– Слушаю! – услышал Пафнутьев в трубке голос хрипловатый, как бы чуть надтреснутый, но веселый, даже какой-то подъем чувствовался в этом единственном слове.

– Величковского ищу! – сказал Пафнутьев уже чуть иначе, с легким куражом, за которым при желании можно услышать доброжелательство, готовность сторговаться, а если все сложится хорошо, то и бутылку водки распить под разговор доверительный и необязательный.

– Уже нашли.

– Дмитрий Витальевич?

– Он самый.

– Мне дали ваш телефон, сказали, что можно поговорить насчет плитки, я не ошибся?

– Кто дал телефон?

– В домоуправлении, на Садовой.

– А, Эля?

– Она самая, – сказал Пафнутьев, скорчил гримасу удивления и озадаченности. Из рассказа Худолея эта самая Эля представала существом, которого вряд ли можно было назвать столь ласково.

– А что у вас? Какая работа?

– Трехкомнатная квартира, кафель, пол, неплохо бы стенку снести из кухни в соседнюю комнату…

– Понятно! – почему-то радостно ответил Величковский. – Сейчас все так делают. Если, конечно, позволяет количество комнат. Если жильцов немного, то отличную можно сделать кухню – два окна, большой стол, заодно и ванная увеличивается, стиральная машина поместится… Надо смотреть.

Пафнутьев, сам того не желая, невольно рассказал Величковскому о давней мечте Вики – переоборудовать квартиру, как это сделали едва ли не все в их подъезде.

– Повидаться бы, – сказал Пафнутьев уже доверительно, уже как своему человеку, который не осмелится вот так легко и просто завысить цену в несколько раз.

– Нет проблем, – ответил Величковский. Его веселость почему-то больше всего настораживала Пафнутьева, он даже делал над собой усилия, убеждая, что разговаривает именно с тем человеком, который ему нужен и который так кроваво засветился в юшковской квартире. Не мог он разговаривать так легко, он просто обязан быть настороженным, опасливым, но уж никак не игривым. – Завтра годится?

– А сегодня? – спросил Пафнутьев.

– Сегодня я заканчиваю ремонт в квартире… Если хотите, подходите, но тут сейчас пыльно, неубрано.

– Стерплю. Дело в том, что я должен уехать… Если у нас все сложится, то сложится. Нет – так нет.

– Вы где сейчас? – Вопрос был вполне естественный, но для Пафнутьева он прозвучал неожиданно.

– Недалеко от универмага.

– Подходите, это рядом. Улица Подгорного, семнадцать, квартира тридцать первая. Запомнили?

– Подгорного семнадцать – тридцать один.

– Вот здесь я и ковыряюсь. Буду здесь допоздна, так что подгребайте.

– Заметано, – озадаченно проговорил Пафнутьев и медленно положил трубку.

– Ну что? – вскинулся Худолей и даже вскочил со своего стула. – Договорились?

– Он согласен снести стенку между кухней и маленькой комнатой. Помнишь, у меня в квартире эта комнатка, в общем-то, не используется, Вика там что-то вроде склада устроила… А если снести стенку, а коридор присоединить к ванной, то получится вполне…

– Паша! – закричал Худолей. – Прекрати! И отвечай на вопрос.

– Понимаешь, Валя, чудной какой-то мужик. Вроде как не наш клиент. У нас ведь с тобой народ в основном неразговорчивый, опасливый, за каждым словом ему ловушка чудится, волчья яма, капкан и все такое прочее. А этот…

– Придуривается! – твердо сказал Худолей. – Труп нашли в его квартире. Света пропала из его квартиры. Деньги с нее кто брал? Он.

– А где брала деньги Света? – негромко спросил Пафнутьев. – Двести долларов в месяц… Да еще жила на что-то… У тебя, Валя, какая зарплата?

– Меньше, – буркнул Худолей.

– Вдвое меньше, Валя.

– И что из этого следует?

– Из этого следует, что мы с тобой столкнулись не просто с убийством невинной женщины, не просто с исчезновением прекрасной девушки Светы, не просто с плиточником Величковским. Какая-то громоздкая глыба чувствуется за всем этим. Элеонора Юрьевна со своей водкой, плиточник со своим блудом, Света со своей непонятной подругой, которую обнаружили без всяких признаков жизни… Теперь вот ремонт моей собственной квартиры, – закончил Пафнутьев уже чуть другим тоном, и Худолей понял – начальство шутит.

В этот момент раздался телефонный звонок. Пафнутьев быстро поднял трубку.

– Внимательно вас слушаю!

– Привет, Паша, – завопил Шаланда.

– О, Жора! Рад слышать твой голос!

– Так уж и рад? – настороженно спросил Шаланда, опасаясь розыгрыша.

– А я всегда! – заверил Пафнутьев. – Я же знаю, что по плохому поводу беспокоить не станешь. Если звонишь, значит, случилось что-то радостное, необычное!

– Случилось, – негромко произнес Шаланда. – Труп, Паша.

– Молодая прекрасная женщина? – спросил Пафнутьев, еще секунду назад не думая ни о чем подобном.

– Да, Паша… Молодая и прекрасная. Ты уже знаешь? Кто-то меня опередил?

– Что, угадал?! – Пафнутьев потрясенно откинулся на спинку стула. – Кошмар какой-то!

– Ты в самом деле ничего не знал, Паша? А я подумал, что шутишь… Извини, конечно. Так вот, Паша… Удар по затылку и ножом по шее. Тебе это немного знакомо, да? И это, Паша… У нее в руке зажат нож… Причем так странно зажат… Она держит его за лезвие.

– Голая? – спросил Пафнутьев.

– Одежек на ней я не заметил. Никаких. Наши ребята прикрыли какими-то тряпками, что под руку подвернулось… А так чтобы на ней, то ничего нет. У тебя не завелось мыслишки какой-нибудь по этому поводу?

– Есть, но ни одной приличной.

– У меня тоже, – пожаловался Шаланда.

– Один вопрос, Жора… Ты ведь был на месте обнаружения этой находки?

– Ну?

– Она это… Светленькая?

– А ты откуда знаешь? – У Шаланды была одна особенность: то ли слабость, то ли достоинство – не мог он в разговоре произнести ни слово «да», ни слово «нет». Как-то обходился, выкручивался, и, надо же, удавалось, хотя многих это раздражало.

Трудно сказать наверняка, что за этим стояло, но постоянная необходимость брать на себя ответственность выработала в нем эту привычку. Ведь всегда можно потом, при новых вскрывшихся обстоятельствах сказать с чистой совестью – я этого не подтверждал, я этого не отрицал, я вообще своего мнения не высказал, потому что у меня к тому времени не было мнения, да, я не могу себе позволить, как некоторые, судить с кондачка, поскольку знаю, что за каждым моим словом судьбы людские, а не хухры-мухры махорочные!

Возможно, дело было в этом, а скорее всего, в другом – подшучивали над Шаландой, разыгрывали его, за спиной пальцем на него показывали и делали при этом непристойные телодвижения. Во всяком случае, так ему казалось, и потому он осторожничал, понимая, что хотя соображает неплохо в своем деле, получше других, но гораздо медленнее, гораздо. Отсюда и привычка на вопрос отвечать вопросом, как бы уточняющим, как бы и с согласием, но в то же время и с сомнением. Такой человек, куда деваться, не самый, между прочим, плохой человек, и недостаток этот тоже не из самых тяжких.

– Догадываюсь, – ответил Пафнутьев.

– Таишься?

– От тебя?!

– Что-то ты, Паша, скрываешь, – проворчал Шаланда. – А напрасно. Я мог бы тебе кое-что и поподробнее рассказать.

Пафнутьев хотел было ответить не слишком серьезно, этак шаловливо, но вдруг увидел замершего в углу Худолея. Тот был бледен, как никогда, сидел, сжавшись, и Пафнутьева достаточно легкомысленные, между прочим, слова, словно невидимые кувалды, били Худолея по голове, и он не просто сгибался, а даже как бы вдавливался в затертое кресло. А когда услышал слово «светленькая», кажется, готов был потерять сознание.

Пафнутьев спохватился.

– Послушай, Жора, а лично тебе пострадавшая знакома? – спросил Пафнутьев, ради Худолея спросил, чтобы снять с того груз ужаса и неопределенности. Но Шаланда понял его по-своему.

– Приезжай, Паша, приезжай. Здесь и покуражишься. – Даже этот спокойный вопрос Шаланда принял как издевку.

И положил трубку.

– Что он ответил? – Худолей даже не спросил, а просипел эти слова.

– Заверил, что никогда прежде в своей жизни эту женщину не видел. – Видимо, какие-то из этих слов были излишними, произошел явный перебор, и Худолей сгорбился еще больше, он понял, что Пафнутьев просто хочет его успокоить.