Стол накрыли у громадного камина, в углублении, просторный, устойчивый стол, и стулья были устойчивые, опять же из резного дуба. И все в этом мире, казалось, приобретало надежность, незыблемость на долгие годы. Но мы-то с вами знаем, чего стоит эта незыблемость, насколько вечна эта вроде бы надежность. Совсем недавно, всего несколько лет назад, на этих же самых стульях, у этого же камина сидели другие люди – им тоже мир казался незыблемым и устойчивым. Как веселы были их голоса, как раскатист смех после третьей рюмки настоящего коньяка! Их имена знал каждый школяр, и эти имена им самим казались если не вечными – где-то рядом с вечностью, где-то совсем рядом.
Ну, да ладно, не будем ни о вечном, ни о грустном.
Агапов пришел в роскошном исландском свитере с открытым воротом, из которого выступала черная рубашка. Очень красиво получилось, даже какая-то дерзость чувствовалась в этом наряде. Мандрыка явился в очередном клетчатом пиджаке и опять же в белоснежной сорочке. Здор – в сером костюме от Версаче. Тонкая струящаяся ткань, красноватый галстук. На Гущине и Выговском появившиеся деньги не отразились, во всяком случае, видимых перемен в их облике не произошло. А северяне Усошин и Горожанинов, представляющие зэковскую и железнодорожные участки фирмы, купили себе костюмы добротные, дорогие, если не черные, то очень темные. Они им казались верхом изысканности и достоинства.
– Вас в этих костюмах только в гроб ложить! – расхохотался Здор.
А напрасно. Не надо бы ему про гроб, не надо бы. Но не будем опережать события.
– Нам есть о чем поговорить, – начал Выговский. – Поэтому предлагаю сегодня пить шампанское.
– Шампанское? – протянул Агапов, и радость на его лице как бы погасла.
– Я предлагаю много шампанского, – уточнил Выговский.
– А так бывает? – удивился Усошин.
– Николай Иванович, теперь у нас все бывает. – Выговский сел во главе стола.
Шампанского действительно оказалось много. В серебряных ведерках, обложенные сверкающими кубиками льда, бутылки с золочеными горлышками выглядели нарядно, празднично, даже с вызовом. В фужерах с золотыми ободками чувствовалось нетерпение – они желали быть наполненными, желали быть опустошенными и наполненными снова. Не удовлетворить их желание было невозможно – и друзья его удовлетворили. И опять ведерки стояли с бутылками шампанского, и опять фужеры требовали своего.
Ярко-красная семга, белоснежная осетрина горячего копчения, черные, в бликах огней испанские маслины, желтый лимон, золотые кружочки жюльена, свежая, незамутненная зелень, покрывающая щедрые куски шашлыка по-карски!
А золоченая фольга на горлышках бутылок!
А холодный, будто хирургический, блеск ножей и вилок!
А праздничный грохот настоящих, настоящих, а не пластмассовых пробок!
А легкий, прозрачный дымок, поднимающийся из свежевскрытой бутылки! И до того, как пена подступала к горлышку, было время, было достаточно времени, чтобы взять эту бутылку в руки и, не торопясь, спокойно, но и не медля ни секунды, разлить вино по изнывающим от нетерпения фужерам! И смотреть, смотреть, как бликующие в свете хрусталя мелкие пузырьки освобожденно устремляются вверх. И нужно не дать им уйти в пространство ресторана, нужно их выпить, и пусть они уже там, в тебе, освобождаются, уносятся вверх, к голове, и наполняют сознание чистым, незамутненным хмелем.
Все, писать подобное нет больше сил. Нет никаких сил описывать запахи – какой дух шел от шашлыка, как таял во рту жюльен, наполняя всего тебя грибным духом леса, дымка от костра, и как освежали и обостряли эти ощущения тонко нарезанные ломтики лимона, настолько тонкие, что сквозь них можно было читать произведения писателей, кутивших здесь несколько лет назад. Об этом как-нибудь в другой раз – когда восстановятся силы.
И шампанское! Это надо подчеркнуть – было много холодного, настоящего шампанского. Уже через полчаса никто не пожалел, что нет на столе коньяка, водки и других более сильных напитков, более прямых и суровых. Это был какой-то разгул шампанского, все были окроплены брызгами шампанского, и казалось – это навсегда.
А почему бы и нет, почему бы и нет, ребята?!
Уж если все так хорошо складывается и нет вокруг ничего, что заставило бы насторожиться, оглянуться с опаской, вздрогнуть от неприятной неожиданности, – почему нет?!
– Нам надо определиться, – Выговский дождался секундной тишины в общем гаме и положил на стол нож и вилку.
– Ты хочешь еще заказать шампанского? – спросил Мандрыка. – Не возражаю.
– Нам надо определиться, – повторил Выговский. – У нас есть семьдесят тысяч долларов. После сегодняшнего ужина их останется немного меньше. Как будем делить?
– Были бы деньги, – проворчал Здор. – А уж поделить – дело несложное.
– Сережа Агапов заготовил три железнодорожных состава леса. Слава Горожанинов через всю страну доставил его в Новороссийск. Боря Гущин погрузил лес на корабль и отправил в Турцию. Николай Иванович Усошин во всех этих делах участия не принимал. Николай Иванович, простите… Я знаю, что в лагере работа идет, зэки вкалывают, готовят лес для новых составов, но это будущее. Как нам быть сейчас?
Усошин с силой бросил на стол вилку, обвел всех тяжелым взглядом, поставил локти на стол и долго молчал, глядя на оставшиеся куски шашлыка.
– Когда ты приехал ко мне, Игорь Евгеньевич, – наконец заговорил он, – то сказал, что все в доле. Что мы одна шайка-лейка. И все заработанное будем делить между собой.
– Я и сейчас это повторяю, – спокойно сказал Выговский.
– Поровну, сказал ты тогда.
– Я и сейчас готов это подтвердить. А ты, Миша? – обратился он к притихшему Здору.
– А что я? Я ничего! Как все! – куражливо зачастил Здор. – Лес не рубил, вагоны не грузил. Через всю страну эти вагоны не толкал. В порту тоже ничем себя не проявил. И фавазовский корабль идет к берегам Турции без моего участия. Я могу быть свободным? Как говорится, спасибо за угощение! Много доволен! – Он сделал попытку подняться из-за стола, но Агапов, взяв его за плечо, резко усадил на место.
– Лес пошел мой, поэтому я имею право тебя остановить, – сказал он. – Это что же получается, господа хорошие? Гуляли – веселились, подсчитали – прослезились? Игорь Евгеньевич, объяснитесь! Как нам дальше жить? С кем дальше жить?
– Ребята, – Выговский помолчал, сунул в рот дольку лимона. – Мы немного выпили шампанского, еще выпьем. Сегодня же, за этим столом. И закусим чем бог пошлет. Да, я обещал все заработанное делить поровну. Ни от одного своего слова не отказываюсь. Деньги сегодня же поделим поровну. За исключением тех, которые нужны для продолжения работы. Переезды, контора, билеты и так далее. Но! Все это в том случае, если мы сейчас так решим. Хочу предупредить сразу… Если мы поделим деньги поровну, то напряг между нами будет больший, чем если бы мы каждому дали с учетом его участия в той или иной операции. Сегодня мы в некотором упоении от первой победы, от первых денег. Дальше деньги пойдут другие. Сегодняшние покажутся копейками. Вы и дальше готовы все делить по-братски? Когда на кону будут миллионы долларов?
– Откуда?! – ужаснулся Агапов.
– От верблюда. Сейчас мы не в том состоянии, чтобы принимать решения здравые, трезвые, разумные… Но я своевременно всех вас предупреждаю. Нам нужно все точки расставить по местам. Чтобы потом не стучать кулаками, не брызгать слюной и не совершать других, более крутых действий.
– Каких таких? – спросил Здор.
– О! – весело махнул рукой Выговский. – Их столько напридумано за последние тысячи лет, столько опробовано и испытано, что если начать перечислять… Кто будет лесом торговать? Николай Иванович! Рядом с тобой бутылка во льду! Открывай!
Усошин чему-то усмехнулся про себя и взял бутылку из ведерка со льдом. Не было в его почти неуловимой улыбке ни растерянности, ни смятенности. Была лишь легкая озадаченность, не более того, да и озадаченность казалась какой-то улыбчивой. Будто был у него козырь, о котором никто не знал, не догадывался даже, будто не все он сказал, а то, что сказал, – не самое главное. И дальнейшие его действия только подтверждали это мимолетное впечатление. Он открыл бутылку, налил себе полный фужер вина, медленно налил, не торопясь, хотя видел, что все за столом ждут его, ждут, чтобы разлить шампанское по фужерам. Наполнив свой бокал, Усошин невозмутимо отставил бутылку в сторону. Даже не пытался налить еще кому-то, хотя такой порядок за столом уже успел сложиться. И тоста не стал дожидаться – не спеша выпил до дна, бросил в рот маслинку и только тогда посмотрел на собутыльников. Прошелся взглядом по лицам. Выражение у него при этом было совершенно безмятежное.