Маркиз понимал, насколько это ужаснуло ее.

Но какой-то частью рассудка он понимал и исступление толпы, пьяной от запаха крови.

Вспомнив об этом, маркиз удивился, откуда у столь юной девушки мог взяться дар ясновидения.

Этот дар перенес Сабру обратно в прошлое и одновременно воздействовал на него, так что маркиз мог слышать ее ушами и видеть ее глазами.

Он захотел сказать себе, что все это иллюзия, что его просто ошеломило величие амфитеатра.

Больше того, усталость от путешествия сделала его особенно восприимчивым к подобной чепухе.

Но маркиз знал, что это не правда, и когда он снова подумал об этом, то, даже не желая того, вспомнил, как целовал Сабру.

В тот момент он почувствовал, что девушка отвечает на его поцелуи всем своим существом, всем сердцем.

Цинизм, взращенный в нем с детства его отцом, подсказал маркизу, что все случившееся — всего лишь физическое влечение, и чем скорее он об этом забудет, тем лучше.

Это было не так, но маркиз попытался внушить себе — как презрительно утверждал бы его отец, — что Сабра обдуманно возбуждала его.

Как все женщины, заявил бы отец, она захотела привлечь и пленить мужчину, особенно такого влиятельного, как Виктор.

Но маркиз-то знал, что в этом путешествии Сабра, напротив, избегала его насколько возможно.

Когда девушка повернулась к нему со слезами, струящимися по щекам, вся дрожа от того, что увидела и услышала в развалинах амфитеатра, она не думала о нем как о мужчине.

Сабра искала в нем защиту от собственных чувств, которые не были обыкновенными и, уж конечно, не придуманными из желания завлечь его.

А потом, когда девушка подняла к нему лицо, она выглядела так неотразимо привлекательно и одновременно трогательно со слезами на глазах и мокрыми щеками, что маркиз повел себя так, как поступил бы любой мужчина на его месте.

Однако это было ошибкой, огромной ошибкой, и маркиз не знал, удастся ли ему ее исправить.

Впрочем, ему не пришлось ничего делать, когда они вернулись в лагерь, ибо Сабра молча ускользнула в свою палатку.

Заглянув к ее отцу, маркиз увидел, что Киркпатрик спит, сидя на стуле, а рядом стоит полупустая бутылка вина.

Поэтому маркиз отправился к себе, и только когда был готов ужин, послал одного из слуг передать Кирпатрику и Сабре, что он ждет их.

Маркиз не удивился, когда девушка не появилась. Он ожидал этого.

— Думаю, Сабра устала, — благодушно сказал Киркпатрик, и маркиз, не испытывая ни малейшего желания объяснять ему, в чем депо, тут же согласился.

Он ушел спать рано, потому что хотел подумать о том, что случилось, и понять, как такое оказалось возможным.

Маркиз всегда считал, когда друзья описывали ему похожие случаи, что они, наверное, слегка помешались.

Или слишком много выпили для климата, где не следует увлекаться крепкими напитками, — это ошибка.

Конечно, всегда существовало подозрение, что они преувеличивают или попросту лгут, чтобы придать себе значительность.

Ведь есть люди, которые клянутся, что видели призраков, и верят в предсказания астрологов. Есть шарлатаны, которые обманывают тех, кто восприимчив к таким воздействиям; очень предосудительный обман.

Но что касается Сабры, то для нее все происходило по-настоящему; маркиз это чувствовал и признал скрепя сердце, что это произошло и с ним, хотя и в меньшей степени.

Маркиз не отрицал этого, но он хотел найти логическое объяснение случившемуся.

Однако чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что объяснений нет и что это приключение ему не удастся забыть.

Как не удастся забыть мягкость, невинность и сладость губ Сабры:

Еще когда он увидел ее поющую детям возле гостиницы, маркиз понял, что больше не спорит и состязается с непредсказуемой и довольно несносной девушкой, которая забавляла его, потому что нарочно притворялась загадочной.

Тут маркиз остановился.

Он затруднялся подобрать слова, а вернее, поймал себя на том, что вовсе не хочет описывать чувства, которые испытывает к Сабре теперь.

Он беспокойно заворочался с боку на бок, но никак не мог заснуть. Сон пришел только перед самым рассветом.

Маркиз не знал, что Сабра встала очень рано, чтобы увидеть восход над равниной.

Пока караван продвигался на юг, девушка успела убедиться, что равнины даже более прекрасны и величественны, чем горы, которые они проехали вскоре после того, как оставили Тунис.

Сейчас пейзаж был настолько красив, что Сабре показалось, будто он захватил все ее существо, она словно стала частью его.

Среди ярко-зеленых островков травы в тропическом изобилии росли полевые цветы, покрывая равнину белыми и оранжевыми пятнами.

Вся земля перед Саброй казалась гигантским восточным ковром.

Девушка подумала, что персы и сирийцы, наверное, черпали разнообразие узоров для своих знаменитых ковров из великолепия, предложенного им самой Природой.

Как они вплетали отрывки из Корана в свои многоцветные орнаменты, так этот живой ковер, казалось Сабре, таит в себе писания древних пророков.

Равнина была так прелестна в золотых рассветных лучах, что девушка словно перенеслась в мир, которого она никогда не знала, но всегда чувствовала, что он где-то рядом, надо только найти его.

И когда все ее тело затрепетало от необычайного восторга, этот восторг неизбежно напомнил ей те ощущения, что пробудил в ней минувшим вечером маркиз.

Сабру никогда еще не целовали.

Она всегда презирала и избегала тех многочисленных мужчин, которые с того момента, как она выросла, пытались приласкать ее.

Ей были противны и их жадные руки, и выражение их таз, поэтому она купила себе темные очки и настояна на том, что будет носить их.

Отец пришел в ярость, потому что, не признаваясь в этом даже себе, он был доволен, что мужчин влечет к его красавице дочери.

Это делало их слепыми к тому, что он замышлял, пока не становилось слишком поздно идти на попятный.

Киркпатрик обрушился на Сабру, угрожая дочери, что, если она не будет делать, как он велит, он отдаст ее в сиротский приют и забудет о ней.

Но Сабра только смеялась над ним, и Киркпатрик понял, что у девушки есть сила и упорство, которые ему не удастся сломить.

После множества ссор он угрюмо смирился, что дочь будет вести себя так, как хочет, и никакие его угрозы не заставят ее передумать.

Однажды отец ударил Сабру, и она сказала:

— Если ты еще раз сделаешь это, папа, я уйду от тебя. Я обещала маме заботиться о тебе и стараюсь это делать. — Она помолчала. — Но я не стану вести себя как наживка, если ты предпочитаешь это слово, для мужчин, из которых ты хочешь выдаивать деньги, и не приму от них ничего — вообще ничего!

— Тогда ходи голой и голодной! — отрезал Киркпатрик.

Сабра принимала еду, потому что не могла не делать этого, когда их приглашали с отцом в какой-нибудь роскошный ресторан, но ничего более она себе не позволяла.

Она заботилась о том, чтобы никогда не оставаться наедине с мужчиной.

Приводя в бешенство Киркпатрика, Сабра упорно носила только ту одежду, что покупала сама на деньги, которые давал ей отец. Никаких подарков от компаньонов своего отца девушка не принимала.

— Дурочка! — однажды закричал Киркпатрик на дочь, когда та отвергла предложенный ей браслет.

Он бы продал его потом, — они нуждаются в деньгах и никто не знал этого лучше Сабры.

— Да, и как же я должна была расплатиться за него? — едко спросила девушка, и отец замолчал.

Жизнь без матери была трудной для Сабры.

Но были минуты, вот как сейчас, когда все имело смысл, и она бы не отказалась от них ради всей безопасности и комфорта, которых она порой так страстно желала.

Красота этой равнины, подумала Сабра, навсегда запечатлится в ее душе.

Когда экспедиция закончится и отец снова примется искать богача, который согласится платить за них обоих, она будет вспоминать эти луговые цветы.

Вспомнит этот живой ковер под озаренным солнцем небом, рядом с которым ничто не имеет значения.