– И вы, сударыня, вы тоже! – закричал Сарчимелиа. – Снимайте все, что есть, мне это интересней!

Пришлось выполнить его приказ – не потому, что я испугалась, просто не хотелось новых приключений. Нашу одежду тоже запихали в мешок, а нас самих посадили рядом с другими жертвами.

Была суббота. А по субботам и воскресеньям в Очамчире обычно бывают ярмарки. Наверно, люди эти возвращались с ярмарки. Знали бандиты, кого и где подловить.

Ража Сарчимелиа подошел к нам и стал меня разглядывать. Он изучал меня так, будто я была неодушевленным предметом, который он нашел на дороге и не мог только решить, какая от этого ему будет польза. При этом смотрел он только на меня, на Ширера не бросил и взгляда, будто бы тот был пустым местом. Так продолжалось несколько секунд, пока он не сказал:

– А вы, оказывается, хорошо боретесь, барыня. Вот отпущу этих людей, а вас заберу с собой, и, пока ваш муж пришлет выкуп, мы будем время от времени бороться.

Сарчимелиа расхохотался и ушел за следующей жертвой.

А мой муж зашипел мне в ухо:

– Это все из-за тебя. Из-за твоих капризов… Из-за тебя должен я терпеть, что меня бьют, грабят, а мою жену сделают наложницей и будут держать до тех пор, пока я же не принесу выкуп. И все это свалилось мне на голову из-за твоего упрямства. Потому что я знал, предупреждал, предчувствие меня не обмануло, я говорил тебе – вернемся…

На этих словах мой муж махнул рукой и замолчал. Теперь вы, надеюсь, убедились сами, что Ширер – человек бесхитростный, не лукавый? Он прямо назвал все своими именами и объяснил, почему хотел вернуться. Будь другой на его месте – тот сказал бы: не думай обо мне, лишь бы выручить из беды тебя. Но не таков мой муж. Вот, господин адвокат и господин моралист, ответ на вопрос – о ком думал Ширер, когда хотел повернуть назад. Удивляться тут можно только одному – прямоте, с которой Ширер обнажил то, что другие умеют скрывать… Неожиданно произошли события, которые смешали все карты. Но, прежде чем рассказать о них, я хочу вместе с вами подвергнуть исследованию то, о чем поведала вам. Я думаю, мы не будем спорить о том, что такое грабеж и насилие, и согласимся, что они были злом во все времена. Не так ли? Но чем вызвано это зло? Я могу ответить только одно: эгоизмом. Никто ведь не скажет, что Ража Сарчимелиа со своей шайкой напал на нас из любви к ближнему? Это, по-моему, не нужно доказывать. Но покоряться насилию – разве это не такое же зло! И не говорите, что мы, безоружные, бессильны перед вооруженной шайкой.

– А разве не бессильны, – прервал я ее, – что вы могли тогда сделать?

– Ну, хотя бы умереть, – ответила Нано. – Это ведь в нашей власти. И я уверена, что если бы из всех людей, обреченных на ограбление, хотя бы третья часть была способна сопротивляться вооруженному злодею – не на жизнь, а на смерть, – многое бы изменилось в мире. Жертвы, конечно, были бы, но постепенно, в конце концов, что осталось бы от самого насилия?

Вопрос был обращен ко мне.

– Конечно, – сказал я, – страх смерти заставляет человека покоряться насилию и сгибаться перед ним. Ты права, госпожа Нано.

– Разве в этом можно сомневаться! – воскликнула Нано и продолжала: – Помните, как мой муж ударил разбойника и свалил его с ног? Как вы считаете, что таилось в этом ударе? Разве не умнее было нанести его раньше, на дороге, когда Сарчимелиа был один? Вы скажете, что Ширер, возможно, сначала растерялся, а потом, у мешков, взял себя в руки и вступил в бой. Но это не так. Я видела не раз, как Ширер попадал в опаснейшие истории, но никогда не видела растерявшегося Ширера. Он владеет собой как бог. Но бог этот – тщеславное дитя и может совершить свои подвиги, только если вокруг толпа, публика, общество, тогда он хочет показать, какой он великодушный, бескорыстный, благородный, какой смельчак, храбрец, богач, он лучше всех, умнее всех, и жена у него такая, какой ни у кого нет. Но это только на людях, когда все видят, а когда никого нет и он один или вдвоем со мной, то это совсем другой человек, можете мне поверить, я знаю это хорошо. И тот удар был взвешен и рассчитан на секунды. Мой муж все сумел предусмотреть – и храбрость показал, и по приказу куртку снял, понимал, что разбойники не захотят подымать шума, не захотят стрелять и убивать, что им нужны наши вещи, а собственная честь их беспокоит очень мало. Видите? Все произошло именно так, а не иначе. Проницательность Ширера могла бы вызвать восхищение, если бы в его поведении движущей пружиной был не эгоизм. И в результате эгоизма – снова зло. Убийство, которое чуть не произошло, и не одно, а два. И меня оставляют заложницей, чтоб отомстить Ширеру. А кроме того, Ширер показал всем дурной пример.

– Как это – дурной? – воскликнул я. – По-моему, пример был хороший, пример неповиновения, сопротивления, борьбы.

– Нет, ты не прав, – вмешался лаз. – Пример мог быть хорошим, если бы он довел дело до конца. Ты ведь знаешь, Ираклий, что такое человек! Если в одном поступке есть и плохое и хорошее, он будет подражать плохому, а хорошему не будет ни за что. Знаю я это.

– Я об этом и думала, господин Арзнев, – обратилась к нему Нано, – когда сказала, что он подал плохой пример. Теперь вы согласитесь со мной, что все поступки героев моего рассказа рождены себялюбием и страхом смерти, что, кроме зла, в них нет ничего, нет ни крупицы добра. И так всегда в жизни, сколько я ни наблюдаю, страх смерти и вытекающий из него эгоизм приносят одно только зло. Я не знаю ни одного примера, который мог бы опровергнуть эту истину.

– Нет, – сказал я. – Бывают случаи, когда страх приводит к добру.

– Какой?! Когда?! – воскликнула Нано.

– Ну, страх перед законом, – ответил я. – Страх перед возмездием. Человек просто боится преступить закон и совершить задуманное им зло.

– Конечно, – сказала Нано. – Может случиться так, что злой человек испугается закона и не пойдет на преступление. Но, Ираклий, злодей потому и злодей, что он обойдет закон и все равно добьется своего. Закон же в силах достигнуть одного – чтобы человек нашел способ его обойти и совершить преступление, избегнув наказания… – Нано задумалась. А потом сказала: – Да, главное – это страх смерти, и я его победила!

Видно, ей стало неловко от этих слов, она покраснела, смутилась.

– А как ты связываешь свободу с победой страха смерти? – спросил я ее, стараясь помочь ей побороть смущение. Вообще-то во время разговора меня больше занимала сама Нано, нежели ее рассуждения.

– Ну, это-то понять легче всего, – вмешался в разговор лаз, – если нет страха, тогда ничего не связывает, не гнетет, не мешает, и ты поведешь себя так, как подскажет сердце. Это и есть свобода. Не так ли? Другой вопрос, как человеку победить страх, если бог не дал ему на это сил? Для этого нужны топор, огонь и кинжал!

– Разве можно, господин Арзнев, топор, огонь и кинжал назвать добром? – возразила Нано.

– А корысть, злоба, жадность – не могут ли они победить страх смерти? Адской силы орешки, – сказал лаз.

– Нет, – ответила Нано.

– Почему?

– Потому что, я думаю, добро – это способность отказаться от себя, пожертвовать собой ради других. На худой конец – ради кого-то одного, но не за счет других, не во вред другим. Только человек, отмеченный этим даром, может победить страх смерти, конечно, в той мере, в какой провидение одарило его способностью к добру.

– Чего тут говорить, – мне хотелось свести беседу с ее высокого тона, – если ты будешь думать только о других и у тебя не останется никаких собственных желаний, тогда и терять нечего. Тогда и умереть не страшно!

– Не думай, что ты загнал меня в угол, – сказала Нано. – Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.

Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.

– Увы, госпожа Нано, – сказал он, – человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.