— Что же мне делать? — с тревогой спросил Чунь И, не в силах понять смысл слов шамана.

Старый китаец произнёс заклинания, сжёг перед каменным святилищем несколько волчьих шерстинок и внимательно изучил пепел. Голос его изменился, на морщинистом, раскрасневшемся от огня лице отразилось изумление, и он произнёс фразу, смысл которой остался для Чунь И загадкой:

— Жизнь вечна, разлука мимолётна. Судьба — бурная река, отдайся на её волю и соединишься с Океаном.

Он по-отечески взглянул на юношу и прошептал:

— Любимое существо — жемчужина, таящаяся в тёмных водах. Если потерпишь кораблекрушение, знай — это для того, чтобы найти сокровище.

Ничто не умаляло красоты нашего дома-крепости. Небо было синим и бездонным, солнце с неизменным величием освещало всё вокруг. Жужжали пчёлы, колыхались на ветру деревья. Отчаяние приходит в наш мир, как буря. Жизнь подобна нежному мху, дождь прибивает её к земле, а солнце возрождает.

Батюшка отошёл в мир иной.

Он вошёл в покои первой наложницы. Молча нанёс ей удар саблей в живот. Она вскрикнула, упала на ложе, свернулась клубком, прикрывая рану ладонью. Женщина звала на помощь, но оцепеневшие слуги не смели приблизиться. Она обратила взор к отцу, но тот отвернулся, потрясённый видом крови.

Отец вспоминал их первую встречу в чайном доме в городе Чэндоу. Хрупкая весёлая девушка пела, аккомпанируя себе на бибе. В зале было шумно. Посетители громко переговаривались, звенели тарелки, кричали подавальщики. Воркующий голос певицы заворожил отца. У неё были круглые и чёрные, как у ласточки, глаза.

Теперь эта грузная женщина лежала в луже собственной крови и с тяжёлой укоризной смотрела на моего отца. На лбу у него выступил пот, он злобно оскалился и внезапно нанёс наложнице новый удар, словно хотел убить воспоминания, вытер лезвие полой халата и нетвёрдым шагом побрёл к двери. Умирающая женщина была дочерью ярмарочных артистов, её с четырёх лет обучали воинским искусствам: она поднялась, кинулась на своего господина и вонзила ему в спину кинжал, который хранила под матрацем.

Когда моя мать, ковыляя на перевязанных ногах, появилась в спальне, отец и первая наложница бились в агонии. Они умерли в одно и то же мгновение.

После похорон Матушка заболела: она никак не могла забыть, как сотрясались в конвульсиях окровавленные тела. Их призраки приходили к ней во снах. Первая наложница, одетая ярмарочной плясуньей, тащила за собой моего хнычущего отца. Они спорили, скрипели зубами, мешая стоны с ругательствами.

Разгневанная Матушка приказала выбросить тело наложницы за стену, и стервятники разорвали его на части. Теперь жалобный крик птицы мучил Матушку. Она приподнималась на ложе и приказывала слугам убить дерзкую тварь.

После этого несчастья я одна вспоминала о моём брате. Посылала на его поиски лучших наездников. Наполненные ожиданием и неопределённостью дни тянулись бесконечно долго. Я вспоминала угрозы брата. В детстве он обещал, что отомстит мне, когда станет хозяином после смерти Батюшки.

Я тайно готовилась к побегу. Мне пришлось украсть у Матушки несколько украшений — все свои я отдала Чунь И. Служанки сшили мне костюм всадника, я научилась ездить верхом.

Однажды я приказала отворить главные ворота. Никто не осмелился перечить мне. Все запреты исчезли со смертью моего отца, приличия угасали на ложе моей матери. Долгое отсутствие брата передало управление домом в мои руки.

Створки ворот с грохотом распахнулись. Величие незнакомого мира ошеломило меня. Я медленно спускалась с горы. У меня кружилась голова, я крепко, до боли в пальцах, сжимала уздечку.

Краски и свет слепили меня, шум едва не лишил слуха: сухо цокали копыта, журчал водопад, перекатывались камни, шуршала о скалу ветка дерева. Мой смех эхом отлетал от обрывистых склонов горы.

Я достигла степи. Высокая трава касалась стремян. Влажный животный запах ударил в ноздри. Я обвела взглядом окрестности и вдруг поняла, что явилась с неба и что здесь, на земле, мир выглядит совсем иначе. Долина утратила свой безмятежный вид. Острые вершины скал разрывали небо. Я не видела озера, линия горизонта казалась изогнутой. Трава колыхалась и трепетала, в зелёных волнах появлялись и тут же исчезали пасущиеся стада.

Я опустила поводья, и лошадь перешла на спокойный шаг, словно тоже хотела насладиться ароматом лета. Мы вспугнули журавлей, птицы вспорхнули в небо, и лошадка ударилась в галоп, выкинув меня из седла.

Я лежала на спине, глядя сквозь лиловые цветы на плывущие по небу облака. Земля застыла и замолчала, отдавая мне своё тепло.

Я вспоминала, как Чунь И уезжал на охоту и потом рассказывал мне, что часто лежит в траве и наблюдает за ползущими по листьям божьими коровками и любуется порхающими бабочками, ни о чем не думает и набирается сил от земли.

С того дня, выезжая за ворота дома, я превращалась в Чунь II, следила за полётом птиц, гладила ладонями землю. Мой брат уехал, но его душа осталась в долине и приобщила меня к тайне степей.

Наступил день, когда я остановила главного управляющего, явившегося с докладом к Матушке. Она его больше не узнавала.

— Завтра вы принесёте мне в обеденный зал счета за прошлый месяц, — приказала я.

Он удивился, но вопросов задавать не стал и молча поклонился.

Я должна была взять на себя заботу о делах семьи. Без крепкой хозяйской руки слуги разбаловались и начали подворовывать, а две наложницы отца только и делали, что ссорились да жаловались на жизнь.

На следующий день я ждала старика Ли в столовой, в тот самый час, как было заведено у Матушки. Слуги убрали стол и приготовили для меня бумагу, кисточки, тушь и счёты. Ли всем своим видом выражал смирение и нерешительность, но я заметила его цепкий взгляд исподлобья. Ли принёс мне все счета, из которых я узнала, что главным богатством нашей семьи были леса и скот, торговые караваны, ходившие из Китая в соседние страны, чайные плантации, поля, на которых попеременно выращивали рис и пшеницу, а ещё две лавки, торговавшие шёлком, — они были частью приданого моей матери.

Получила я и полный отчёт о расходах. Оказалось, что денег всегда уходило без счёта, ибо мы привыкли удовлетворять все наши желания и прихоти.

В детстве я каждое утро завтракала с Матушкой и хорошо усвоила её манеру вести дела. Я подражала её властной внушительности, была требовательной, зная, что слуги меня побаиваются и за моей спиной жалуются друг другу на суровую хозяйку.

Я была безжалостна — но не жестока. Унаследованный от отца бешеный нрав уравновешивался перешедшей ко мне от Матушки мягкостью. Я наказала тех, что обокрал нас, воспользовавшись сумятицей в доме, и приказала отослать прочь обеих наложниц отца.

Они с рыданиями явились в мои покои: третья хотела вытянуть из меня ещё денег — того золота, что я дала каждой из них, этой женщине показалось мало. Вторая наложница желала остаться в доме. Обе говорили, что несчастны, что им не повезло при рождении, уверяли, что не знают, где живут их родители, что никакой другой семьи у них нет. Я не отвечала. Мне казалось, что их стенания могут утянуть меня в тот мерзкий водоворот, где уже барахтались эти женщины.

Глядя в красные от слёз глаза наложниц отца, я впервые после его смерти думала о нём как о мужчине.

Он пренебрегал моей матерью, предпочитая ей этих чувственных, умелых, но обманутых жизнью женщин. Отец любил своих наложниц и упивался их слабостью. Они были его ложью и его свободой. Его зеркалом, его утешением.

Нетерпение овладело мною внезапно и беспричинно, как это случалось множество раз с тех пор, как я стала хозяйкой этого дома.

— Мой отец осыпал вас драгоценностями, я дала вам денег, их хватит на то, чтобы уехать как можно дальше, открыть небольшую торговлю. Прощайте, нам не о чем больше говорить.

Третья наложница набросилась на меня, выкрикивая имя моего отца, поминала великодушие моей матери, проклинала первую наложницу — ту, что умерла. Я поднялась и отстранила её.