Катька открыла ей не сразу. Вопила из-за двери, что сейчас, сейчас, погодите только, куда-то запропастились ключи и все такое. Из этих ее воплей Александра поняла, что Катерина ночевала дома одна. При матери и больной сестре та никогда не позволяла себе подобных воплей. Да мать Катерины и сама бы ей открыла, вставала та очень рано, а теперь шел уже одиннадцатый час.
Катька приоткрыла дверь, высунув в щель точеный носик в очень аккуратных и очень симпатичных веснушках, будто специально кем распыленных для придания ее облику еще большей эротичности, хотя куда уж больше…
Втащила ее в квартиру, захлопнула дверь и тут же, без стеснения пошла на кухню, представив ей на обозрение свое абсолютно голое и абсолютно совершенное тело.
– Ты чего это с самого утра приперлась? – с непередаваемой небрежностью, как могла только она, поинтересовалась Катька, припадая пухлым со сна ртом к носику чайника. – Случилось чего?
– Почему сразу случилось? – Александра обессиленно уселась к круглому столу, стоящему возле окна в их кухне и тут же отвернулась.
Ну не могла она смотреть, как ползет по загорелой, неприлично высокой и неестественно твердой Катькиной груди оброненная ее ртом капля кипяченой воды. Ну, больно просто было ей и от вида ее тела, живого, трепетного и до бесстыдства сексуального, и от того еще, что Катька, кажется, совершенно не была ничем опечалена.
Тут же в голову настойчиво постучался омерзительный вопрос: а как же Ромкин труп на ее даче?! Как она его воспринимает? Как нечто само собой разумеющееся, или как?!
И очень хотелось спросить Катьку именно об этом, но спросила отчего-то о другом.
– Кать, ты это… – Губы не слушались, расползаясь в разные стороны, будто и не губы это были, а подтаявшее желе. – Кать, ты снова была с ним, да?!
Красивое гибкое тело Катерины едва заметно вздрогнуло и всего лишь на секунду напряглось. Чайник в ее руках чуть дернулся, и еще одна капля, покрупнее предыдущей, сползла между ее грудей к совершенному пупку, в котором поблескивал непонятного происхождения камешек. Неужели бриллиант?
Отвечать подруга не торопилась. Поставила чайник, и не поставила даже, а швырнула его на газовую плиту. Медленно повернулась на пятках, которые всегда напоминали Александре два крупных розовых лепестка, до того были бархатисты и ухожены. Потом уселась к столу напротив Александры, без стеснения пристроив свою голую грудь прямо на клетчатой скатерти. Посмотрела на нее, как на больную и спрашивает:
– Ты что же, теперь меня будешь всю жизнь из-за него преследовать, Сань?
– Почему всю жизнь? – Александра мазнула сухим шершавым языком по губам и поморщилась, ощущение было таким, будто наждачкой провела по оголенным нервам. – Я просто…
– Просто что, Сань?
Катькины соски-горошины хищно целились в Александру, мешая думать, говорить, спрашивать и отвечать. Ей все казалось, что Катька вот-вот, прямо сию минуту, возьмет и выстрелит в нее своей дразняще зрелой плотью, и убьет ее наповал не своей красотой, так страшной какой-нибудь правдой, которую знать и хотелось, а с другой стороны, и не очень.
Изменить уже ничего нельзя. Ничего!!!
– Послушай, милая, – ласково и совсем не притворно проговорила Катька, вытянула руку, коснулась ее ледяных пальцев, пыльных от прикосновений участливого дачника и долгого блуждания по дачному поселку. – Я же сказала тебе раз и навсегда, он мне не нужен! А если я так говорю, значит, так оно и есть на самом деле! Да к тому же…
– К тому же что?
От Катькиного прикосновения, от того, как нежно и почти трепетно трогала та сейчас ее пальцы, Александру начало трясти.
Господи, мелькало в ее голове, неужели она его вот этими самыми руками, а?! Неужели не дрогнула, не смутилась, не забоялась?! Это ведь усилий требует, так? Еще каких усилий, взять и воткнуть в спину нож! Надо суметь попасть в межреберное пространство, суметь проткнуть жесткую плоть из крепких мышц…
– К тому же мне кажется, что Ромка впервые по-настоящему влюбился, Сань, – абсолютно без притворства произнесла подруга, продолжая поигрывать ее грязной ладонью. – Он просто переродился с тобой, поверь. У него сейчас одно имя на устах – это твое.
– А как же ты? У него и к тебе была любовь, если мне не изменяет память.
С памятью было все в порядке. И она безобразно обнажающее то и дело, в любое время дня и ночи, поставляла Александре пламенные историйки их бывших отношений – Катьки и Романа.
– Так то не любовь была, какая же ты чудная! – Катерина резво убрала свою руку под грудь, приподняв ее еще выше. – То плотское удовольствие и не более! Почти скотское, учти! А к тебе у него совсем-совсем другое чувство. К тебе у него… Это просто наваждение какое-то. Он просто бредит тобою. Санечка то, Санечка это, а как Санечка к этому отнесется. Ты, к примеру, знаешь, что он ссуду собрался в банке брать, чтобы дом твоей бабули отреставрировать в современном стиле?
– Нет. – Она почти подавилась этим коротким словом из жестких, отрицающих все на свете, букв. – Нет, не знала.
– Вот же! А он собрался. И меня, между прочим, поручителем попросил быть. Вот, может, отсюда и сплетни. Тебя же сплетни сюда наверняка пригнали в такую рань. Я не ошиблась, милая? Нас кто-то видел вместе, так?
Катькины изумительные глаза изумительно неопределенного цвета – то они были бирюзовыми, то фиалковыми, то сверкали ослепительным сапфировым блеском – глядели на Александру добро и с любовью.
– Ну, Сань, ну чего ты? Ревела к тому же. Давай, давай, рассказывай. Нет, погоди. Поставь пока чайник и бутербродов каких-нибудь наделай, а я пойду приму душ и надену на себя что-нибудь…
Что-нибудь оказалось очень скудными шортиками, открывающими Катькин зад почти полностью, два лоскута узкой ткани, буквально рвущиеся с треском под натиском ее груди, и резинка, задравшая ее волосы высоко на макушку.
Она вернулась из ванной очень скоро и тут же села к столу, наблюдая за тем, как хлопочет Александра на ее же собственной кухне.
Так было всегда. Где бы они ни были, где бы ни гостили или ни заночевали, Катька всегда была сторонним наблюдателем, а Александре обычно доставались все хлопоты по устройству их общего быта.
Она не роптала и раньше, не роптала и сейчас. Хоть на чем-то сосредоточиться, кроме мыслей о трупе, коченеющем сейчас в домике дачного поселка.
Вскипятила чайник. Достала из холодильника батон вареной колбасы и масло. Достала из хлебницы сладкую булку с изюмом и, нарезав ее тонкими ломтиками, принялась делать бутерброды.
– Изюм и колбаса? – Катька лениво подняла бровки. – Что-то ты, Санька, и правда не в себе.
– Ничего. Пойдет. Больше никакого хлеба нет, – отрывисто пояснила Александра, невольно покосившись на Катькины узкие ладошки.
Могла или не могла эта нежная холеная ручка хладнокровно воткнуть нож меж мужских лопаток? Если да, то что именно стоит за этим? Глупая бабская агрессия или что-то такое, о чем Александре никогда не догадаться, сколько бы она ни старалась?
Закончив с бутербродами, она налила им обеим по огромной кружке чая с сахаром и села к столу. Какое-то время они молча завтракали. Катерина при этом очень пристально ее рассматривала, а Александра еще более пристально рассматривала клетчатую поверхность стола. Кусок ей в горло если и лез, то через великую силу. Она просто насильно заталкивала его туда, боясь собственного истеричного выпада.
Может, все же зря она приперлась к Катерине? Может, стоило начать с Ксюши? Вместе они что-нибудь бы да придумали. А Катька, она же известная притворщица и выдумщица. Ей соврать – не дорого взять…
– Сань, ну Санька же! – не выдержала подруга, со стуком поставила на стол опустевшую кружку и снова вцепилась в нее, теперь уже в руку повыше локтя. – Ну, прекрати ревновать, а! Ну, ты же знаешь, что я с ним при таких обстоятельствах ни в жисть! Ну!
– При каких обстоятельствах? – Александра вскинула на нее покрасневшие, помутневшие от слез и горя глаза. – Можно с этого места поподробнее, Кать?
