"Ты кто есть?

Ты есть - бородавка на теле государства!.."

Степан Иванович Милёшкин,

Директор мужской ср.шк. N652 г.Москва, 1952 год

(Из беседы с учащимся)

Жара пропитала день и ночь. Только утро еще не сдавалось. Автомат на углу плевался остатками пены от газировки и с шипением выдувал над стаканом пузыри. Асфальт на Триумфальной плавился и вонял жареной рыбой. Из метро тянуло болотной прохладой... тогда я вытащил из пачки бумаги, которую бессознательно приволок накануне с работы, один листок, заправил дополна свою авторучку и начал безо всякой подготовки писать обо всем этом, о своей бесцельной, засушенной и пустой жизни.

Выходило так гладко и так печально, что просто плакать хотелось. Представлялась длинная линейка муравьев, которые почему-то бегут поперек дороги в обе стороны. Они тащат какие-то мелкие крошки, хвойные иголки, пушинки, оброненные вылетками, и со всем этим скарбом забираются по стволу огромной красавицы сосны наверх... Что им там нужно, муравьям? Кто гонит их? И мне представлялось, что я в точно такой же цепочке, и так же бегу, дыша кому-то в спину, а оторваться и отойти в сторону невозможно просто потому, что нет места: с одной стороны обрыв, с другой - такая же цепочка бежит в обратную сторону. Наверное, можно переметнуться, резко поменять направление и пуститься, как муравьи, вниз, назад... Некоторые так и делают, но только в самом конце, на земле, а когда такой смельчак муравей пытается развернуться на вертикальном стволе, его сбивает поток, и он летит вниз... бесшумно, незамечено... и навсегда.

Кудряшова сказала утром вместо "здравствуйте": "Вам звонили из цеха", - и я поплелся обратно, не дойдя до своего стола, как был с сумкой через плечо и в светленьком плаще, добытом по знакомству...

- Ну, вот что, - сказал Михалыч и полез в свой металлический шкаф, - я тебе твою штуковину выточил, но внутренние стенки, сам понимаешь, там резец не берет, я исхитрился, но поверхность до семерки не дотянет... Вот держи, строгай свою диссертацию...

- Михалыч, с меня бутылка! - почему-то обрадовался я или изобразил это.

- Конечно. Сам понимаешь, - растопырил ладонь мастер, - в инструменталку...- он загнул мизинец, - на склад, - присоединил к нему безымянный, - потому что такую болванку, где я достану! А Косте мастеру - он же все видит...- у него получился полный кулак, из которого торчала ветошь...

- Вы взносы не заплатили, - встретила меня на обратном пути в дверях Кудряшова. Она вообще меня любила за то, что когда ее муж переманивал меня в конструкторское бюро на большую зарплату, я отказался и остался в лаборатории. - А что это у вас? Уже заказ готов? Как вам это удается - не успеете эскиз в цех принести, а Вам уже готово! И Борода вам все подписывает! Ох, Николенька!.. Только с полной суммы! - это она уже опять о взносах. - У вас статья вышла в научном журнале. Я видела! Поздравляю!

- Хорошо! - я полез за бумажником в задний карман брюк, а детальку свою зажал между коленок - что я ей стану объяснять, что за статью получил в десять раз меньше, чем заплатил редактору, чтобы он ее толкнул скорее? В бумажнике оказалась последняя десятка, и я без вздоха отдал ее на процветание профсоюза работников науки и культуры... А эта Сабиночка в Сберкассе вчера так уговаривала меня - если б Кудряшова видела, ее любовь бы сразу испарилась - она уговаривала меня, чтобы я взял будильник, который выиграл по лотерее (по тому билету, что мне всучила Кудряшова), а не четыре пятьдесят, "потому что такого будильника не купишь и еще переплатишь", а мне его по номиналу, конечно, оплатят. Она меня так уговаривала, будто он должен был стоять на тумбочке в спальне рядом с кроватью и будить нас с ней по утрам после страстных ночей, чтобы не опоздали на работу. Она, правда, хорошенькая, беленькая, пухленькая... слойка настоящая с повидлом внутри, и образование высшее... финансовое... А что, надоело уже по утрам бежать в эту кафешку, и там Лизка мне уже все приготовила и пораньше кофе налила этот бочковой со сгущенкой, от которого тошнит... и от Лизки уже тоже... А она ведь с высшим образованием... Плехановский, по-моему, кончила и числится товароведом в этой кондитерской... Чего они там ведают? "Булочка городская - 10 коп., плетенка -23 коп, сахар песок - 78 коп..." Сегодня опять спрашивала... Она тоже сдобная... только, как калорийная булочка за 10 коп. с изюмом... да, уж она с изюмом... точно... там его столько! Изюма... нарыть можно!..

- Вы бы мне статью подарили, Николенька! - разбудила меня Кудряшова.

- Конечно, конечно, обязательно! - пообещал я опрометчиво.

- Почитаем, почитаем, что Вы там описали! Может, даже покритикуем! - пообещала она. - Если надо!

- Да, конечно! - с энтузиазмом поощрил я. - Буду вам очень благодарен! Как ваши ребятки?

- Ой, - надолго обрадовалась Кудряшова, - вы себе не представляете! Борис Михалыч уже говорит мне, что надо их расселить! Купить им по кооперативу! - она залилась и покраснела.- Представляете, вчера Митька вернулся из школы с температурой, а Татка из сада - кто из них кого заразил? Пришлось сегодня маму вызывать - не могу же я сидеть на бюллетене, скоро конец месяца... Просто не знаю, что делать со своей темой! Может, вы посоветуете?

- Ну, - замялся я, - если смогу...- она уже шестой год советовалась, как ей поставить эксперимент - это у нее такое прикрытие было профсоюзной деятельности... Трудно было представить, что можно посоветовать такой маленькой головке с быстрыми остренькими глазками и губками замочком, за которыми иногда проскальзывали остренькие маленькие зубки... но я согласился и поплелся к сваренной из швеллеров и листовой стали лестнице, ведущей на второй этаж.

Авдошкина остановила меня у дверей в мой скворечник и потянула за рукав:

- Коля, ты учти - не трепись с Ленкой Кудряшовой - она все переиначит и вывернет - не узнаешь.

- Да я ж молчу! Ты же видишь! - какая она мне Ленка... двое детей...

- Я все вижу! - она, правда, все видела. - И молчать не надо: молчание - знак согласия. Ты про формулы сразу - это она не любит... - я решил, что никогда не доберусь до своего стола, и погрустнел. Авдошкина это сразу заметила и уцепилась: - Что, уже проболтался? Да? Говори?

- Нет, Мотя, я уж не знаю, как мне быть, помогла бы мне комнату снять, что ли... - Авдошкина все могла, - надоело по утрам спешить в булочную глотать этот кофе проклятый, и вечером деться некуда - тетка заездила - надоел мне ее семейный угол, надо диссертацию кропать, выбираться...

- Э-э, я бы тебя к себе пустила, да ты же знаешь: Авдошкин проведает, что у меня мужик в доме - убьет! Не тебя - так меня точно! Мы с ним в разводе, конечно, - она состроила мне глазки, - и я его к себе не подпускаю, - ну, ты понимаешь, но ревнивый ужасно, а что я поделаю...

- Нет, Мотя, я так... пожаловался просто, - испугался я. Мне вдруг ударило в голову, что она меня на себе женит... Она все могла... Катьке ее пятнадцать... мне двадцать пять... а ей, значит, - я начал быстренько высчитывать, - выходило, лет тридцать... три.... Она мне как-то рассказывала, что рано вышла за своего Авдошкина... так он ей нравился, что не могла устоять... Всего ничего старше... вот и дом, и чистюля она - лучшая лаборантка, все с ней работать мечтают - за ней как за каменной стеной - что достать, что новости узнать, иногда даже научные: кто чем занят, кто к кому в статье свою фамилию приписал, кто у кого оппонентом будет на защите... Ее весь институт знает... - Ладно, я пойду Мотя... пошуршу мозгами, - сказал я будто бы весело и полез на свой второй этаж за стеклянную выгородку.

- Ты сегодня завтракал? - встретил меня Кулинич - здоровый мужик лет на десять меня старше и с лысиной в венце золотых до ослепления волос. - Вижу, что нет. На! Держи! - он вытащил из кастрюли с водой, кипевшей на плитке, банку сахарной кукурузы. - Молодец, Никита!.. - я подумал, что все вокруг молодцы: и запасливый Кулинич, достающий где-то на базе ящиками эту кукурузу, - как его только через проходную пропускают, и Никита Сергеевич молодец, что засадил всю страну "От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей" этой "царицей полей", и Авдошкина - молодец, даже Кудряшова... родила двух детей, делает вид, что наукой занимается, муж под боком - главный конструктор КБ... Один я - дурак-дураком и ничего впереди, кроме бледного силуэта диссертации, на которую вся надежда, что вытянет меня из болота...