Однако недоумение Смайта никоим образом не умаляло его признательности. Он снова и снова благодарил Свиттерса за посредничество. А потом вдруг резко загасил окурок о почерневший столб и заметил:

– Еще и двенадцати нет. Если выйти прямо сейчас, держу пари, к ночи до Бокичикоса мы точно доберемся. Что скажешь, старина? Может, двинулись? Небольшая пробежка пойдет тебе на пользу. А подробности перескажешь позже, за ужином в отеле. Я угощаю. Ужином, в смысле.

– Изысканная кухня Бокичикоса – соблазн не из малых, – согласился Свиттерс, однако из гамака не полез. Напротив, остался лежать с видом весьма обеспокоенным. Он запустил пальцы в спутанные кудри. Провел языком по нёбу, ощущая горьковатую пленочку – последствие гуляша из попугая и рвоты йопо. Да уж, малая толика технического обслуживания его телу не повредила бы.

– Я не могу… гм… Конец Времени сказал… Понимаешь, дело в том… Послушай, а не попросить ли мне этих индейских жеребцов отнести меня назад. Прямо в гамаке. Как охотничий трофей. Вроде как в паланкине.

– Право, Свиттерс! Что за императорские замашки! – Смайт рассмеялся было, но тут же разом посерьезнел, словно почуяв: грядут неприятности, причем весьма капитальные. – Что, силы совсем иссякли?

– Нет, но…

– Тогда встряхнись, старина. Где хваленое мужество янки?

Свиттерс приподнялся на локте. Гамак мягко раскачивался из стороны в сторону.

– Ужасно глупо, я сознаю, но…

– Продолжай же.

– Я так понимаю, на меня наложили что-то вроде табу.

– Это как еще?

Свиттерс вздохнул, и на мгновение вид у него сделался более сконфуженный, чем встревоженный.

– Ну, Конец Времени объявил мне перед самым уходом, что я должен заплатить некую цену за то, что мне явили тайны Вселенной. Поначалу я подумал, он денег хочет, как практически каждый на этой планете патологий, и запротестовал было, потому что наличности у меня едва достанет расплатиться с гостиницей и корабельной командой, а в Лиме, я надеюсь, обо всем позаботится мистер Кредитка. Но шаман имел в виду вовсе не такую цену.

– Нет?

– Нет. Он сказал, что отныне и впредь мои ноги не должны касаться земли. Я могу стоять на чем угодно, только не на полу и не на грунте как таковом. А если я когда-либо нарушу запрет, если только мои ноги коснутся земли, я тут же, на месте, скончаюсь.

– Ах ты сволочь пакостная!

– Да уж. Так что ты об этом думаешь? Он ведь меня за нос водит, да? То есть это же глупо, просто нелепость какая-то.

– О, без вопросов. Ужасно глупо. Просто чушь собачья.

– Я так надеялся, что ты со мной согласишься. Как опытный антрополог ты, должно быть, с такими вещами уже сталкивался, и не раз. Я, например, знаю, что Западная Африка, например, кишмя кишит проклятиями и табу; с другой стороны, множество заслуживающих доверия свидетелей клянутся, что эти табу и проклятия абсолютно реальны, они, дескать, своими глазами результаты видели. Вот поэтому я и склонен перестраховаться, если уж совсем честно. – И Свиттерс изобразил сконфуженную улыбку.

– Да, ясненько. – Смайт кивнул и задумчиво помолчал. – Прелюбопытная штука. Очень похожий запрет есть и в ирландском фольклоре. Если смертный однажды ненароком угодит в волшебный холм, если ему будет дозволено пофамильярничать с фэйри – ну, там на танцы их полюбоваться и все такое прочее, – тогда парня предостерегают, что под страхом смерти он не должен более ступать на землю. Если не ошибаюсь, Эванс-Венц[80] об этом писал. В легендах на каждом шагу попадаются зачарованные ирландцы, которые из страха остаток жизни проводили в седле.

– Суеверия, разумеется?

– Безусловно. Ирландские.

– То есть белиберда?

– Не измывайся. Мне частенько говорили, что изъясняюсь я несколько старомодно. Спиши на школу, если угодно. Вот Элинор так и делает. Но ты совершенно прав: белиберда и есть. Собственно говоря, Конец Времени, прохвост, и на меня наложил табу из этой же серии.

– Нет, правда? – Впервые за весь разговор в лице Свиттерса отразилось облегчение. – Такое же, как и на меня?

– Гм… нет, не совсем, хотя последствия обещаны в точности те же самые.

– Но ты жив-здоров, расхаживаешь себе по земле как ни в чем не бывало. Уже провижу для себя счастливый исход. – Смайт промолчал, и Свиттерс настойчиво уточнил: – Или нет?

– Хм…

– Так нет или да?

– О, наверняка да. Просто наверняка.

В силу не вполне понятной причины у Свиттерса сжалось сердце. Он попытался пригвоздить Потни к месту своим жутковатым взглядом.

– Ну, друг, выкладывай. Облегчи душу.

– Прости?

– Да табу твое, черт тебя дери! Выкладывай: про что оно?

Смайт улыбнулся бледной улыбкой – еще более сконфуженно, чем Свиттерс.

– Боюсь, оно малость тронутое. – Он неуютно зашаркал «вьетнамками».

– Да хватит выделываться, мать твою! – Даже лежа на спине, Свиттерс как-то умудрился принять вид весьма грозный.

– Ну, если тебе так приспичило знать, – проговорил Смайт, откашлявшись, – а я, например, не вижу, чего тут скрывать-то, так Конец Времени предостерег меня: в качестве расплаты за то, что я странствовал с ним в так называемых запретных пределах, меня ждет мгновенная смерть – ну, примерно так, как ты сам описывал, – если я когда-либо дотронусь до пениса другого мужчины.

Свиттерс не знал, плакать ему или смеяться. Он лежал молча, прислушиваясь к поскрипыванию гамака и шуршанию листвы.

– Чушь, разумеется, – промолвил Смайт, давая понять, что по горло таковою сыт. – До чего же порой бесит полное отсутствие рационального…

– А ты проверял? – перебил его Смайт.

– Когда имеешь дело с первобытным мышлением…

– Так ты проверял или нет?

– Ну нет, нет, подавись! – едва ли не брызгая слюной, выпалил Смайт. – Разумеется, не проверял. Это же просто глупо.

– Но ты ведь, как предполагается, ученый. Ты побоялся проверить?

– При чем тут страх? Я бы и проверил, пожалуй… да наверняка бы проверил, но… хм… видишь ли, сама природа этого табу…

– Ты про пенис?

– Ну разумеется. Именно про него, родного. За кого ты меня принимаешь? Да я женатый человек! Господи милосердный!

– Спокойно, буян, спокойно. Я ни на что такое не намекаю. Но согласись, ученые порой вынуждены проводить эксперименты, им лично глубоко неприятные. Ты тут разглагольствуешь о логике, однако как ты можешь хотя бы на треклятую секунду логически доказывать, что это табу – чушь и вздор, если ты не подвергал его проверке?

Смайт недовольно фыркнул.

– Приятель, ты просто обязан произвести проверку. Ради себя самого и ради меня тоже. И не буду отрицать, что я здесь – лицо кровно заинтересованное. В результате – я имею в виду.

– Но ты ведь не предлагаешь мне?…

– Слушай, это не мой кусок радости. Я – такой же натурал, как и ты. Может, даже еще натуральнее. А то наслышан я, как вы, мальчики, в ваших пижонских английских школах панибратствуете друг с дружкой, едва свет погасят.

– Более дурацкого предубеждения…

– О'кей, забудь, что я сказал. Да какая, в сущности, разница? Дело яйца выеденного не стоит. Вот у женщин этой проблемы вообще нет. Они – существа более развитые. – Свиттерс помолчал. – Р. Потни Смайт. А что у нас стоит за «Р»?

– Я не понимаю…

– Что означает «Р»?

– Реджинальд.

– Реджинальд. О'кей. А ведь ты легко мог бы зваться просто Регги. Разве нет? Регги Смайт. Этакая светская кличка. Но нет, ты предпочел зваться Потни. Отважный поступок, приятель. Я тобой просто восхищаюсь. Серьезно. Я не шучу. Этот выбор многое говорит о твоем характере. Опять-таки вот торчишь ты себе в магическом притоне в джунглях, в то время как мог бы уписывать птифуры на пару с викарием Киддерминстера или еще какой-нибудь дерьмовой дыры. У тебя есть характер. Внутреннее содержание. (Свиттерс, разумеется, говорил в чисто абстрактном смысле: образ внутренностей как таковых – как некоей физической массы – в его сознание практически не допускался.)