— Для пани Стеллы я достал бы не только коньячные звездочки, но и звезды с неба… И это, прошу верить, не преувеличение. Целую ручку моей любимой пани. До вечера…
И все же интуиция не подвела пана Модеста. Пани Стелла встретила его в вестибюле, устланном большими пушистыми коврами, протянула для поцелуя руку с перламутровыми ногтями и предупредила:
— У нас сегодня важный гость — герр Отто Менцель. Надеюсь, вы понимаете… — Многозначительно посмотрела на Модеста и погладила его по щеке мягкой ладонью. — Мой любимый, вы сегодня пофлиртуете с панной Ядзей? Хорошо? Договорились?
Пан Модест отвел глаза. Все ясно: пани Стелла опять пренебрегла им… Не следует ли притвориться, что тебе это, скажем, несколько неприятно? Хотя бы из элементарного приличия. Может быть, даже запротестовать? Нет, не стоит — они ведь прекрасно понимают друг друга.
Пан Модест ограничился тем, что изобразил на лице недовольство. Пани Стелла на секунду прижалась к нему.
— Не печальтесь, мой любимый, мы же старые друзья…
Модест склонился к ее руке, чтобы скрыть предательскую улыбку. Кто сказал, что он удручен? Панна Ядзя — это же мечта! Счастье само лезет ему в руки. Он давно уже приметил эту молодую, красивую блондинку. Многолетний опыт подсказывал Сливинскому: в девушке что-то есть! Это чувствовалось по тому, как умело она вела себя с мужчинами — внешне сдержанно, но с вызовом, всячески распаляя их. Пан Модест однажды сам испытал на себе силу ее бесстыдного взора. Как-то, танцуя, он нежно прижал к себе панну Ядзю и получил в ответ такую улыбку, что даже у него зашлось сердце. Но ведь тогда между ними стояла пани Стелла. А сегодня!.. Модест Сливинский даже порозовел от удовольствия. Видит бог, он не хотел этого! Сама пани Стелла толкает его в объятия панны Ядзи.
В гостиной пани Стелла представила Сливинского гостям. Штандартенфюрер СС Отто Менцель сидел в глубоком кресле. Он небрежно кивнул пану Модесту. Второй гость, мужчина лет тридцати, высокий, худощавый, с умными, проницательными глазами, поднялся и подал руку.
— Гауптштурмфюрер Харнак, — отрекомендовала его пани Стелла.
Оба гостя были в штатском. Отто Менцель поначалу разочаровал Модеста Сливинского: в городе ходили легенды о жестокости шефа гестапо. А он увидел толстопузого коротышку с обвислыми красными щеками и тусклым взглядом. Ей-богу, попадись на улице такой, подумал бы: замороченный отец большого семейства, которого жена пилит за лишнюю стопку, за недостаток средств.
Пани Стелла подсела к Менцелю. Тот едва приподнялся в кресле, улыбнулся, шевельнул щеками. Что ни говори, а Стелла была восхитительна. В золотистом платье, подчеркивавшем ее высокий бюст, с нежными белыми руками, украшенными браслетами, она похожа была на статую работы античного мастера. Глядя, как игриво наклонилась она к гестаповцу, приблизив к его мясистым губам свое розовое ушко, как коснулась его руки с толстыми, словно обрубленными, пальцами, Сливинский на секунду почувствовал ревность. Но тут же одернул себя и оглянулся, отыскивая Ядзю.
Девушка сидела в углу, разглядывая журналы. Пан Модест подошел к ней. Ядзя подняла на него зеленые глаза. Смотрела долго, с вызовом, кокетливо надув губки.
— Почему же вы так долго не шли? — сказала с упреком. — Заставили меня скучать…
Шаловливо ударив пана Модеста журналом по руке, заложила ногу на ногу так высоко, что стали видны круглые колени.
“Святая дева Мария! — взмолился в душе Модест Сливинский. — Да за такие колени не то что душу — даже тело стоит всучить дьяволу, и то будет не такая уж дорогая плата!”
— Панна желает коньяк или вино? — спросил он у девушки.
— Любопытно, что это за бутылки? — указала пани Ядзя на столик с колесиками, который горничная вкатила в гостиную.
— Кажется, французский мартель… — Сливинский сделал вид, что не узнает принесенные им бутылки (такие вещи не разглашаются). — А впрочем, попробуем…
Он сделал знак горничной подать всем коньяк. Выпрямился, высоко держа рюмку.
— Уважаемые господа! — сказал громко, стараясь придать словам оттенок искренности. — Я предлагаю осушить эти бокалы, — искоса следил за выражением лица Менделя, — за здоровье того, кому мы, украинцы, обязаны нашей свободой. За фюрера!
Харнак подскочил с вытянутой рукой.
— Хайль Гитлер!
— Хайль!.. — Менцель едва поднял над креслом толстые короткие пальцы. — Мне нравится ваш тост, пан Сливинский. Так должен думать каждый украинец, — он поднял брови, отчего кожа собралась морщинками не только на лице, но и на лысом шишковатом черепе, — и мы добьемся этого. Всех, кто не с нами, — Менцель сжал свои короткие пальцы в кулак, поднял его, черный, волосатый, — мы уничтожим!
Модест Сливинский как загипнотизированный смотрел на этот кулак. Он казался ему символом немецкого могущества. Вот таким же бронированным кулаком раздавили они Францию, Бельгию, а сейчас уничтожают большевиков в приволжских степях. Да, это сила, и на нее следует рассчитывать.
Усевшись на краешек стула, пан Модест сказал неожиданным для себя тонким голосом:
— Пан Менцель может быть уверен в лояльности широких кругов украинской общественности. Немецкая армия принесла нам освобождение!..
Штандартенфюрер сощурил глаза, лицо его вдруг вытянулось. Шевельнул скулами, словно жуя, и жестко напомнил:
— Немцы не такие глупцы, чтобы проливать кровь за ваше освобождение. Солдаты фюрера завоевывают жизненный простор для своей нации! Мы знаем, кое-кто из вас еще рассчитывает на какую-то собственную державу. Глупости! — рубанул кулаком в воздухе. — Да, глупости! Украинские земли навеки станут немецкими, на них останутся лишь те, кто верно будет нам служить!
На несколько секунд Отто Менцель вновь нырнул в кресло. Пани Стелла подала ему полный бокал. Высосал, почти не разомкнув мясистых губ, снова сверкнул глазом на Сливинского.
— Это говорю не я, — промолвил вдруг подозрительно мягко. — Это сказал наш фюрер, а он умеет держать слово!
— Да, фюрер — железный человек, — согласился пан Модест, невольно вспоминая обещание Гитлера об украинском правительстве. — Как сказал, так и будет.
— Давайте лучше оставим политику, — вмешался Харнак. — Ко всем чертям и Украину, и Францию, и Польшу — ведь рядом такие женщины!..
Гауптштурмфюрср немного опьянел. Он пересел па подлокотник кресла своей дамы — дородной панны Стефы, обнял ее за плечи, начал что-то нашептывать. Та жеманно округляла глаза, громко смеялась.
— Прошу вас к ужину, — поднялась пани Стелла. Стол сверкал хрусталем и серебром.
— Простите за меню — не те времена… — лицемерно вздохнула хозяйка дома, явно напрашиваясь на комплименты: на столе, покрытом белоснежной скатертью, было много такого, что и в мирное время считалось редкими деликатесами.
“Откуда она достала икру?” — подумал пан Модест, усаживаясь возле Ядзи. Харнак галантно пододвинул стул своей даме и, оценив взглядом стол, сказал хозяйке:
— Вы волшебница, пани Стелла!
— Ну-ну… — буркнул штандартенфюрер Менцель, запихивая за ворот краешек салфетки. — Ну-ну… Ужин хорош… — Он придвинул к себе салат, положил на тарелку несколько кусков ветчины, столовой ложкоп начал накладывать икру.
“Хам, — подумал Сливинский, — хам и выскочка”. Менцель напоминал ему сейчас большую жабу. Глядя, как штандартенфюрер жадно запихивает в рот большие куски ветчины, как чавкает мясистыми губами и щурится от удовольствия, пан Модест испытывал омерзение. Но внешне ничем не проявлял этого: ухаживал за панной Ядзей, наливал всем коньяк и вино, успел ненароком прижать соблазнительное колено соседки. Та восприняла это как должное, и Сливинский зашептал:
— После ужина, крошечка, поедем ко мне… Я покажу панне…
Ядзя подняла на него свои дивные зеленые глаза и спокойно ответила:
— Конечно, поедем, но что это мне сулит?
Вероятно, со стороны смешно было смотреть на пана Модеста, застывшего с раскрытым ртом и шпротиной на вилке. Такого он не ожидал: все женщины одинаковы, все любят подарки, но чтобы сразу вот так! Придя в себя, подумал: “А может, это и лучше? Во всех случаях — финал один, но такой путь к нему проще. Без лишних разговоров и капризных выходок…”
