Было это давно. Очень давно. Тогда ещё никого из вас, ребята, на свете не было. И ваших пап и мам тоже не было. И даже. ваших дедушек и бабушек тоже, пожалуй, не было.

Жил тогда революционер Бабушкин. Это фамилия его Бабушкин. А звали его Иван Васильевич.

Полиция охотилась за ним. И вот, чтобы полиции труднее было его найти, Бабушкин часто переезжал из одного города в другой. А фамилию — менял. И даже имя. То его звали Иван, а то — Богдан. В одном городе его фамилия была Бабушкин, а в другом городе он называл себя Вязьминым.

Или ещё как- нибудь. Революционеры часто так делали.

Однажды приехал Бабушкин с женой в город Полоцк. Маленький такой городишко. Всего несколько улиц. На улицах трава растёт. И козы разгуливают. Прямо как в деревне.

Снял Бабушкин домик в Полоцке. Старенький домик, крохотный. Всего две комнатёнки.

И думает: „Надо устроиться куда-нибудь на работу"

Был Бабушкин слесарем. Очень хорошим слесарем. С самого детства, с четырнадцати лет, работал на заводе. Но поразмыслил и решил: „Нет, слесарем не годится. Ведь полиция знает, что я — слесарь. И хотя фамилия у меня сейчас другая — Зефиров, всё-таки полицейские могут догадаться, что „слесарь Зефиров" — это и есть революционер Бабушкин, которого разыскивают по всей России. Стану-ка я столяром".

Сказано — сделано.

Много всяких дел испробовал Бабушкин на своём веку. Руки у него золотые, с детства к труду приученные. Никакой работы не боятся.

Купил Бабушкин по дешёвке старенький верстак, инструменты. И сказал жене:

Вот в этой комнате, Пашенька, мы жить станем. А в той, которая побольше, будет у меня мастерская. Столярная мастерская.

И чтобы все знали, что в Полоцке появился новый столяр, Бабушкин гладко выстругал дощечку и краской, большими буквами, написал на ней: „Столяр". И прибил дощечку на забор, возле калитки.

А не боишься? — спросила жена. — Принесут тебе стол чинить или шкаф. Справишься?

Постараюсь, — ответил Иван Васильевич.

Вообще-то, конечно, страшновато ему было. Ведь никогда в жизни не столярничал.

На следующий день стал Бабушкин ждать заказчиков. А чтобы время зря не терять, привёл в порядок мастерскую.

Верстак был старый, ноги у него подгибались. Бабушкин отпилил несколько планок от доски и прибил их к ногам верстака. Так прочнее будет.

Потом взялся за инструменты. Заточил топор — смотреть любо-дорого. Пилу тоже заточил и все зубья развёл. Стамеску, долото тоже заточил. А на долото ещё новую рукоятку приладил, а то старая совсем развалилась.

Теперь было всё в порядке. А заказчики всё не появлялись.

„Не доверяют, что ли? Или чинить нечего? Или вся мебель в полной исправности?"

Бабушкин прошёл в другую комнату, к жене, и сказал:

Паша! Что тебе смастерить для хозяйства?

Какое уж тут хозяйство! — откликнулась жена, — Стол, стул есть — и ладно!

Она привыкла вместе с Бабушкиным кочевать из города в город. Где уж тут обзаводиться мебелью!

„Сделаю-ка я табуретку, — решил Бабушкин. — Для практики. И в доме пригодится".

А потом подумал: „А зачем табуретку делать?"

Бабушкин любил работу тонкую, сложную. Чтоб не только руки, но и голова трудилась. А табуретка — эка невидаль! Сработать бы что-нибудь похитрее!

Походил-походил из угла в угол и решил: „Сделаю-ка я скамеечку. Но не простую, а с секретом".

Отыскал он в мастерской доску. Толстую-толстую. Отпилил от неё кусок. Рубанком его зачистил. Это сиденье будет. Потом рейку нашёл. Четыре куска от неё отпилил — для четырёх ножек. Закруглил ножки, стали они гладкие, словно полированные.

А потом стал делать самое сложное — „секрет".

Выдолбил стамеской отверстия для ножек: дра на одном конце доски, два — на другом. Сделал он эти дырки очень глубокими. Потом взялся за самое хитрое: внутри доски соединил эти отверстия между собой широким „коридором". Этот „коридор" внутри сиденья — словно скрытый ящичек. Туда можно спрятать маленькую вещицу, и уж никто-никто не найдёт.

В этом-то и заключался „секрет".

Взял Бабушкин несколько подпольных листовок — такие листовки писали революционеры, звали в них народ восстать против царя, — свернул эти листовки трубочкой и засунул в тайник.

Вставил ножкивотверстия. Проверил.

Ножки держались крепко и выходили из дыр с трудом.

„Вот и хорошо!" — подумал Бабушкин. Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Прочно держится!

Бабушкин позвал жену.

Моё первое столярное изделие! — гордо сказал он. — Ну как, нравится?

ПрасковьяНикитична мельком глянула на „изделие", не понимая, чего муж так радуется.

Скамейка как скамейка, — сказала она. — Покрасить не вредно бы.

Покрасить-то покрашу, — перебил Бабушкин. — А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше.

Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела её и так и этак.

Царапина вот, — неуверенно проговорила она. — А тут, кажись, глазок. От сучка.

Царапина! — засмеялся Бабушкин.

Перевернул скамеечку, положил её сиденьем на пол,

упёрся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.

Ну, гляди, — сказал Бабушкин.

Жена осмотрела сперва ножку, потом — дырку в доске.

Чего глядеть-то? — спросила она.

Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие. „Оп-ля!" — и, как фокусник, вытащил из потайного „коридора" запрещённые листовки.

Ловко! — засмеялась Прасковья Никитична.

Она осмотрела и ощупала тайник и опять сказала:

Ловко!

В тот вечер Бабушкин ещё долго возился со скамеечкой. Каждую пару ножек он скрепил поперечиной. Сиденье снова выстругал. Гладко, будто вылизал. И покрыл скамеечку зелёной краской.

Назавтра Бабушкин проснулся чуть свет. „Что бы ещё сработать на досуге?"

Но мастерить для себя больше уже не пришлось. Утром пожилой чиновник принёс ему в починку старинную резную шкатулку. Потом соседка попросила зайти отремонтировать сундук, а трактирщик прислал мальчика — подогнать оконные рамы.

Заказы шли один за другим. В конце концов Бабушкин так навострился и осмелел, что изготовил даже новый пузатый комод для купчихи.

Столярничал Бабушкин только днём. А вечерами у него были более важные дела: завязывал знакомства с рабочими, раздавал им революционные листовки, устраивал тайные собрания.

…Так прошло месяца три.

Но вот однажды ночью к Бабушкину нагрянули жандармы.

Обыск.

Жандармский офицер стоял возле окна и командовал. А два жандарма ловко и быстро переворачивали всё в комнате вверх дном.

Один жандарм, шустрый, как обезьяна, сразу залез на печку. Но ничего, кроме пыли, там, конечно, не нашёл.

Он спрыгнул и громко чихнул.

— На здоровье! — сказал Бабушкин, — А чего ж ты. молодец, в трубу не слазил? Вдруг там бомба?

Жандарм не уловил насмешки, закатал рукава и, гремя заслонками, сунул руку в дымоход. Вытащил её по локоть в саже.

Другой жандарм, загнав в щель между половицами лезвие топора, навалился на топорище. Но доски были хорошо подогнаны, не поддавались. Лицо жандарма побагровело от натуги.

А ты, милый, возьми лом на дворе. Ломом-то сподручней полы расковыривать, — посоветовал Бабушкин.

Без вашей помощи обойдёмся, — сказал офицер.

Насчёт обысков жандармы мастера. И сейчас действовали они чётко, по строгому, давно заведённому порядку.

Тот жандарм, который лазал на печку, теперь осматривал мебель. Двигался он от двери вдоль стены, не пропуская ни одной даже самой мелкой вещицы.