Мышка вылезла из норки и потянулась.

- Ах, как хорошо, - сказала она, вдохнув носом воздух, ставший уже привычно острым, полным пряных запахов осени, жухлых листьев и приближающихся ледяных снежинок.

- У-у-хх, - зябко поежилась она. Сегодня стало гораздо холоднее, чем раньше, а вскоре вообще начнется просто жуть, когда и на минутку не выскочишь из теплой, уютной норки, чтобы не превратиться в ледяную сосульку. Но такой нужды и не будет. Норка просторна, и места в ней более чем предостаточно, а запасов собранных за лето, просто завались. С лихвой хватило бы и на двоих. Да по совести говоря, и рассчитано было на двоих. Они собирались эту зиму провести вместе с сестрицей Машкой. И все было так замечательно, вплоть до самого последнего дня. Но случилось ужасное, и Милка осталась одна.

Милка запомнила тот день на всю жизнь.

Она отдыхала у входа в норку после очередного рейса с близлежащего поля, наслаждаясь покоем и солнечным днем. Навстречу ей семенила Машка, приветливо помахивая хвостиком, сгибаясь под тяжестью здоровенного, налитого живительными соками, спелого пшеничного колоса.

Но сложившаяся идиллия была разрушена грубым вмешательством.

Огромное серое чудовище молнией метнулось из-за угла, неся смерть в своих когтистых объятиях. Один лишь краткий миг, и Машки не стало, лишь слабый предсмертный писк на мгновение всколыхнул сонное спокойствие летнего дня.

Машки не стало. Чудовище унесло ее прочь, дабы пожрать, насладиться ее трепещущей плотью. Чудовище звали Плешнер, это был огромный, толстый до безобразия котище с большими проплешинами по бокам и блюдцами бессмысленно-бесстыжих глаз. Вид чудовища был мерзок и отвратен, и, представив Машку в его зубах, Милка содрогнулась.

Она осталась одна. А вскоре пролетели и последние теплые денечки, и в воздухе ощутимо запахло осенью и приближающейся зимой.

Но сегодня, в самый канун зимы, Милка наслаждалась погожим днем, которые становились все реже и реже день ото дня.

Что-то холодное, мягко спланировало на нос Милки. Она даже не успела испугаться, настолько неслышным и нежным было прикосновение. Холодок приятно обжег нос, оставив на нем влагу. "Снежинка", - с восхищением отметила Милка. Крошечная мышка любила прекрасное, в том числе и их, невесомые кружевные созданья, мягким ковром укрывающие землю, на всю бесконечно-долгую зиму, резвиться на котором сущее наслаждение. "Первая снежинка", - радостно подумала Милка и еще немножко просунула наружу свою хитрую, любознательную мордашку, чтобы насладиться беззвучным танцем небесных красавиц, таких великолепных в неторопливом и плавном скольжении, таких разных и неповторимых. Вот и еще одна. Ой, она еще красивее, а вот еще и еще. Их становилось все больше, и они становились все краше. Милка не могла более усидеть на месте, соблазн покружиться в кампании красавиц был превыше осторожности. Она позабыла обо всем и, поддавшись очарованию дня, покинула покой и уют теплой норки и выскочила наружу, забавляясь и играя со снежинками, как неразумный мышонок.

...Плешнер был голоден и зол. Он возвращался из соседского огорода, где ему в этот раз ничего не обломилось. Настроение было препоганым, а тут еще эти дурацкие снежинки забивают глаза, мешая идти.

Домой не хотелось, и он прилег за углом, где ему меньше досаждали снежинки, и устало смежил веки. Пышная и теплая шуба, доставшаяся ему взамен летних, висящих клочьями лохмотьев, позволяла вольготно чувствовать себя даже в самые лютые морозы. Плешнер спал. И снилось ему лучезарное лето, теплое и безмятежное, когда было полным-полно дичи, и никаких забот. И снилась ему мышка, та, что он поймал однажды летом, такая сочная и нежная, с бархатистой кожицей и карими глазами.

Плешнер облизнулся во сне и пошевелил ноздрями, словно пытаясь вновь уловить тот далекий, летний запах. Странное дело, у него это получилось. Аппетитный запах не исчезал, становясь все ближе и ближе.

Сон моментально покинул серого разбойника, жажда крови обуяла сильное тело. Он подобрался в тугой комок и изготовился для прыжка.

Но звук внезапно исчез, затаился, испугавшись чего-то. Застыл как монумент и Плешнер, опасаясь вспугнуть внезапную добычу и надеясь своей неподвижностью усыпить бдительность жертвы, если невольной причиной ее испуга, стал он.

Дверь дома пронзительно заскрипела. Захрустел снег под грузными ногами человека. Шаги приближались к засаде старого котяры. "Как это некстати", - поморщившись, подумал Плешнер. Как бы это недоразумение не сорвало охоты, обещавшей стать удачной. Мышь может вернуться в дом, где у нее есть надежное убежище, и ему тогда ничего другого не останется, как вернуться домой, где его будут ждать жирные и наваристые щи, которые, конечно же, вкусны, но разве в состоянии они сравниться со свежей дичиной?

Шаги приближались, но в метре от Плешнера замерли, а затем и вовсе послышались, отдаляясь. Скрипнула напоследок дверь, уже не так громко и пронзительно как вначале, а затем все стихло. Плешнер вздохнул с облегчением, готовясь продолжить охоту.

Милка, испуганная появлением двуногого великана, притаилась за обломком кирпича, постреливая из-за него бусинками карих глаз. Само по себе существо было довольно-таки безобидным, и Милке бы оно не причинило вреда. Смешно сказать, оно, такое огромное, панически боялось ее, в чем она убеждалась уже не раз. Милка спряталась не оттого, что боялась, нет, она опасалась, что существо, завидев ее, поднимет шум, а этого ох как не хотелось. Крики могут привлечь внимание других чудовищ, встречи с которыми маленькая мышка не искала. При воспоминании, даже мимолетном, о сером убийце - Плешнере - Милку охватила дрожь.

Существо притихло, остановившись неподалеку от ее норки, а затем захрустело ногами-колоннами в обратном направлении. Играть расхотелось. Милка пришла в чувство после нахлынувшего на нее помешательства и мысленно корила себя за неосмотрительность. Теперь, чтобы вернуться в теплую и безопасную норку, ей придется пересечь большое открытое пространство, где так светло и негде спрятаться.

Милка вздохнула полной грудью, собираясь с силами, и скользнула к норке, и тотчас же из-за угла наперерез ей метнулась знакомая, наводящая ужас серая тень.

Новая шуба подвела. Плешнер немного не рассчитал, и смертельно напуганная Милка, выскользнула у него из-под самого носа и шмыгнула к норе. А затем - тоненький предсмертный писк и стальной щелчок захлопнувшейся мышеловки. Милки не стало. И лишь пушистые снежинки также медленно и плавно опускались с небес, плетя на земле сказочный зимний убор.

"Все хорошо, что хорошо кончается", - философски заметил Плешнер. Мышиный финал не ускользнул от его внимания, и он его устраивал. Неторопливо старый котище направился к мышеловке, цепко держащей свою добычу.

Плешнеру было не в первой отбирать добычу у более удачливых, нежели он.

Ночной кошмар

В этот зимний вечер старый пакостник и негодяй Плешнер возлежал на табурете в столовой во время семейного ужина. Его вид выражал воспитанность и благопристойность. Казалось, нет на свете кота приличнее и тактичнее этого серого красавца. Он умильно поглядывал на людей и выражал полнейшее покорство судьбе, что он будет несказанно рад и тому, что падет ему с хозяйского стола. Он само олицетворение скромности и порядочности, не в пример его товарке Дашке, ничтожной попрошайке, порочащей весь кошачий род в целом, и затрагивающей честь Плешнера в частности. Эта дохлая, но горластая кошонка постоянно орала, выпрашивая подачку, чем нередко достигала противоположного эффекта. Неоднократно она получала увесистый подзатыльник от хозяина, которого, так же как и старого, умного котяру, возмущал ее беспрестанный, нахальный ор. Нередко Дарья оказывалась на улице, где проводила в тоске и одиночестве долгие-долгие минуты. А он, Плешнер, ждал, и ожидание всегда было оправданно. Он получал и свою, далеко не скудную порцию, и в придачу долю выставленной за дверь, дурочки Дарьи.