-Как его фамилия? - спросил Торопцев.
-Не помню. Какая-то литовская или латышская. То ли Ельц, то ли Вельц? Вроде, Вельц. Сам он не представился, а сразу стал орать на меня за то, что не знаю - какое будет меню на завтрак личному составу? Мне Климов называл его фамилию, да я из-за расстройства не запомнил точно. Оказывается, они знакомы.
-Разве?
-Ну да. Лет шесть назад им довелось служить в одной части. Не знаю из-за чего, но между Климовым и этим Вельцем произошел личный конфликт и Климов врезал тогда еще капитану - особисту по физиономии и сломал челюсть. Пока особист лежал в госпитале, состоялся суд офицерской чести. Климова судили только за рукоприкладство, но о причинах этого случая никто не спрашивал. Все знали, что особист редкостная сволочь, который был готов копаться в дерьме, лишь бы вытащить на свет две-три строчки, компрометирующие военнослужащего. Вероятно, из-за этого случая Климов и ходил в майорах чуть не до сорока лет?
Мы выпили стоя и по полному стакану за Лешу Климова, за сержанта Тиханцова, и за всех погибших сегодня ребят.
-Но, я никак не могу понять? - сказал я - как сержант Мурзагалиев - всегда ответственный и принципиальный смог снять все отделение, оставить без охраны палатку и уйти в самоволку? Ни дежурный по роте, ни дневальные, ни часовые - ничего не знают. Здесь что-то не так...
-Ладно, - сказал Торопцев. - Дай бог, чтобы рядовой Ковалев оклемался. Может быть, он что-то знает? Тем более, что он был другом Мурзагалиева.
Потом мы закатились в санчасть к Ростову. Его не оказалось, главное, мы не нашли моих сестричек.
- Да ладно, пойдем спать - сказал нам Валерка - Морфей главный из Богов. Я согласился и сказал, что уважаю Морфея, но Бахуса больше. Впрочем, они оба достойны уважения. Ребята с этим также были согласены.
Утром пришел дежурный по части майор Костин (пренеприятная личность).
- Собирайся, Тучин. Тебя срочно вызывает полковник Вельц!
-Кто такой Вельц? Не знаю такого.
-Как же ты его не знаешь, если он к тебе вчера в роту приезжал и наводил там порядок?
-Ах, этот!?
Про него вчера говорил Сафронов. - Я уже понял, что ничего хорошего от этой встречи мне ждать не стоит.
- Через полчаса я сидел в прохладной полутемной палатке начальника штаба бригады Перова. Где-то урчал дизельный генератор. Тусклая лампочка светила сбоку, и ее свет высветил неожиданные подробности на лице полковника: по его левой скуле от уха и почти до подбородка пробегал еле заметный шрам, оставленный скальпелем хирурга, с тонкими следами швов. Наверное, это был результата конфликта особиста с боксером Климовым много лет назад? Вчера я этот шрам на лице полковника не заметил. Впрочем, и не удивительно, это место на лице было затерто каким-то кремом под цвет лица. Я всегда считал, что мужчине нечего стесняться такого рода недоразумений на физиономии и женские капризы щеголя-полковника по поводу сокрытия шрама показались мне дурным тоном.
Выгнав Перова из палатки, и заняв его место за столом, сытый и розовощекий служака из Особого отдела армии с двумя новенькими орденами Красного знамени на груди уже третий раз спрашивал
- на каком основании вы затеяли стрельбу в мирном кишлаке? Это политический скандал. Между разными политическими силами в Кабуле только наметились хрупкие договоренности. Вам кто-нибудь отдавал приказ напасть на кишлак?
Я стал выходить из себя.
- Товарищ полковник, я ничего не знаю о ваших договоренностях. В сотый раз объясняю, что мои солдаты ушли в самоволку, попали в переделку, я поехал их выручать. Здесь Афганистан, и стреляют везде.
- Да Вы понимаете, лейтенант, что ОНИ теперь получили карты в руки в разговоре с Кабулом?!
- Я старший лейтенант.
- Боюсь, что лейтенант, если дело до дисбата не дойдет - доходя до фальцета орал Вельц. Его щегольские усики словно поднялись. - Вы мальчишка, вы подрываете основы советской политики в Афганистане, вы поставили подножку политике страны в этом регионе, значит, вы потворствуете империалистической реакции...
Я угрюмо смотрел на новенькие ордена особиста. Странная закономерность у этих штабистов?! Чем дальше от них душманы с автоматами и кинжалами, тем чаще они проявляют героизм?
-Логически выходит, - продолжал орать полковник, - что вы враг политике КПСС, значит враг своей страны, своего народа, своей матери...!!!
Его визг больно давил на барабанные перепонки. Я поморщился.
-Что морщитесь? - орал Вельц. - Не нравится, когда старший по званию говорит правду? Ответственности испугались? Да вы к тому же и слабовольный трусишка?! Да будь моя воля, я бы таких сопливых Аника-воинов и близко к армии не допускал. Да еще и на войну?! Да еще и в золотых офицерских погонах?!...
Моя мать давно умерла, но я подумал о матерях Саши Гусева, солдатика Прокофьева, сержанта Тиханцова и еще о матерях, для которых я, как командир, вчера стал невольной причиной гибели их сыновей. Ведь это я принял решение отправиться на выручку самовольщиков и взял с собой солдат. Кровь бросилась мне в лицо. Не понимая что делаю, - я схватил горлопана за грудь, с размаху швырнул о сейф, взял его за горло, крепко сжал. Сытая рожа полковника совсем порозовела, глаза выкатились. Сказал:
- Ты, скотина, пригнал нас сюда защищать интересы Кабула? Ты возил наших двухсотых в Союз, отдавал их тела матерям? Тебе хоть раз приходилось бывать в дикой резне в горах, которая называется интернациональная помощь?
Дрожа от негодования, я еще пару раз свирепо треснул его башкой о сейф. После вчерашнего, свернуть шею ватному, источающему какие-то женские духи, полковнику со щегольскими усами было морально легко. Но у меня лопнули швы на плече, по груди опять потекла теплая кровь. Да и мелькнула трезвая мысль, - пусть это дерьмо плавает. Ну, что из-за него себе жизнь ломать? ...
Ушел. Меня скрутили через двадцать минут у палатки лазарета. Благо хоть спирту успел выпить.
Суд. Дело. Словом, с родной СА я расстался без выходного пособия 'За дискредитацию высокого звания советского офицера'. Даже второй орден, к которому был представлен за прежние переделки с духами, и тот не дали. Мой последний штрих - выполнения воинского долга в борьбе за интересы Отечества, закончился жестоким избиением полковника Особого отдела, за что и поплатился.
Приехал в родной Горький, несколько недель гулял и прожигал жизнь, отмываясь от афганской пыли, а потом поступил учиться в университет, где и встретил моего друга Мишку. Осенью Валера Тропцев прислал письмо. Он сообщал, что рядовой Ковалев перед смертью в госпитале успел сказать военному дознавателю, будто сержанту Мурзагалиеву было приказано взять свое отделение, войти в кишлак и разведать - нет ли там духов? Приказание беспрекословным тоном отдавал лично начальник штаба бригады подполковник Перов, который приехал на рассвете в расположение моей роты с незнакомым полковником...
Далее Валерий писал, что война в Афгане вот-вот закончится, и войска выведут в Союз. Что недавно Перова вызвали в Ташкент и арестовали за какие-то темные дела в этой войне. И Валерий подозревает, что наш памятный бой с духами в кишлаке у двуглавой скалы не был случайностью. Все было подстроено так, чтобы под шумок вывезти из расположения бригады наркотики, которые охраняло отделение Мурзагалиева? И что я могу написать апелляцию Министру обороны на пересмотр 'моего дела', чтобы вернуться в армию, и что сам он даст мне самые лучшие рекомендации....... В конце письма Валерий сообщал, что был тяжело ранен и, скорее всего его спишут, так как без ноги он служить родине физически не сможет. Куда ехать? - пока не решил. Детский дом, где воспитывался, - позади, семьи еще не нажил....
Валере я отписал, что пусть он только скажет куда? И я приеду за ним, не раздумывая ни минуты, хоть на край света. Что у меня есть, где жить, что его тридцать лет - еще молодость, и вместе мы всегда найдем свое место на этой земле.
