— И не мечтай, Николай Степаныч. Хромых да кривых в армию не берут,— уже серьезно, без улыбки на худом загорелом лице, подначил напарника Федор.
— А я в партизаны. Слыхал, что товарищ Сталин сказал? А ну, Митрий, повтори!
Димка повторил.
— Вот!— торжествовал дядя Коля.— В тылу врага надо создавать партизанские отряды... Думаешь, и на это не гожусь? Война с Германией — это тебе, Федя, как я понимаю, не Хасан и не Халхин-Гол. Коль началась заварушка, не станут смотреть, у кого нога короткая, у кого длинная. Да и тебе, я думаю, не долго гулять в белобилетниках.
— Да что ты, Николай Степаныч, смеешься? Да меня, хочешь знать, к винтовке и близко не подпустят.
— Подпустят, Федя! Ты на фашистов такого страху нагонишь, что они враз уберутся вон!
Дядя Коля тоже сходил в избушку — за ложками. Димка достал из рюкзака буханку хлеба. Дядя Коля и Федор обрадовались — какой он, настоящий-то хлеб, они здесь давно забыли, мука, из которой стряпали лепешки, тоже вышла, остались одни черствые сухари, да и тех в обрез.
Федор оживился:
— Садись, пионерия! Да не зевай! В артели так: кто ловок да смел, тот за двоих съел, а кто ворон считает, тот с пустым брюхом спать ложится. Закон жизни, от которого никуда не денешься.
— Ты свои законы, Федя, оставь при себе,— сухо буркнул дядя Коля.
Он снял котелок с таганка, мы уселись вокруг — кто по-татарски, поджав под себя ноги, кто на корточках,— и принялись махать ложками. Один перед другим.
— Да, пацаны, загадали вы нам загадку,— проговорил дядя Коля, отходя от котелка.
Он долго думал, что теперь делать. И наконец как старший принял решение за себя и за всех нас, в том числе и за Федора. Это решение привело к самым неожиданным последствиям, с него-то и начинается цепь приключений с трагической развязкой, невольными участниками которых стали мы с Димкой.
Первым на нары завалился Федор. Он сказал, что привык к режиму и иначе не может. Мы с Димкой тоже прилегли отдохнуть. Дядя Коля то ходил вокруг избушки, то садился на бревне и начинал что-то насвистывать. Было ясно, что он нервничает.
Через час, когда мы с Димкой встали и вышли из избушки, он подозвал нас к себе.
— Слушайте, что я вам скажу, пацаны... Бросьте вы эти шишки, сдались они вам! Есть дельце поважнее, чуете? Отсюда мы пойдем все вместе. Ты как на это смотришь, Федя? — Он оглянулся на Федора, который тоже вышел из избушки.— Ребят, слышь, одних отпускать нельзя, опять заблудиться могут.
— Что они, маленькие...— буркнул Федор.
— Я хотел завтра, да, думаю, не стоит горячку пороть,— продолжал дядя Коля, оставляя без внимания реплику напарника.— Денька два поживем, ребятки отдохнут, а мы с тобой, Федя, еще золотишко помоем. Ты пойми, дурья твоя башка, золото — это валюта!
— Валюта, валюта... Откопал словечко и таскает его, как кот дохлую крысу,— проворчал Федор.
— Да, мил-человек, валюта! — спокойно повторил дядя Коля.— И сейчас она, эта валюта, государству, может быть, нужнее, чем раньше. Ты совсем темный человек, Федя. Учили тебя, дурака, учили и ничему не научили.
— Зато ты у нас шибко грамотный! Книжки с собой таскает, это ж надо!
—- И таскаю! «Робинзона Крузо» и «Как закалялась сталь»... Я эти книжки, хочешь знать, по десять раз читал. И еще буду читать. А ты...— Дядя Коля немного помолчал и жестковатым, почти командирским тоном добавил: — Итак, еще два дня. Считай, Федя, что это решено и подписано. А сейчас — за работу! Пацаны пойдут со мной. Пусть хоть посмотрят, на каких кустах оно растет, золотишко-то!
Дядя Коля взял оба ружья. «Тозовку» сунул мне со словами: «Держи!.. Да патроны не забудь. Здесь косолапый иногда похаживает...» Двустволку закинул себе за спину.
— А ты чего, Федя?
— Я, Николай Степаныч, сяду за стол да подумаю, как на свете мне жить, одинокому,— сначала вздохнул, а потом как-то криво усмехнулся Федор.
Что-то в нем определенно не нравилось мне, а вот что и почему не нравилось, я и сам не знал.
— Сиди думай, если так, только имей в виду — думать тоже надо с умом,— бросил через плечо дядя Коля и, заметно припадая на одну ногу, зашагал прямиком к своему заветному местечку. Мы с Димкой направились следом.
Кругом стояла тишина, какая бывает лишь на пороге осени. Пауки без устали пряли свою пряжу, она висела, блестя на солнце, между кустами и деревьями, стелилась низом по некошеным травам. В кедраче перепархивали с сука на сук дятлы и шмыгали, изредка вскрикивая, какие-то мелкие зверюшки. Иногда с тяжелыми взмахами крыл поднималась крупная птица. Глухарь или глухарка.
— Вы-то, пацаны, как, не возражаете против такого варианта? — спросил дядя Коля.
— Н-нет,— ответил Димка.
Я тоже не возражал. Мне лично этот вариант нравился больше, чем любой другой. Пусть задержимся на денек, зато после не придется кружить по тайге вслепую. Дядя Коля здесь все ходы и выходы знает, он-то выведет куда надо.
— Ну и порядок. А сейчас, мальцы, смотрите хорошенько и запоминайте...
Он прошел к кусту, куда сносил и где складывал чем-то привлекшие его внимание камушки, выбрал несколько штук, повертел в руках, один отбросил, с остальными вернулся к нам.
— Вы натуральное золото когда-нибудь видели?
Натурального, то есть еще необработанного, золота мы не видели. Я даже на золотые кольца, на всякие брошки и сережки не обращал внимания.
— Смотрите...— Дядя Коля протянул мне и Димке по небольшому камушку. Камушки напоминали куски соли. Я даже не удержался — лизнул... На кончике языка осталось что-то пресное, невкусное.— Какая же это соль? — засмеялся, потрепал меня за волосы дядя Коля.— Это самый обыкновенный кварц. А вот эти блестки, эти вкрапления и есть золото. Видите, как будто кто взял из детской пеленки и мазнул. А ты — языком!
— Как же вы отсюда выковыриваете золото? — произнес Димка несколько озадаченно.
Дядя Коля усмехнулся:
— На золото, которое вы держите в руках, старатели не обращают внимания. Чтобы извлечь его из породы, требуются большие драги, как на прииске. Породу, этот самый кварц, драги сначала измельчают в порошок, а затем промывают. Нам это не годится. Мы ищем песочек и самородки. Давеча я сказал, что это место плевое. Не верьте, ребятки, я не хотел выдавать своей тайны. Я и Феде не сказал. Не от жадности, нет,— боялся, что раззвонит после на всю губернию и все дело мне испортит. Федя был и нету, а мне здесь, думаю, промышлять и промышлять.
— А разве вы не вместе?
— С Федей-то? Нет, не вместе. Он ко мне недавно прибился. Плутал, плутал по тайге, истощал — кожа да кости — и набрел на меня. Лежит, зубы скалит, совсем доходяга. Взял я его, откормил, с тех пор и живет. Долго болел, лихорадка его била. Потом ничего, оклемался. Тоже, между прочим, пристрастился к золоту. Но у него жилки этой нет, старательской. И терпения. В нашем деле нужно терпение. Бывает, поковыряется человек, плюнет и уйдет. А ты сидишь и сидишь, моешь и моешь, глядишь, блеснула песчинка, крупинка, а вот и самородочек, князь во князьях! Тот, нетерпеливый, шатается все летом по логам и речкам, и хоть бы что! А у тебя полпояса, а то и пояс драгоценного песочка. Ты идешь и ног под собой не чуешь. Тебя за версту видно, какой ты удачливый.
— Полпояса, пояс... Стоит ли из-за этого все лето кормить мошкару,— разочаровался Димка.
— Вы, видать, совсем темные люди, а я-то думал...— в свою очередь разочаровался и дядя Коля.— Оставим пояса, они у каждого свои. Возьмем для наглядности ну, например, большую бутылку, ту, что объемом семьсот кубиков. Если насыпать полную, то, знаете, сколько она потянет? Почти пуд, а в пуде, да было бы вам известно, шестнадцать килограммов, вот сколько! — Он значительно прищелкнул языком. Видно, сам разговор о золоте доставлял ему удовольствие.— Не верите? Тогда намойте полную бутылку и взвесьте, чего проще!
Я думал, что дядя Коля нас разыгрывает:
— Да что вы, не может быть!
— А вот и может, может! Вы намойте и взвесьте! Не сейчас, так потом, когда-нибудь... А теперь... Гляньте сюда... Что это такое, по-вашему? — Он показал с виду совсем не золотой, но определенно металлический кругляшок.
