- Дальше? Дальше он меня убедил, что на журфак я все равно не поступлю, и, стало быть, ждут меня осенью сапоги и вещмешок. А вот если я на филфак попробую, на чешское отделение, там меня точно валить не будут, поскольку он об этом побеспокоится. Вот уж это меня никогда не привлекало, но… Сказал себе, что одно другому не помеха, опять же филологическое образование… Поступил, окончил. Начал работу искать. По нулям. Взяли внештатником в ведомственный журнальчик. Экскурсии водил иногда. У друзей до получки занимал. А потом другой знакомый позвонил: у тебя ж чешский, а в торгпредстве место скоро освободится. Только надо курсы в Москве окончить. Кто-то аж пищит как за границей работать хочет, а меня почему-то никогда не тянуло.
- Но согласились?
- Да. Доводы такие убедительные нашел. Сейчас даже и не вспомню, какие именно. Поехал на курсы. А там говорят: все хорошо, но вот только жениться надо. И чем быстрее, тем лучше. Холостого не отправят. А у меня с девушками как-то туго дела шли. Вроде, не урод, не дурак, не жмот – а не получалось.
- И кто-то вам предложил жену?
- Вам смешно? И правильно. Мне тоже. Нет, никто не предложил. Сама предложилась. Была у меня соседка, Марина. На год старше. Еще в песочнице вместе играли. Узнала от кого-то, какие у меня… проблемы. Может, от моей матери, не знаю. Приезжаю в Ленинград, встречаю ее на лестнице. А она мне: Андрюша, а давай ты на мне женишься. Стою, глазами хлопаю, как идиот. Она мне объясняет: любовь-морковь – это все хорошо, но быстро проходит, а мы сто лет знакомы. В результате у меня специальность, к которой я никогда не стремился, работа, которую терпеть не могу, и жена… У которой своя собственная жизнь.
- Почему она не с вами?
- Уехала раньше. Не стала моего отпуска ждать. Я же говорю, у нее своя жизнь: свадьба у Маши, день рождения у Паши. И так далее.
- У вас нет детей?
- Нет. Она не хочет. Фигура… Да и возни с ними – сопли, вопли. Это она так говорит.
За разговором ночь прошла незаметно. Граница, таможня… Поменяли колеса. Побежали навстречу зеленые Карпаты. День тек сквозь пальцы, как сухой песок. О чем они только не говорили – и каждое слово Селены отзывалось в Андрее так, словно гитарная струна на родную ноту. И все же… Как будто тонкая прозрачная стена стояла между ними. Они даже на «ты» не перешли. Он словно руками себя сдерживал: осторожно!
- Надо пораньше лечь, - сказала Селена. – Ночь не спала, а Вильнюс рано.
И снова он лежал без сна. Сирень на столике съежила и чуть опустила свои пенные кисти, и запах, по-прежнему сильный, был уже немного другим – отчаянным или отчаявшимся, умоляющим. Или ему так казалось? Селена тихо спала, повернувшись к стене. Андрей смотрел на ее узкую спину под простыней и думал о том, что всего за сутки эта девушка стала ему настолько близкой, что отрывать ее от себя придется по живому. Как будто прожили вместе всю жизнь. А произойдет это всего через несколько часов. Потому что у него ни за что не хватит духу одним махом изменить все. Да и она… Даже если бы он и решился… Она просто скажет, что он сошел с ума. Только и всего.
Селена повернулась, ее рука, голубоватая в лунном свете, беззащитно свесилась в пропасть между полками. Вздохнув поглубже, Андрей протянул руку и коснулся ее пальцев. Рука Селены вздрогнула и шевельнулась, чтобы ускользнуть, но он удержал ее. Он гладил ее пальцы, ладонь, запястье так нежно, как только мог, словно умоляя вместе с сиренью: не отталкивай меня, побудь со мною. И вдруг почувствовал, что ее напряженная вначале кисть расслабилась, и ее пальцы ответили ему.
Где-то глубоко внутри грубый голос говорил ему: что за сопли, встань, стащи ее с полки, уведи в тамбур, она только рада будет. Но он знал: послушаться его – убить все, потому что с ней так – нельзя. И поэтому вкладывал в свои прикосновения всего себя, всю свою нежность и тоску, едва сдерживая стон от невозможности просочиться в нее через кожу, раствориться в ней и стать одним целым.
Что-то пробормотала во сне пожилая соседка, Селена замерла и осторожно отдернула руку. «Спокойной ночи», - прошептала она.
Андрей решил, что спать не будет. И утром скажет ей… скажет… И уснул – как в омут провалился. И проснулся от легкого прикосновения к щеке. Селена стояла одной ногой на краешке нижней полки, лицо ее было близко-близко.
- Подъезжаем, - прошептала она. – Не говори ничего.
Она наклонилась и поцеловала его.
- Позвони мне.
Горло перехватил судорожный спазм, Андрей молча сжал в кулаке бумажку с телефоном. Селена взяла сумку и вышла…
Сначала он считал дни до ее возвращения из Вильнюса. И твердо был уверен, что если она скажет «да», пойдет ради нее на все. Но чем ближе был день, обведенный на календаре красным кружком, тем меньше становилась его уверенность. А когда этот день наступил, сбежал на дачу. И провел там несколько дней, говоря себе, что еще не поздно, что он обязательно позвонит Селене. А потом кончился отпуск, и он вернулся в Прагу. Конечно, можно было позвонить и оттуда, но он убедил себя, что уже слишком поздно. И возненавидел себя за трусость. А поскольку ненавидеть себя было слишком обременительно, возненавидел все, что было вокруг. Жену, коллег, работу. Тот день в поезде. Луну. Сирень. Только вот Селену возненавидеть не смог, как ни пытался. Это воспоминание то отпускало его, то снова принималось мучить – особенно весной, когда скверы и парки начинали пениться сиренью.
Однажды он приехал на дачу, взял топор и срубил под корень все кусты. Сидел на скамейке – той самой – и ждал, когда приедет Марина, которая ухаживала за сиренью, как за любимыми детьми. Детьми, которых они так и не завели.
- Идиот! – прошипела она, села в машину и уехала обратно в город.
Но и эти пеньки, торчащие как сломанные кости, и ветки с умирающими цветами не давали ему покоя. Андрей плюнул и пошел на электричку.
Ему казалось, что он сходит с ума. Сирень была повсюду. В каждом саду за окнами электрички, в руках мужчин и женщин. Она словно мстила ему, и он понял: что-то должно произойти.
В маршрутку села девушка с букетом сирени.
- Разве можно с такими охапками ездить в общественном транспорте? – взорвался Андрей. – От запаха умереть можно.
- Поезжайте на такси, - огрызнулась девушка.
Женщина лет сорока с гладко зачесанными то ли светлыми, то ли седыми волосами посмотрела на него с усмешкой, и он поперхнулся словами, которые хотел сказать нахалке с букетом.
Он знал, что Селена живет недалеко от него, и все эти годы думал, что, может, они когда-нибудь встретятся – случайно. Представлял, что скажет ей. И оказался застигнутым врасплох.
Она вышла, Андрей за ней.
- Селена! – голос смешно и нелепо сорвался.
Она обернулась.
- Ты… Вы не помните меня?
- Простите, нет.
- 86-й год, поезд, вы ехали из Остравы… мы были в одном купе.
- Ах, да… Простите, забыла, как вас зовут.
- Андрей. Я обещал вам позвонить, но…
- Правда? Я и не помню. Извините, меня ждут. Муж, дети…
- Да-да. Всего хорошего.
Он смотрел ей вслед и задыхался от обиды. Он столько лет считал эту встречу событием, которое могло перевернуть всю его жизнь, столько лет грыз себя за то, что струсил и не использовал эту возможность, а она с трудом вспомнила его?
Но с каждым шагом идти было все легче, и досада куда-то убегала по капле. И он подумал, как глупо было все эти годы мусолить ничего не значащий эпизод и придавать ему масштаб вселенской трагедии. Вечером он подошел к окну, посмотрел на луну, на сирень внизу и с циничной усмешкой принялся насвистывать романс, от которого раньше так больно сжималось сердце: «Распахнул я окно, - стало грустно невмочь…»
А в это время одинокая женщина со странным именем стряхивала одной рукой пепел с сигареты, другой слезы с ресниц и говорила сидящему на подоконнике коту:
- А я ведь так ждала его звонка. Все лето ждала. И потом еще… Долго ждала. Хотя бабушка сразу сказала мне, что человек, который не смог сам себе выбрать ни жену, ни профессию, вряд ли решится перевернуть всю свою жизнь. А я надеялась. Просто мне ни с кем никогда не было так… Светло и тихо. Понимаешь, кот, я надеялась, что мы с ним встретимся случайно на улице. Представляла, что он скажет, что я скажу. А получилось… Понимаешь, кот?
