Вокруг не было ничего такого, что выдавало бы присутствие человека. С возвышенности, на которую мы поднялись, открывался вид на широкую долину. За этой долиной поднималась гряда невысоких гор, за теми горами угадывались подернутые утренней дымкой самые дальние горы. Можно было подумать, что вся земля состоит из одних долин и гор.

— Не туда смотрите, ребятки. Под ноги гляньте. И — на эту березку.

Мы посмотрели себе под ноги, посмотрели на березку, которая росла рядом, и опять ничего особенного не заметили. Тогда дядя Коля показал на примятую траву и надломленные стебли пожухлого папоротника. Было ясно, что здесь кто-то прошел. Примятый папоротник и надломленная ветка березы, по его убеждению, со всей очевидностью подтверждали эту догадку. Одной рукой Федька придерживает ружье сбоку, другая у него свободная. Скользя по склону, он этой, свободной рукой и хватается за ветви деревьев, чтобы поддержать равновесие.

— Куда же он хочет выйти?

— А черт его знает,— зло проговорил дядя Коля.— За два месяца мы о многом переговорили. Где здесь какие деревеньки, куда, в какие места охотники ходят промышлять белку, в какой стороне Монголия, в какой Маньчжурия...

— Это вы зря,— с сожалением сказал Димка.

— Что зря?

— Зря Федьке все объяснили. Ведь знали же, с кем имеете дело.

— Ну, узнал-то я, положим, недавно, недели за две до вашего прихода. А раньше — то да сё,— поди пойми человека!

— Да... Сколько волка ни корми...— протянул Димка.

Дядя Коля не расслышал или сделал вид, что не расслышал, и продолжал:

— Я тогда, ночью, с ним по душам, хотя и имел в виду, что вдруг он может обмануть, сделать заячью скидку. Мне ведь, главное, надо было вывести его из тайги.

Он снова огляделся, нащупал острым взглядом просвет между зелено-рыжими горами и уверенно пошел вперед. По его словам, Федька наверняка выберет наиболее прямой и легкий путь, постарается избежать лишних подъемов и спусков. Ну, а нам тем более нет смысла изматывать себя этими подъемами и спусками.

Кроме рюкзака с остатками сухарей старатель тащил Димкину одностволку. Он держался впереди и все время был настороже, рассчитывая по пути добыть птицу или зверя. Дичина нам сейчас была бы кстати.

Федьке в этом отношении ломать голову не приходилось. Во-первых, у него больше было сухарей. А во-вторых, он упер и остатки сала. Но и Федька, по убеждению дяди Коли, вряд ли утерпит, если встретит птицу или зверя, наверняка бабахнет. Гонясь за Федькой, дядя Коля рассчитывал и на это.

— Сколько же он стащил у вас золота, дядя Коля?

— Много, ребятки, много! Это лето, прямо скажу, выдалось фартовое!

— А все-таки? С пивную-то бутылку будет?

— Ну, Митрий, ты больно многого захотел. Пуд золота — это дай бог бригаде! Правда, у меня, кроме песочка, три хороших самородка, но, все равно, пуд не потянет, нет!

— Жалко,— искренне посочувствовал Димка.

Дядя Коля глянул на него из-под бровей, сердито буркнул:

— Жалко! Тут волком хочется выть, а он — жалко!

Мне показалось, что на глазах у него навернулись слезы.

Дальше мы шли молча, пока дядя Коля не увидел у ручья свежий окурок. Как опытный сыщик, он подобрал тот окурок, развернул его и сказал, что курил Федька, больше некому.

— Федька, Федька, точно,— снова повеселел золотоискатель.

А скоро на скате лога, похожего на ущелье, нам попалась застреленая каборожка. Рядом, всего в десяти шагах, виднелось и кострище. Наверное, здесь Федька ночевал. Каборожку подстрелил поздно вечером, наспех разделал ее, сварил то, что можно было съесть за раз, остальное бросил.

Дядя Коля наклонился над каборожкой, потянул в себя воздух.

— А ничего, ребятки, тушка и нам сгодится...— Он скинул рюкзак с плеч, отрезал кусок мяса — все равно пропадает,— показал на кострище: —Давай, Мит-рий!

Димка принялся собирать сушняк. Я сбегал к ручью, который мы приметили, когда шли сюда, и зачерпнул полный котелок воды. К тому времени, когда я воротился, костер уже пылал и трещал, обдавая все вокруг сухим жаром. Дядя Коля бросил в котелок куски оленины и повесил на таганок.

— Смотрите, что я нашел!— вдруг удивленно протянул Димка.

— Что, паря?

— Гильза... Стреляная гильза...— Димка поднял с земли поблескивавшую на солнце медную гильзу и протянул ее дяде Коле.— Федька?

— От моего «Заура»,— подтвердил дядя Коля. Он говорил не «Зауэр», а «Заур», так ему, наверное, было проще.

Гильза пошла по рукам. Дядя Коля повертел ее так и сяк, показал нам насечку, которой метил патроны, заряженные крупной картечью. Для жакана и дроби у него были другие метки.

— Из моего «Заура» бабахнул, подлец!

Выходило, Федька действительно где-то здесь, рядом, мы идем по его следу, в этом теперь ни у кого из нас не было сомнений. И от мысли, что мы идем по его следу, мне стало не по себе. Теперь, если встретимся, столкнемся лицом к лицу, то встретимся врагами. И тут уж кто кого.

— Хоть ложку оставил, и на том спасибо,— невесело пошутил дядя Коля, доставая из рюкзака деревянную ложку и снимая пену.— В тайге главное что? В тайге главное, если хотите знать,— ружье, нож, котелок и ложка. Есть ружье — считай, что есть дичь. Добыл дичь — какую, все равно,— ножом разделал, в котелке сварил, ложкой похлебал. Про спички я не говорю. Человеку, который придумал спички, я бы дал премию в тыщу рублей. Со мной однажды какой был случай... Зарядили дожди, я не уберегся, и все спички у меня промокли. Туда, сюда — ну хоть ты плачь! Так и пришлось мне, ребятки, топать обратно. Семьдесят верст туда, семьдесят верст обратно... А как же? Без огня в тайге хуже, чем без хлеба.

— Вы, дядя Коля, наверное, в разные переплеты попадали?— сказал я.

— А как же! На веку — не на боку... И с Михаилом Потапычем за грудки схватывались, и в самолов раз чуть не угодил...— И видя, что я не понимаю, что это такое — самолов, дядя Коля пояснил:— Самолов — это сторожка вроде, понимаешь, плашки. Сейчас их не ставят, другие люди пошли, а раньше за нашим братом, золотоискателями, как за куропатками охотились. Идешь и ухо все время востро держишь. Того и гляди, пулю-жакан в лоб получишь или на узкой тропе в самолов угодишь.

— А зачем это?

— Как зачем? Золото, милок, как ты теперь знаешь, добывается великим трудом. А есть люди вроде Федьки, которым этот труд не по нутру. Они знают, когда наш брат, золотоискатель, возвращается домой, вот и выходят на «охоту», торчат на тропах, стерегут.

Мы с Димкой слушали, разинув рты. Дядя Коля заметил это, усмехнулся:

— А вы как думали? Тайга — она, ребятки, кому мать, а кому и мачеха. В тайге не зевай, гляди в оба... Да что я все... Доставайте свои орудия производства да садитесь поближе. Сейчас мы закусим малость и — вперед. Федька спешит, даже теленка не взял, бросил, и нам мешкать негоже.

Мы достали ложки, подсели к котелку. «Суп без круп», как выразился дядя Коля, был не жирен, не наварист, но мы и ему были рады. Дядя Коля выдал нам с Димкой по сухарю. Сухарь взял и себе. На свежем воздухе аппетит завидный. А мы, к тому же, с утра шли без передышки. Поэтому сухари и суп с редкими звездочками жира уплетали за милую душу.

Усталость и обед дали о себе знать. Нас с Димкой разморило так, что, кажется, прикорни у костра, и все, уснешь мертвым сном. Но дядя Коля не дал нам и минутной передышки.

— Вперед, ребятки, вперед! Время не ждет!— Он завернул остатки еще горячей оленины в папоротник и засунул в рюкзак. Огляделся — не забыл ли чего,— загасил костер, насыпав сверху горку земли, и только после этого двинулся дальше.

В том месте, где мы устроили короткий привал, лог раздваивался. Впереди возвышалась невысокая грива, усеянная молодыми лиственницами. Оттуда тянуло гарью. Наверное, там летом горела тайга. Дядя Коля взял влево. Но, пройдя шагов двести, вдруг остановился, внимательно осмотрелся, не говоря ни слова, воротился к развилке и круто повернул вправо.