказуемый парень.

- Значит, пожалел старушку, Сашок? Девочка с температурой, знаю. А Эмика куда дел?.. Ну, лады! - И еще раз с удивлением оглядел палатку. Вдоль задней стены истертый диван, на котором располагались профессор и парень из Баку. У входа, вместо шкафа, большой холодильник "Амкор" без дверцы. Рядом другой, поменьше - с газовым баллоном." Усмехнулся: - Что, народ не бросает в беде?

- Никогда столько пирогов не ел, - Саша засмеялся.

- Не могу скрыть, есть у меня опаска, Сашок! Газеты раззвонили: бездомный преподаватель, из бочки умывается, из горлышка пьет, воротничек несвежий. Как бы тебя из сшивы не турнули?

Саша вздохнул трудно: - Может и турнут. Ешива американская. Я сбоку припеку. Случается, расходимся во взглядах... С другой стороны, им нужен преподаватель с русским языком... Почему могут турнуть? Много причин. Во-первых, из-за Василька. Василек - мой ученик, светлая головка. Память редкая, мухи не обидит, тих... Проговорился, мама у него русская. Значит, русский в еврейской сшиве? Гнать!.. Я его отстоял. Заявил, гений. Примет "гнюр"! А мне на это: "Не форсируйте, говорят. Русский мальчик, может, и не готов принять иудаизм..."

- Так, может быть, они и правы, - осторожно заметил Аврамий Шор.

Саша вздохнул: - Может быть... Моя настойчивость вызвана не только тем, что он гений... Папа и мама у него без работы. Куда ему деться? В шароновский "караван"? Там крыша, как решето, стенки сырые и ни куска хлеба?.. Для ешивы подобные соображения - не резон... А тут еще я Льва Гиршевича к ним привел. Ему в Лоде национальность не вписали. Обрыдло Гиршевичу быть национальным меньшинством. Тоже понять можно.

Дов взглянул на Льва Гиршевича. Похудел Лев, посерел, скулы в обтяжку.

- Работы нет, Лев? Тот кивнул, сказал тихо: - В "Совке" мы к чему привыкли? Шея есть, хомут найдется. А тут? Жена вчера обозвала меня "никчемушником", бездарыо. Как мне ее винить? Трое детей у нас. Веню жалко. Услышал, как меня честят, разрыдался. Сказал горько: "Уедем отсюда, папа". Я ему: "Куда там! Мы в долгу, как в шелку. Пока не откупимся..." Вечером к нам Саша заглянул. По моим делам. Я представил его: "... Бывший узник Сиона". Веня поднял бровь: - А теперь мы узники Сиона, да?"

Наступило тяжелое молчание. Чем поможешь?.. Аврамий Шор взглянул искоса на отощавшего Льва Гиршевича. В стариковских слезившихся глазах Аврамия стыло беспокойство за судьбу бакинца. Впрочем, не только за его судьбу. Что будет с такими, как Лев Гиршевич? В Союзе были "опорным столбом" семьи, в Израиле стали "приживалами". Перерезают себе вены, выбрасываются из окон именно такие волы-работяги, ставшие в собственных семьях "никчемушниками".

"Сюда бы в палаточку Переса с Шамиром, - яростно думал Дов, глядя на Гиршевича и думая о том, куда бы его приспособить. Что б не рехнулся парень. - Ломают, сволочи, семьи. Дети и через тридцать лет не простят государству того, что оно творило с их отцами..."

- Мне в России, бывало, кричали "жид", - снова заговорил Лев Гиршевич вполголоса. - Но это ничто по сравнению с тем, во что я тут превращен. Скоро забуду, что был старшим инженером, уважаемым человеком... Я тут вроде советского лимитчика... - Васильковые глаза его наполнились слезами, он вскочил и выбежал из палатки.

Саша бросился за ним. Вернулся мрачнее тучи. - Дичь какая-то, - тяжело сказал он. - А никому и дела нет. Евсей Трубашкин написал о геноциде русского еврейства в Израиле. Дали ему отпор. Неделю во всех газетах объясняли, что такое геноцид. Философы! О сути, о том, что ученых и инженеров из России превратили в дворников, и они убирают мусор год-два-три, пока сами не станут мусором, об этом никто ни слова. В газетах лишь вздохи, да цифирь социологов.

Дов рот раскрыл: обидел, пацан, Аврамия. Не хватает еще, чтоб вся головка "амуты" перессорилась.

- Сашка! - заорал он. - Ты что, слон в посудной лавке?! Выражайся осторожней!

Аврамий остановил его предостерегающим жестом, сказал с улыбкой: Давно известно, наши недостатки - это продолжение наших достоинств.

Тут и Саша понял, что обидел старика Аврамия. - Господи, какой я идиот! - воскликнул он, и все успокоились, заулыбались. Извинившись перед Аврамием, Саша продолжал о том, что, казалось, его мучило больше всего: Подумать только, Гиршевич сравнил себя с советской "лимитой"... Да разве сравнишь? Московские лимитчики у себя дома. Язык - родной. Человек может объясниться с кем угодно. Хоть в милиции, хоть где... Выгнали с работы, поедет в свой колхоз. Там родня, знакомые. А здесь все чужое. В семье раздор, -в петлю полезешь. Как открыть на это глаза людям? Нашей прессе? Американцам?

Замолчали. Аврамий Шор стал доставать что-то из кармана дешевой полосатой рубашки. Вытянув оттуда розовый конверт, объяснил:

- От Эсфири Ароновны, из Штатов. Эсфирь Ароновна разыскала журналиста, который ей помог. Тот подготовил статью о бедах русских евреев в Израиле, да только ее сняли с полосы, начертав поперек нее "несвоевременно..."

- Правда всегда несвоевременна, - горестно улыбнулся Аврамий. - Похоже, на всех континентах... - Достал платок, обтер дрогнувшие губы, щеки, - как бы смахнул с лица горестную улыбку. - А у нее самой, слава Богу, все хорошо. Создали при ней группу. Журналист этот, его зовут Сэмом, до поездки в Израиль был в Чернобыле. На реакторе. Все облазил, в специальном костюме, конечно, со всеми разговаривал. А я, старый дурак, раскрывал ему глаза на советскую власть, на русский народ, Есть эта черта у нас, бывших советских учим, указуем, открываем глаза! Ибо все знаем "изнутрЯ". Да что мы понимали, уносясь неведомо куда, как царевич Гвидон, в засмоленной бочке?