Но сейчас началась охота, и дичью на этой охоте был Брансон. Стоя один, если не считать этих проезжающих вагонов, он испытывал настоящий страх преследования. Это было не какое-нибудь ощущение приключения, если так можно сказать. Это было разбивающее сердце, расстраивающее мысли психическое состояние, которое он никогда не испытывал. И в конце этого бега на длинную дистанцию стоял приз — для побежденного электрический стул. Он мог представить со всей отчетливостью этот стул, и это видение вызывало в нем головокружение.
Он не мог избежать этих мыслей и в то же время не мог ничего придумать. Выйдя со станции, пройдя по улице и завернув за угол, он продолжал идти, совершенно не представляя себе, где он. Автопилот, который находился у него в голове, взял управление на себя и вел его домой по хорошо известному маршруту. Он видел ярко освещенные окна соседей. Раньше эти огни наводили на мысли о жизни, протекающей повсюду, теперь он смотрел на них как на просто огни, потому что мысля его были о смерти. Кости под корнями, которые должны были остаться там до тех пор, пока не пройдет столько времени, что связать эти кости с настоящим будет невозможно. В этой цепи случайностей, казалось, есть какое-то дьявольское упрямство, которое хотело уличить виновного. Из миллиона деревьев только одно, вполне определенное, должно было наклониться и тем начать окоту на человека.
Навстречу ему попался маленький Джимми Лендстром, таща за веревку игрушечный грузовик ярко-красного цвета.
— Здравствуйте, мистер Брансон, — крикнул он.
— Здравствуйте, — машинально ответил Брансон, забыв прибавить «Джимми», как он всегда делал.
Он пошел дольше механически, будто робот.
Пару месяцев назад он заполнял однообразные часы какого-то путешествия чтением одного из сенсационных журнальчиков о преступлениях. Кто-то забыл этот журнальчик на сиденье в поезде, и Брансон подобрал его, из любопытства начав перелистывать. Одна из правдивых историй в журнале рассказывала, как собака во время прогулки выкопала кости руки с золотым кольцом на пальце, всего лишь с золотым кольцом. И отталкиваясь от этой малюсенькой детали, шаг за шагом, они проследовали по всей линии, задавая вопросы, пока вся паутина лжи не легла перед ними. Шериф и его помощники, адвокаты и детективы разъезжали по всему свету и собирали, складывали кусочки мозаики в течение Двух лет. И вдруг стала видна вся картина во всей своей неприглядности, и человек пошел на электрический стул через четырнадцать лет после совершения преступления.
А теперь вот это. Где-то недалеко находится большая контора, в которой работают криминологи, и они уже изучают жертву: определяют примерную дату убийства, пол, вес, рост и множество других деталей, которые понятны только специалистам. Распутывание паутины лжи началось, а окончание этой процедуры зависит только от времени.
Его пульс участился от таких мыслей. «Когда настанет конец? Дома, на работе или, может быть, вот как сейчас, по дороге домой или на работу? Возможно, дома», — этого он боялся больше всего. В своем мозгу, возбужденном происходящим, он легко мог представить себе эту сцену. Дороти пойдет, откроет дверь и впустит двух или больше суровых мужчин с грубыми лицами и будет стоять с широко раскрытыми глазами, пока один из них будет говорить.
— Ричард Брансон? Мы из полиции. У нас есть ордер на ваш арест, и мы должны вас предупредить, что все, вами сказанное, может…
Визг Дороти. Дети плачут и пытаются выставить полицию за дверь. Щенок повизгивает от симпатии к нему и ищет укромное местечко. А полиция уведет его, ежи пойдут рядом, с обеих сторон от него, чтобы он не убежал. Поведут его от Дороти, от детей, от щенка, от дома, от всего, что для, него так дорого. И это навсегда, навсегда, навсегда.
Его прошиб холодный пот, несмотря на ветреный вечер, когда он обнаружил, что прошел собственный дом. Развернувшись на одном каблуке, он вернулся, поднялся на крыльцо и как пьяный начал беспорядочно шарить в карманах в поисках ключа.
Как только он вошел в дом, дети с визгом бросились к нему и начали на него прыгать. Каждый визг казался ему особенно пронзительным и ударял по нервам, такого он еще никогда не испытывал. Щенок повизгивал и крутился у него под ногами, заставляя его постоянно спотыкаться. Ему потребовалось собрать всю свою волю, чтобы не реагировать на визг и водворить на лицо фальшивую улыбку. Он погладил две растрепанные головки, похлопал по двум мягким щечкам, осторожно переступил через щенка и, сняв пальто и шляпу, повесил их на вешалку.
Дети сразу заметили: что-то не в порядке. Они замолчали, отошли в сторону и мрячно наблюдали за ним, зная, что у него какие-то неприятности. Он попытался развеселить их, но теперь ему это уже не удалось. В свою очередь, они не сделали ничего, что мотло бы его успокоить. Даже сам их вид как бы говориш о том, что они знают о его страшной тайне.
Из кухни послышался голос Дороти:
— Это ты, дорогой? Ну, как прошел день?
— Беспокойно, — признался он.
Он прошел на кухню, поцеловал ее и на какое-то время поддался слабости. Он обвял ее чуть-чуть слишком сильно и держал ее в руках чуть-чуть слишком долго, как будто хотел сказать, что никогда с ней не расстанется.
Она немного отодвинулась от него, внимательно посмотрела, и ее изогнутые брони нахмурились.
— Что-нибудь серьезное, Рич?
— Что серьезное?
— То, что у тебя в голове.
— Нет, меня ничего не тревожит, — соврал он, — просто сложности на работе. Со всеми этими проблемами сойдешь с ума, но за это мне и платят деньги.
— Ну, — сказала она с сомнением, — постарайся не поддаваться этому. Дом — это то место, куда люди укорят от всего этого.
— Знаю, — согласился он, — но от проблем не так просто избавиться. Может, некоторые и могут отбросить их сразу же после выхода из лаборатории, но у меня так не получается. Даже дома мне надо еще около получаса, чтобы от них избавиться.
— Но тебе за такую переработку не платят.
— Мне и так платят достаточно.
— Ты этого заслуживаешь, — сказала она убежденно, — лучшие головы заслуживают лучшей платы.
Он похлопал ее по щеке.
— Они это знают, милая ты моя. Но на свете есть куда лучшее головы, чем моя.
— Ерунда, — ответила она, ставя под миксер мяску. — У тебя появимся комплекс неполноценности. Ты меня просто удивляешь!
— Нет, — возразил он. — Хорошая голова достаточно хороша, чтобы увидеть еще более хорошую голову. В институте есть такие, которые достойны широкий известности, поверь уж мне. Умные люди, Дороти, очень умные. Хотел бы я быть таким же компетентным, как они.
— Ничего, если ты еще не такой, то скоро обязательно будешь таким, — заверила Дороти.
— Надеюсь.
Он задумался. Будешь, сказала она. Будущее время. Это имело смысл еще вчера, но не сегодня. Его будущее было отобрано чужими руками, медленно, по кусочку, частичка за частичкой. До того дня, рано или поздно…
— Ты какой-то вялый сегодня. Голоден?
— Не очень.
— Обед будет готов через несколько минут.
— Хорошо, дорогая. Я как раз за это время помоюсь. По дороге в ванную он стянул с себя рубашку и начал мыться, как будто таким образом хотел смыть черные мысли. Его мутило, каждый раз, как он наклонялся над раковиной, его слегка качало в стороны. Поспешно вошла Дороти.
— Я забыла тебе сказать, там есть сухое и теплое полотенце… Ой, Рич, ты где-то рассадил себе руку.
— Знаю, — он взял из ее рук полотенце и начал промокать себе шею и грудь, потом согнул руку, чтобы посмотреть на ссадину на локте. Локоть побаливал. — Упал на ступеньках в Браншгане сегодня утром. Разбил локоть н ударялся затылком.
Она ощупала его затылок, запустив свои тонкие пальцы ему в волосы.
— Да, там здоровая шишка.
— И не говори. Очень больно, когда до нее дотрагиваешься.
— Рич, ты так можешь сломать себе шею. Там очень крутые ступеньки. Как же это случилось?
— Сам не знаю. — Он кончил вытираться и взял рубашку. — Я спускался по ним так же, как и тысячу раз до этого. И вдруг нырнул прямо вниз. И не поскользнулся, и ни за что не зацепился. Не помню, чтобы плохо себя чувствовал, головокружение там или еще что. Просто взял и нелетел вниз, прямо лицом на землю. Навстречу поднимались два парня, они увидели, как я пошатнулся, кинулись ко мне и сумели подхватить. Я думаю, если бы не они, все было бы гораздо хуже.
