Какие сведущие монахи: даже знают и то, что Змий нашептывал в раю. Там вслух, в словах, записанных в Библии, даже слова нет о плотском соединении Адама с Евой, для чего Ева и дана была Адаму; но в монастырях твердо распространено убеждение, что Змий «нашептывал» Еве плотски повлечь Адама к соединению с собой, а самое «яблоко» толкуется иносказательно, как «женская прелесть», «чувственность». Помогает этому то, что в раю, до грехопадения совокупления еще не было; но если бы Церковь заботилась о чистоте понимания Св. Писания, она взяла бы из Талмуда то простое объяснение этого, что райская жизнь первой четы продолжалась только один день. Прежде всего, Адам был уже не «дебелый мужчина», каковым нелепо рисуют его на иконах, а отрок на переходе в юношество. Сон его и сотворение Евы совершилось в ответ на первое его чувственное пожелание: не мог же допустить ему Бог «разжигаться» в раю, что есть грех даже и в падшем состоянии (слова ап. Павла). Подготовленный чувственностью к ней, Адам произносит известное любящее восклицание при первом взгляде на деву-жену. Он уже знает, что она — его, что она — жена, и произносит величайшую формулу брака, какая когда-либо была дана. Брак совершился бы и исполнение его в раю же последовало бы с первыми сумерками, как у всей твари, у всех людей, — если бы, вероятно в предвечерний час, не произошло соблазнение Евы Змием. Судя по словам Божиим, что «семя женщины живородящей станет стирать главу Змия» (слова эти перевраны и в русском и в славянском переводах Библии), — если и позволительно влагать какой-нибудь иносказательный смысл в слова Змия, абсолютно от нас сокрытый, то можно только думать, что, вопреки воле Божией, давшей Еву в совокупление Адаму, Змий задумал поманить ее новым путем, вот этим путем урнингства, ненарушимого девства, монашества, как бы путем Моисея Угрина и подобных. Так как рассказ Библии об Адаме и Еве в то же время есть образ всякого возрастания юношей и дев и их сочетания, — то мы можем отметить, что и отроки перед самым пробуждением чувственности (Адам до Евы), и девы в этот же предбрачный возраст, все испытывают узенький, короткий по времени, поясок гомосексуальности: это наши «влюбления институток в подруг своих», и подобные же чувства в мальчиках лет 15—16. Все, что в отношении к полу мог нашептывать Змий, то вот такое дево-мужнее: «Не плодитесь, не множитесь — но живите, как ангелы на небесах, любя друг друга девственною любовью». Нельзя, в параллель, не отметить, что гости Лота и были почувствованы содомлянами как «ангелы», и вообще муже-девы утверждают и настаивают (Платон в «Федре»), что их чувства по высоте духовности и чрезвычайному даваемому счастью подобны «ангельским», дают им «ангельское состояние и блаженство». Все это надо отметить. Но так или этак, — Адам и Ева были к ночи уже изгнаны из рая, и совокупление их произошло вне его. Все, что можно думать об этом, это — что, исполнив заповедь Божию о размножении в раю же, т. е. поспешно, — они, по всему вероятию, избежали бы и изгнания из рая. Но они замедлили и были изгнаны: и только здесь, уже претерпя за отлагание выполнения Божьей воли, поспешили начать «стирать главу Змия». В подлинной Библии сказано: «И сказал Бог Змию: вражду положу между тобой и женщиной, и между потомством твоим и дитятею ея… И семя женщины сотрет главу тебе». В. Р-в.

Вот голоса урнинга…, вот все исповедание, цельное исповедание муже-девства: «не могу с женщиной быть», «грех», «скверна для меня», «и не ссылайтесь на святых, на примеры, на тексты: все равно, не могу! не хочу! Моей природе это противно, враждебно, гадко!» В. Р-в.

Все ведь это сочинение, фантазия: но так уверен урнинг, когда и врет («природа кричит»)! См. выше аналогичное вранье, — и тоже какое упоенное! — Вл. Соловьева, Л. Толстого и Фози о «девстве». В. Р-в.

Прямо — знаменитые слова о скопчестве. Так вот в каком месте их корень… В. Р-в.

Вот, вот! Так вот где корень всех монастырей и всего монашества… Наивно и чистосердечно рассказанная история Моисея Угрина, с его столь ясно выраженной физиологической природой, поднимает завесу над всем делом, «Историю» эту надо бы выгравировать на меди и прибить к воротам всех монастырей. В. Р-в.

Да, все отношение Иисуса к браку уже было двойственно — и сперва ап. Павел, а затем и Церковь только продолжали эту двойственность. На переднем фасе — Брак в Кане Галилейской… «первое чудо»… «с людьми»… «на браке их». Затем, у Матф. 19, как будто подтверждение всего Ветхого Завета: «Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их» и пр., — хотя эти последние слова и заключаются каким-то ненужным скопчеством, этой малостью фактической, о которой бы и упоминать не стоило, высказывая такой универсальный закон. Но упомянуто. Случайно? В каких целях? Неразгаданно. И затем говорится, как особенное Христово, как новое Христово, «христианское», вот это противоположение «Христова ученичества» — отцу, матери, жене, детям… Так сильно сказано. «Не может быть Моим учеником, кто не отрекся»… Как бы: «По сему (отречению) будут узнавать, Мои ли вы» (ученики, последователи). И, наконец, совсем непостижимо это пламенное: «Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься: и как Я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но — разделение. Отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех. Отец будет против сына и сын против отца; мать против дочери и дочь против матери; свекровь против невестки своей и невестка против свекрови своей» (Луки, XII). Все это слишком подробно, разделительно и так настойчиво, притом лично настойчиво, новозаветно («новый и другой завет»), что и у ап. Павла и у Церкви не могло остаться сомнения, что тут нужно между чем-то выбирать: между верностью Ветхому Завету или вот этому Новому Завету, между «Плодитесь! Множитесь!» и «Если вы станете плодиться и множиться — не можете быть Моими учениками…» Евангелие тем именно ни на какую книгу не походит, что оно, будучи человечно, в то же время не есть ни мужское, ни женское (характер «мужского» и «женского» мы можем открыть в каждой строке, всяком жесте, в каждом тоне человеческого слова и движения). Уже слова Евангелия суть все до единого «как Ангелы на небеси»… «Любовь» же евангельская, это особая бесполая любовь, небесно-спокойная, всем помогающая, «и добрым и злым», и от всех вместе с тем далекая, ни с кем определенно не сливающаяся (брак), и есть внеполое и обоюдополое чувство, духовно-физическое, но страшно тонко-физическое. «Живут, как Ангелы»… Все, «как у Ангелов». В соответствии этому Иисус и мог только (Матф. 19) сослаться формально на заповедь Ветхого Завета: «плодитесь» и проч., но именно с этим «и прочее», равнодушно; когда же дело дошло не до ответа пристававшим на улице (Матф. 19), а до личного Его отношения, то Он и воскликнул: «Ни — жены, ни — детей, ни — невесток и свекровей. Мой огонь — другой! О, если бы он возжегся!!!». Такова была Его небесная природа… И взгляните на изображения его, все решительно, без исключения… В слегка склоненном лице, обрамленном длинными прядями волос, во взоре задумчивом, кротком и нежном, — особенно нежном, — мы не увидим сходства ни с одним известным нам, фактически или исторически, лицом… Такого нет — мужа, ни — героя… «Не то, не то!» «Не тот! Не тот!» Но будем вглядываться дольше, будем вдумываться года. Нежное, прекрасное лицо, прекраснейшее на земле… Ничего мужского, мужественного; ничего Геркулесовского (берем тип, идеал, образ, предел, грань). Станем еще смотреть, думать, сравнивать… Погрузимся в это годы… Станем изучать всевозможные Его изображения, всех эпох… Во всех эпохах «геркулесовского» — ничего. Но нет ли, не попадется ли обратное? Да, вековой наклон живописи все показывает нам одно и одно: девство, нежность, женственность, просвечивающую сквозь мужские признаки, почти только сквозь налет их, слабый, нетвердый. Но откуда же живописцы взяли свой наклон? Да из слова! Они линиями разъяснили то, что казалось невероятным и неправдоподобным в рассказе…; они утвердили рассказ и вместе догмат. «Отца вовсе нет, и в сына могли перейти единственно черты матери-девы» (разъяснение мне, на мой вопрос «почему», М. П. Соловьева, великого знатока церковной живописи, о «девообразности» всех изображений Спасителя). «Две природы» в Нем… и «полнота в Нем человечности», закругленная, завершенная, чего и не может быть только в одном мужском или только в одном женском. Таким образом и тайная поэзия евангельского слова, слога, и твердый церковный догмат повелели так рисовать, соделали «сладким» такое рисованье… С. А. Рачинский мне указывал в своей Татевской церкви совершенно безбородый Лик Спасителя, особенно им любимый, так как он несет в себе память самой древней традиции (живописной). Но когда все так нарисовалось, тогда все и разъяснилось… Мы поклоняемся Деве в Муже. В. Р-в.

См. выше у г. Фози… «Ляхиня» склоняла его не к сожитию с собой, а к форменному, законному, к церковному браку. Но он отвечал, как г. Фози и всякий урнинг: «Все равно — это есть скверна и прелюбодеяние». Из этих «обмолвок» на расстоянии тысячи лет, у простеца и ученого, как мы распознаем один корень дела, один вкус, одну физиологию! В. Р-в.

История, только другими словами рассказанная, попыток совокупить таких юношей с девами. «Ничего не выходило», — рассказывает Крафт-Эбинг. В. Р-в.

Нужно заметить, что «могу» здесь всегда неотделимо от «хочу», притом сладко «хочу». Моисею только казалось, что он «может»: но как это длилось год и он не «захотел», ни разу кровь его не заиграла при взгляде на молодость, на красоту, наконец в ответ на осязательные ласки, то совершенно очевидно, что кровь его была без игры в этом отношении, т. е. находилась в том вечном покое, какой присущ индивидуумам с « ± 0» полового притяжения. См. выше о женатых и не совокупляющихся урнингах. В. Р-в.

Совсем г. Фози. В. Р-в.