Я даже протер глаза. Нет, мне не приснилось. Ивана на стене не было. А ведь за стеной находился сумасшедший дом. Мы с Кшиськой боялись вечером даже подходить к этой стене. А Иван решился спрыгнуть туда. Правда, это днем, но все равно... Ночью из-за стены порой доносился приглушенный страшный вой, от него даже отцу было не по себе, а я пугался до онемения.

— Припадок у кого-то, — пояснял отец.

Один раз, во время очередной поездки отца, когда мать лежала, глядя в потолок, я выбрался в сад ночью и тут же примчался домой, задыхаясь от страха. На стене я видел совершенно белую фигуру. Мне показалось даже, что она проводит физзарядку, так необъяснимы были ее движения.

Меня так заинтересовало, что делает Иван в монастыре, что я решил во что бы то ни стало обо всем дознаться. Одна из яблонь росла, почти прижавшись к ограде. Верхушка ее возвышалась над стеной. Я влез на нее, царапаясь о сучья, добрался до самой макушки, но ветви загораживали монастырь. Я видел только выкрашенные в серое низкие двухэтажные строения в глубине монастыря и возделанный сад, подходивший, как и наш, к самой стене с другой стороны. Ивана видно не было. Я решил ждать, устроился на дереве так, чтобы в спину мне упиралась гибкая ветвь, сорвал крупное румяное яблоко и начала его есть. Вдруг во дворе монастыря показался Иван и с ним кто-то грузный от толщины в белом халате и шапочке. В это время внизу раздался лай. Я, вынужденный оторваться от наблюдения, взглянул туда и увидел белого лохматого шпица и рядом Кшиську, стоявшую уперев руки в бока и что-то кричавшую мне. Шпиц своим визгливым лаем заглушал ее слова.

— Что? — крикнул я, крепко держась за ствол и, насколько можно, склоняясь вниз.

Она топнула ногой и закричала еще звонче:

— Слезь!

— Что случилось? — спросил я в полном недоумении.

— То наше джево! — бушевала Кшиська, топая ногами, как коза. — Слезай! То наш сад!

Тут только я понял, в чем дело.

— Почему это ваш, — сказал я, негодуя, — мне отец сказал, что эта часть наша.

— Слезь! — опять завопила она. — Слухай, слезь, бо я позову Стефана.

— Зови хоть двух, — крикнул я, окончательно выведенный из себя, — кулачка!

Шпиц остался облаивать меня самыми последними собачьими словами, а Кшиська понеслась за Стефаном. Через минуту он уже примчался вместе с ней и со своей неизменной берданкой и начал неистовствовать внизу, требуя, чтобы я слез. Но теперь я уже накрепко решил не слезать. Мне было наплевать, чьи это деревья, в конце концов. Что же касается Стефана и Кшиси, то раз они оказались такими собственниками, что могли прервать дружбу из-за того, что человек влез на их дерево и съел их несчастные яблоки, я их знать не хотел. Они орали внизу в два голоса, как на клиросе, шпиц им подгавкивал, а я сидел себе, вцепившись в корявый ствол руками, прижавшись к нему животом, и смотрел на них.

Нет, в этот момент я не был «коханым» для Кшиськи, а сама она, метавшаяся внизу и швырявшая в меня гнилыми яблоками, казалась мне просто ненавистной. На шум и крик прибежала мать, показала на ружье Стефана и довольно спокойно спросила:

— Стрелять будете?

— То мой огрод, — бушевал Стефан. — Я садил то джево!

— И застрелили бы из-за яблока? — спрашивала мать.

— То мой огрод, — кричал, не слушая, Стефан. Шляпа еле держалась у него на голове, глаза сверкали. — Пусть спросит! Я сам позволю! Но то мой огрод! Я в нем господарж! Я!

— Слезай! — приказала мать.

Может, я и поупрямствовал бы, но в это время откуда-то неподалеку из-за кустов вышел Иван и, не глядя на нас, пошел к дому. Обдирая кожу на животе, я скатился с дерева, отшвырнул ногой шпица, кинувшегося мне навстречу, и пошел за ним. Но расспросить его ни о чем не удалось, потому что, когда я подоспел к крыльцу, там сидел один Исаак и понимающе подмигивал мне черным глазом.

После того как отец пришел с работы, мать рассказала ему о случившемся.

— Собственник, — сказал отец. — Ему главное — его ломоть не трогай, тогда он тебе все простит, а тронешь — горло перегрызет.

— На мальчика с ружьем! — возмущалась мать.

— Собственник, — сказал отец. — Это понятно. — Потом, помолчав, прибавил: — Но подумаешь, так и правда обидно. Все создавал своими руками, а домом и садом пользуются чужие люди.

— Странно, — сказала мать, прищуриваясь, — а ты, а я? Разве мы ничего не создавали своими руками из того, чем пользуются другие? Революция — это революция! Все для всех. Город полон бездомных и голодных, а пан Стефан будет жить как граф. Не жирно?

— Я его не оправдываю. Просто сказал, что его тоже можно понять, — с боем отступал отец.

— Никогда не пойму, — отрезала мать. — Никогда!

В это время под окном остановилась машина. Я кинулся животом на подоконник и увидел, как с защитного цвета «студебеккера» спрыгивают и рассыпаются по саду автоматчики.

— За мной? — спросил отец. — На работу вызывают?

Я не успел ответить. В дверь постучали, и вошел офицер с белесыми усиками на широком лице, откозырял и приказал:

— Приготовить документы! Проверка, — он уставился в какой-то список.

Отец оглядел его, вынул из кармана удостоверение и подал его лейтенанту.

Тот просмотрел, откозырял, извинился. Мать подставила ему стул, он сел, снял фуражку и пояснил:

— Весь город проверяем. Чепе.

— Что такое? — спросил отец.

Мать налила чаю и пригласила лейтенанта к столу. Тот поблагодарил, взял чашку красной огрубелой рукою и рассказал:

— Бежали трое. Из комендатуры. Все равно найдем. Двух уже взяли в развалинах. Третьего ищем. Важная птица. Куренной атаман. Это я вам, товарищ Голубовский, в доверительном порядке сообщаю, так что...

— Понятно, — сказал отец, — я товарищеское отношение ценю и вообще человек неразговорчивый.

Офицер кивнул и прислушался. По всему дому шел глухой треск.

— Обыск производим. Видели его тут поблизости...— сказал офицер. — У вас соседи не замечены в чем?

— В чем? — спросил отец.

— В настроениях. — Светлоусый опять посмотрел в список. — Тында, к примеру, это кто?

— Бывший хозяин дома.

— Вот видите.

— Что?

— Не наш... А эти? Шерели?

— Старый человек и внучка. Он сидел у немцев в лагере. Каким-то чудом уцелели.

— Надежный. Дальше. Кудлай?

— Иван?

— Иван и Ганна Кудлай. Эти как?

Отец оглянулся на мать. Она смотрела на него со странным значением.

— Нет, — сказал он, — у нас тут все нормальные люди, не исключая хозяев. Ни в чем дурном не замечал никого из них.

— Вы партийный товарищ, — сказал, пряча блокнот, офицер, — я вашему слову обязан верить, так что смотрите. Слово — олово.

Отец нахмурился и кивнул.

Офицер поднялся, козырнул, еще раз поблагодарил за чай и вышел. Мать подошла к отцу.

— Если что случится, тебя первого потянут.

— А что случится? — спросил отец хмуро.

— Ты же знаешь, Стефан, Иван...

— Мало ли кто как настроен, — сказал отец.

Мать, ни слова не говоря, вдруг обняла его. Я выскочил во двор. По саду шныряли фигуры в защитных гимнастерках и синих галифе. Какой-то парень в сбитой набекрень пилотке рвал яблоки. Высунулась из окна Кшиська и погрозила мне кулаком.

— Доведчик! — крикнула она.

Я отвернулся. Откуда мне знать все польские ругательства? У Ивана в комнате тоже гремела передвигаемая мебель.

Я подошел к солдату.

— Не надо рвать яблоки, — сказал я, — а то эти...— кивнул в сторону дома, — сердятся.

— Из-за десятка яблок? Пусть сердятся, — сказал солдат, — а ты что, русский?

— Русский, — сказал я.

— Откуда?

— Из Тулы.

— Ну, — сказал солдат и вытер рукавом безусое лицо, — а я сам с Рязани. Вот теперь в спецчастях служу.

— Вз-во-од! — зазвенел у крыльца сержантский голос.

Через минуту машина укатила. Со всех сторон стали выползать на свет божий обитатели дома. Выскочила и понеслась к помойке мать Ивана, неся в обеих руках по ведру мусора. Вышел Стефан с остекленевшими глазами и выбросил под откос какие-то обломки. Посвистывая, вышел смугло-бледный Иван. Он долго смотрел на меня от крыльца, потом подошел.